Адмирал держал речь:
— Один сукин сын, суперкапитан, (в зале: Хи-хи!) прошел на надувнушке Тихий океан и обогнул мыс Горн. Но мы не будем обращать внимания на такие эксцессы (в зале гул одобрения). Положение нашей секции крепко как никогда. Вот только промышленность накидала “Янтарей” и начала делать “Альбатросы”. На Пироговке стали киляться “чайники”. В ГИМСе бардак, того и гляди “чайники попрут к нам (гул неодобрения в адрес “чайников”).
— Для нас главное – порядок. За бузотерство на Парусном берегу бюро пожизненно дисквалифицировало Кольку Лохматого (гул одобрения в адрес бюро и неодобрения в адрес Кольки Лохматого). А еще мы выпустили инструктивный материал по безопасности плавания на туристских парусных судах. 5000 экземпляров рассылаются по всей стране. (В брошюрке изображена “Мева”, на которую через борт с помощью паруса и шкотовой лебедки втаскивают утопленника. “Мева” не шелохнется, словно ее приколотили к дну гвоздями).
Но самый главный для нас вопрос – благоустройство на Парусном берегу. Нам необходим сортир…извините, туалет. (В зале оживление. Собрание два часа обсуждает проблему данного удобства: где его делать, из чего делать, как варить каркас, сколько платить левакам и как транспортировать. Кандидат архитектуры демонстрирует план благоустройства Парусного берега, на котором “дорога жизни” ведет туда куда надо. Переизбирается бюро с наказом окончательно решить эту проблему. Для разнообразия дамы предлагают устроитьеще и парусный бал).
От автора
Виноват, слегка преувеличил: упоминался не мыс Горн, а Каспий. Остальное списано с натуры. Три часа шло отчетно-перевыборное собрание N-ской парусной секции, и ни разу не произнесли слов “парусный туризм”. Зато вопрос об удобствах обсудили досконально. Поскольку в новый состав бюро попали и наши люди, пожелаем им успеха в решении этой жгучей проблемы.
Но я, правда, никак не возьму в толк, почему сортир важнее мыса Горн.
1988
Еще раз от автора. Позднейшее добавление.
Крепко проклятие секции. Шло время, годы и десятилетия, парусная секция превратилась в туристский парусный клуб, забросила Парусный берег и обосновалась на Волге в Конаково в устье Донховки. А ниже по Волге в прибрежном лесочке между Мошковским заливом и урочищем Корчева объявился сатир по прозвищу Спаниель. Заросший, нечесаный, немытый и небритый, но говорливый и вечно пьяный жил он в палатке в зарослях крапивы, лил водку в костер и плясал на пару со своим рыжим псом спаниелем Брюсом у костра бесовские пляски. Мужики, проходя на моторках мимо этого лесочка, крестились; случалось, что в них летели пустые пивные бутылки.
Спаниель, он же Колька Лохматый, был вечно пьян, но соображал лучше многих трезвых, и собрался в его крапиве весь неорганизованный парусный люд. Образовался дикий парусный лагерь, который так и назвали Крапивой.
И надо же было тому случиться, что в один прекрасный день парусный клуб выперли с его конаковской стоянки, и не нашлось на всей Волге другого места для базы, как в крапиве у Спаниэля! Тут-то и вспомнили старые обиды и проклятия. Но Спаниель был добр и выделил от своих щедрот организованным туристам клочок крапивы. События в самом разгаре; интересно, что будет дальше.
2000
Море влекло нас с детства, но жизнь сложилась так, что мы (здесь и далее мы – это капитан В.Байбаков и боцман Г.Чегодаева) погрязли в земных делах. Друзья и однокашники, став моряками, ходили на Кубу, штормовали в ревущих сороковых, а мы отводили душу в байдарочных походах, шастая по камышам и перекатам. Как-то на верхневолжских озерах к нашей “RZ” подошла белокрылая “Мева”. Мы впервые увидали ее вблизи. Сравнение оказалось не в пользу байдарки.
“Мева” дала возможность выйти на большую воду. Летом 1972 г. состоялась проба сил: мы обошли по кругу Онежское озеро. 22 дня имели дело со шквалами, штилями, штормами, - со всем многообразием великолепного Онего. Поклялись в верности парусу самому Онежскому бесу. Получили и награду – уникальный диплом “Катеров и яхт” за плавание по Онежскому озеру без мотора.
Поход проходил по маршруту Медвежьегорск - Челмужская коса – о. Хэд – Вороний остров – Кижи – о. Василисин – мыс Бесов Нос – мыс Муромский – Андома - мыс Петропавловский – мыс Самбо – Шокша – Петрозаводск.
Несколько выдержек из путевого дневника.
24 июля. Мурманским поездом прибыли в Медвежьегорск. Город маленький, особых гор не видно, медведей нет, много машин и магазинов. На нас, навьюченных с ног до головы, глазеют аборигены. Топаем на городской пляж, что слева от порта. Распаковав “Меву” приступаем к сборке. Капитан начинает с того, что роняет в песок барашек от крепежного винта и долго его ищет, тем не менее, часа через три яхта к походу готова.
Ветра нет. На веслах проходим километра три и останавливаемся по левую сторону Медвежьегорской губы у небольшого лесочка. Вечереет. Накидываем на гик тент, залезаем внутрь “Мевы” – теперь это наш дом.
25 июля. Ширина губы – около 5 км. Берега усеяны валунами. Идти надо на юг, а ветер южный. Очень хочется скорее на большую воду. Ведь главная цель похода – испытать и судно и себя!
Перегруженная “Мева” лавирует тяжело, идем медленно. Огибая мыс Горлов Наволок, въехали в буруны, выбрались с трудом.
Надо бы остановиться, но берег плохой – камни. Метров двадцать по щиколотку в воде тащим “Меву”. Протекторы на днище поставить не успели, теперь дерем оболочку. Устраиваемся на ночлег. Капитан таскает дрова, боцман уходит в лес и возвращается с двумя сыроежками и букетиком ягод.
На следующий день шлепаем по крупной волне. Свежая погода весьма способствует усвоению приемов управления парусным судном. Лихо подходим к острову Бычок. Рога этого “бычка” – уютная закрытая бухточка с пляжем из белого песка. Единственное население острова – утиный выводок, удирающий в камыши.
Идем на полуостров Оровский. Боцман садится за руль, на всех парусах выходит из гостеприимной бухты и… немедленно поворачивает обратно: на открытой воде 5- балльный ветер так наваливается на паруса, нагоняя страх на неопытных мореходов, что мы возвращаемся брать рифы…
Цепь островов оборвалась, идем в бейдевинд открытым “морем” наперекор волне и ветру. В широких бухтах, разделенных небольшими мысочками, отличные пляжи. На одном из них разводим костер. Дров – навалом, горят как порох. Тащишь бревнышко по песку, а он поет под ногами.
27 июля. С утра дождь, все же отчаливаем и с попутным ветром идем вдоль берега. В деревне Пигматка, крупной – если верить картам, лишь несколько домиков. Бухточка прикрыта крошечным молом. На огромных остроносых дощатых лодках сидят рыболовы и таскают одну рыбину за другой. Боцман, глядя на эту картину, не выдерживает и требует срочно встать на якорь. Якорь был сделан тут же из нескольких железок, скрученных проволокой. Пока рыбачим, усиливается ветер. Сматываем удочки, берем рифы. До левого берега километра два, справа тянутся острова, отсутствующие на карте…
Шквал застает нас посреди бухты. Ветер рвет паруса, трещит мачта. Убираем грот, – помогает мало. Стаксель пытается сломать мачту пополам, но стоило сдернуть его, как мы тут же теряем управление; короткие злые волны лупят в левый борт, швыряя “Меву” как попало. Снова приподнимаем стаксель, держа и шкот и фал в руках, уваливаемся и, подгоняемые волнами, летим к ближайшему островку. Прибрежный камыш стелется по воде, гнутся и гудят сосны.
Выбросившись на берег и придя в себя, укрываемся от ветра и жарим рыбу.
30 июля. “Мева” бодро лавирует напротив Кижей. Видны все 22 главки несколько покосившейся Преображенской церкви. Берег встречает шумом и многолюдьем. Боцман пристраивается к очереди у киоска с сувенирами, капитан же оказывается вовлеченным в конфликт. Выясняется, что по Кижскому погосту нельзя ходить без билета, босиком и в шортах. Нельзя причаливать к берегу вообще… Капитан отступает к своему судну, теснимый блюстителями порядка.
Уходим в тихий заливчик на соседнем острове, намечаем дальнейший маршрут. Предстоит большой переход через все озеро.
С утра, обойдя с севера о. Большой Климецкой, выходим в заливы Малое Онего. Впереди, очень-очень далеко, среди гребней волн мелькает черточка; судя по карте, это о.Василисин. До него около 40 км – расстояние для нас непривычно большое.
Голубое-голубое небо! Плещется целый океан чистейшей, холодной, приятной на вкус воды. Идем часов пять, устали. На ходу меняемся местами. К Василисину подходим в сумерках. Берега живописные – скалистые, крутые, пристать некуда. Обойдя остров на веслах, находим какую-то расщелину, загоняем туда “Меву’.
Подходит девушка с тремя собаками; на острове метеостанция, хозяева – Барковы зовут нас в гости и устраивают царский прием с баней.
2 августа. Вчера весь день бродили по сказочному, с вековыми соснами острову.
Осмотрели “Меву”. Оболочка ее сильно потерлась, по стрингерам висят лохмотья; из тента выскочили скрепки. Кое-как наводим порядок. К сожалению, самое слабое место – стыки мачты кардинально усовершенствовать не удается.
Идем на Бесов нос. До него 25 км, а ветер ослабевает. По пути навещаем о. Михайловец; здесь развалины поселка и рухнувший пирс. Полный штиль. Гребем. Над Бесовым носом стелется дым, кружится красный вертолет: горит лес. Подойдя к берегу, предлагаем свою помощь, но на нас смотрят недружелюбно, говорят, что лес подожгли туристы.
3 августа. Затушенный было пожар снова раздуло. Мы подтаскиваем шланги, сбиваем пламя с кустов и деревьев, поливаем водой дымящийся мох…
4 августа. Бес – хозяин здешних мест, в два с половиной мера ростом, выбит на красноватом полированном временем граните в окружении множества как древних так и современных наскальных рисунков. Познакомились с секретарем пудожского отделения общества охраны памятников, развешивавшим на деревьях плакаты с призывом беречь петроглифы. Он мечтает о создании здесь филиала Кижского музея.
Природа необычайна. Особенно впечатляет пейзаж Пери-носа: из берегового обрыва торчат скалы-мысы, напоминающие голову и лапы громадной черепахи. Ходим от мысочка к мысочку, копируем загадочные рисунки, заодно пробавляемся черникой.
В сумерках держим путь к островам Гурия. Ветер свирепеет с каждой минутой. Капитан собрался было заложить галс между островами, но передумал и повернул к берегу. С риском врезаться в скалы, удачно выбрасываемся на полоску пляжа. Над нами на высоком обрыве, наклонившись, угрожающе раскачиваются, вот-вот рухнут, огромные березы.
Рано утром, решив перебраться на острова Гурия, отделяемые от нас не более чем километром штормящего озера, приступаем к одной из самых неприятных водных процедур – преодолению полосы прибоя при сильном навальном ветре. Волна, накатываясь на мелководье, закручивается, рушится вперед, норовит всей своей массой ввалиться в кокпит. Грести против ветра трудно, волны крутят нас как хотят. Как удалось одолеть все это – непонятно.
Насквозь промокшие с трудом добираемся до острова, но вылезти на берег даже с подветренной стороны оказалось делом еще более сложным – отвесные каменные стены, волны с грохотом взлетают высоко по расщелинам. Наконец, нащупав ногами какую-то трещину, вползаем вверх по скользкому гранитному лбу и выволакиваем за собой “Меву”. Она полна воды. Капитан вытряхивает воду из своей трубки, раскладывает по камням раскисший табак. В полиэтиленовом пакете плавают карта, дневник и “Школа яхтенного рулевого”.
Рядом, между островами, торчат черные зубы – камни, у которых то и дело вспениваются столбы брызг. Здесь и собирался было впотьмах проскочить капитан!
Рисунков на острове мы не нашли и, спустив со скалы лодку, пошли ночевать на берег. Ветер все сильней, высота волны 1,5-2 м, но мы уже сидим на твердой земле и пьем чай с черничным вареньем.
Шторм, видимо, надолго. Что же делать? Замечаем, что волны опрокидываются метрах в десяти от берега; тогда, чтобы не терять времени, решаем бурлачить “Меву” по этой прибрежной свободной от пены полоске воды. Тащим лодку как бычка на веревочке; ее безбожно болтает и захлестывает, даже поставленный тент не помогает. Устав окончательно, останавливаемся, и используя “Меву” как заслон от ветра, разводим костер. Песок летит как снег в метель, занося только что обнаруженные на пляже медвежьи и волчьи следы, хрустит на зубах. На озере жуткая волна. А рядом шумит дремучий лес, непроходимый бурелом; мощные деревья выворочены с корнем. Несмотря ни на что, капитан заваливается спать, исходя из принципа: кому суждено утонуть, того волки не съедят. Эта философия явно оправдывает себя. Боцман всю ночь сжимает в рукоятку ножа…
6 августа. Судя по карте, впереди должен быть Муромский поселок, а у нас нет хлеба и подмокли спички. Находим, однако, лишь развалины старого монастыря. На заброшенном кладбище на могиле основателя монастыря святого Лазаря растет малина. Собираем ее, поминая добрым словом муромских монахов, оставивших после себя столь сладкую память.
Шторм кончился. Подсушив шмотки, залатав обнаруженную в оболочке “Мевы” дырку, покидаем Муромский мыс и идем на Андому.
Вечереет, ветра нет. Идем на веслах, утешаясь рассуждениями о пользе гребли. На полпути, когда стемнело, подул ветерок. "Мева” резво пошла в бакштаг. Темень такая, что не видно собственных парусов. Около полуночи открылись зеленые створные огни. То, что влетели в устье Андомы, заметили только по исчезновению волны и качки. Чернеют силуэты домов, длинные баржи.
7августа. На другом берегу стоит крейсерский швертбот “Кузен Бенедикт”, гик его украшен предметами дамского туалета. Это земляки – москвичи, двое мужчин и три женщины. Они нервничают: надо успеть дойти до Москвы через два десятка шлюзов, а времени очень мало. То ли дело наш “пароход”; его можно за час разобрать и с комфортом везти с собой в купе поезда!
Долго болтаемся без ветра на траверзе Андомского маяка, любуясь панорамой. Андомский мыс, наверное, самый красивый на Онежском озере. Берег крутой, обрывистый, красно-коричневые скалы, заросшие малиной и крапивой; в воде большие камни. Купаемся, загораем, лазим за ягодами по откосу.
Ветер, как и ожидалось, появился лишь после захода солнца. К Петропавловскому маяку подходим в двенадцатом часу ночи. Освещая себе путь фонариком, пытаемся причалить к высокому берегу, сплошь заваленному валунами. “Меву” вытащить из воды никак не удается, ее бьет о камни. Не спим, сидим у костра, пьем чай.
В три часа утра начался рассвет. Туман. Пользуясь затишьем, решаем совершить 25 километровый прыжок через Свирскую губу на мыс Самбо. Определяемся, находим курс по компасу и отправляемся в неизвестность. Через полчаса земля исчезла из вида, кругом одна вода. Ветер окончательно скисает, “Мева"; чтобы хоть немного стабилизировать лодку, полностью выдвигаем шверт. Сняв одну из передних банок, боцман, свернувшись калачиком, засыпает. Через час смена вахты. Теперь, передав управление, укладывается капитан, но просыпается от сильного толчка в бок и вскакивает, чуть не перевернув “Меву”: прямо на нас идет здоровенный сухогруз “Волго-Дон”, а ветра по-прежнему нет, хода тоже…
Какой-то остряк придумал наворачивать “Меве” на весла барашки; сейчас вот нет ни одной секунды на их отвинчивание! Спасает лишь то, что по лени своей на одно из весел кто-то из нас не навернул барашек; капитан лихорадочно отгребает с пути “Волго-Дона”, судно проходит в трех метрах, нас отбрасывает в сторону поднятая им волна. Не успей мы увернуться, раздавили бы, не заметив! Сон как рукой сняло.
10 августа. Ветер порывистый, крутит как вздумается. Пересекаем широкую бухту напротив Шелтозера. Свежеет, убираем стаксель. На очередном переходе от мыса к мысу, а мысов здесь множество, попадаем в очередной шквал. Ветер норовит закинуть “Меву” на камни, капитан с трудом удерживает ее на курсе. На таком ветре грот даже в 4,5 м2 великоват! Когда мы курсом крутой бейдевинд, зарываясь в волну, проходим выступающую каменную косу, боцман мечтает только о береге – любом береге, чтобы отсидеться! Но на берегу, не прошло и десяти минут, появилось желание идти дальше. Зарифленный грот стоит плохо и почти не тянет, зато можно не бояться за мачту!
На следующее утро боцман в течение двух часов пыталась отойти от берега. Капитану надоела эта бестолковая лавировка, он сел за руль сам, намереваясь преподать урок парусного дела, но кончилось тем, что мы перешли на весла. Вечером высадились на вытянутом полуострове напротив Шокши. Когда стемнело, к нашему огоньку подошли на моторке местные рыбаки – вепсы. Познакомившись с туманным объяснением целей нашего путешествия, они высказались в том духе, что все это здорово, только лучше бы мы ловили рыбу! Воистину, каждому – свое.
12 августа. Обнаружилась течь. Выбрасываемся на берег, разгружаем “Меву”, переворачиваем; ничего страшного, отошла заплата, поставленная раньше. Заделали дырку как положено.
Магазин в Шокше порадовал широтой ассортимента. Есть все. Пришлось купить боцману новые резиновые сапоги (делать этого не стоило: раньше она не стеснялась лезть босиком в холодную воду, а теперь появилась забота – не набрать в сапоги воды!).
Из Шокшинской губы выходим против сильного ветра. Несем все паруса, лихо лавируем не без риска лишиться мачты. Выйдя, уваливаемся, расставляем паруса “бабочкой”. Сзади нас нагоняют огромные длинные волны, “Меву” слегка водит, но идет она бойко.
По берегу на расстоянии 2-3 км один от другого торчат мысы; мы то приближаемся к суше, то удаляемся от нее. Боцман, заложив стаксель шкот, ведет записи в тетради, поглядывая на карту. Вдруг карта вырывается из рук, боцман хватает ее зубами, - резкий порыв ветра ударяет с носа, ветер как-то мгновенно заходит на 180°. Озеро вскипает, навстречу мчится стадо бешеных пенных гребней. Это шквал, который мы прозевали. А на мачте полная парусность! Все ходит ходуном, паруса вырываются из рук, но стаксель удается снять неожиданно быстро. Чуть-чуть подрабатывая растравленным гротом, хватая ветер лишь его нижним углом, мы пытаемся ускользнуть с пути шквала. Мачта гнется дугой, волны летят через борт, но проходит буквально несколько минут, и мы оказываемся под защитой мыса.
С берега картина впечатляющая: озеро бурлит, хлещет дождь. Мы, как говорится, вовремя смылись!
14 августа. Погода немного улучшилась, однако даже в нашей бухте сильная волна; навальный ветер прижимает к берегу. Пытаемся на веслах обогнуть мыс, за которым открывается прямая дорога в Петрозаводск, каких нибудь 30 км. Все руки в мозолях, а удается отгрести всего лишь на несколько сотен метров. Стоит на мгновение поднять весла, тут же сносит назад. Так и не выбрались, пока шторм не кончился. А через час ветер исчез вообще.
Снова идем на веслах. Появляются первые признаки цивилизации: пляж с зонтиками, шоссе. С берега доносится треск мотоцикла, звуки радио…
В июле следующего года мы плавали по Черному морю в районе Сочи, учась ходить по морю также как тридцать лет назад я учился здесь же барахтаться в воде. Изнывая от штиля, болтались на мертвой зыби, заедая ее зеленой алычой, носились по трехметровым волнам, когда паруса намокают от летящих через голову брызг, а плавание переходит в серфинг.
Некоторые трудности возникали при подходе к крутому берегу. Накат сильный; стоит Зевнуть, как лодку накрывает волной, после чего этот аквариум никакими силами не вытащить из воды..
Базировались мы в устье речки Бзугу (позднее на этом месте построили олимпийский парусный центр). По мореходности нас приравняли к килевым яхтам, так что ходили мы невзирая на погоду, даже когда рыбаки и местные яхтсмены загорали на берегу. Однако летом шторм здесь большая редкость; как правило, либо штиль, либо много волны и мало ветра. За время отпуска на нашу долю выпало не так уж и много дней “нормальной” погоды, когда сосед – директор Морского клуба смотрел нам вслед не надеясь увидать снова. В морской воде бурно корродировали все металлические детали лодки вплоть до алюминиевых заклепок.
В том же сезоне нам довелось участвовать в яхт-клубовских гонках на Истре. Оказалось, что ходовых качеств “Мевы” хватает лишь на то, чтобы обгонять “Кадетов”. Но когда шквал положил сразу несколько “Эмок” и “Голландцев” и разогнал по кустам “Финнов”, с нами ничего плохого не случилось. Даже пришлось выступить в роли спасателей. У “Мевы” небольшая парусность, удержать ее от опрокидывания можно на любом ветру; все определяется прочностью лодки и сноровкой экипажа.
Сезон 1974 года мы открыли на Азовском море. На запланированном Селигере все еще лежал лед, и в последний момент мы выбрали для похода на майские праздники маршрут Геническ – Керчь. В принципе, маршрут простой, по нему ходят на байдарках, но в ту погоду, что досталась нам, ни о какой байдарке здесь не могло быть и речи (да и зашли мы явно не с той стороны; лучше было бы начинать от Керчи).
Всего на этот поход мы имели десять свободных дней. Трое суток уходило на дорогу из Москвы и обратно, так что на сам маршрут оставалось не более семи дней.
Из Москвы выехали 30 апреля симферопольским поездом. Во второй половине дня 1 мая были в Новоалексеевке, через час-полтора погрузились в местный поезд и в конце дня оказались в Геническе.
От поезда до воды (пролив Тонкий) метров 50. Погода скверная, холодно, сильный пронизывающий ветер, дождь. Быстро собрали лодку и не поднимая мачты (впереди низкий мост) вышли из пролива в Азовское море. Сразу же встали на ночлег. Нашли немного хвороста, сухой травы, развели костер, обсушились.
2 мая. С утра штиль, на море туман. Зашли в Геническ, взяли на 2-3 дня продуктов и 10 литров пресной воды, отдающей сероводородом. У Геническа в Утлюкском лимане море буквально по колено. Стартовали на веслах, гребли часа два. Затем появился слабый встречный ветерок, стали лавировать под парусами, потом пристали к берегу на обед. В одном из пансионатов обнаружили колонку с хорошей питьевой водой, сменили воду в своей канистре. Когда снова вышли на воду, ветер усилился до 6 баллов. В лодке много воды, отчерпываться на ходу не удается, все время приходится откренивать. Сильно забрызгивает.
Уже на старте Азов дал понять, что морской поход – не катание под сочинскими пальмочками. Дул ветер 5-6 баллов точно вдоль Арабатской стрелки, нам в лоб. Волна метра полтора, но коротка и злая. Лавируя на ней, хода мы не имели и плелись вдоль берега километровыми галсами. Хотя лодка уверено отыгрывалась на волне и ни разу не черпнула бортом, воду приходилось отливать чуть ли не ведрами: как лопнувший водопровод фонтанировал швертовый колодец, пока не догадались заткнуть его поролоном.
Продутые насквозь ледяным ветром, мы квалифицированно боролись со стихией. Особенно досталось боцману – она откренивала швертбот, зацепившись ногой за переднюю банку и свесившись далеко за борт.
В сумерках подошли к берегу. Промокли до нитки и так продрогли, что зуб на зуб не попадал. На берегу ни щепки, предстоял мокрый холодный ночлег, но нас, как всегда, выручила “Мева”. В самую скверную погоду, стоит только вытащить ее на берег, слить воду, расстелить чехлы и спальные мешки, поставить тент, возникает какой-то своеобразный внутрилодочный мир. Снаружи ветер и дождь, в каком-нибудь метре от нас ревет прибой, а здесь горит подвешенный к гику фонарик, наигрывает транзистор, и все беды, выпавшие за день на нашу долю, выглядят приятным воспоминанием.
За день пройдено около 15 км. Следует заметить, что километровых столбов на Арабатской стрелке никто не ставил, ориентиров никаких, расстояние определяется по счислению, возможны ошибки.
3 мая. Ветер южный, встречный, свежий, волна 2-2,5 м, весьма крутая. Лавировка на волнении сильно затруднена. Около полудня мелкая техническая неисправность: затрещала бортовая лестница около вантпутенсов, сломано с десяток латунных шурупов. Ремонт и обед заняли около двух часов. Потом ветер зашел за Стрелку, пошли в крутой бейдевинд. Проскочили поселок Стрелковый, решили не заходя туда дотянуть до Валка. Но у встречных рыбаков узнали, что поселок Валок не существует,
карта врет, никаких магазинов до конца Стрелки не будет. Наши припасы на исходе; на бедность рыбаки подарили нам двух роскошных камбал – калканов.
Сегодня были приняты меры против купания в холодной воде: полиэтиленовая пленка оказалась не слишком эстетичной, но весьма эффективной защитой от дождя и брызг.
К вечеру ветер ослаб. Используя благоприятную обстановку, на ночь не останавливаемся. “Мева” бежит по гладкой воде как по пруду. Встали на берег лишь когда кончился ветер. Время неизвестно: встали часы с автоматическим заводом, замкнуло питание у приемника. Прочесав километр берега, нашли плавник, развели костер. Одного калкана по капитански зажарили на углях, другого по-боцмански засолили. Съедобны оба.
Следующий день начался с установки часов по солнцу; оказывается, с помощью солнца и компаса можно узнавать время с точностью до получаса. Хлеб, вода, консервы на исходе. Морская вода оказалась пригодной для питья и приготовления пищи; по вкусу она напоминает минеральную, и суп на ней получается слегка пересоленым.
Подклеив лодке протекторы, вышли на воду. Ветер около трех баллов, порывистый, часто меняющий направление, но все равно встречный. К двум часам дня пройдено около 20 км, в это время натягивает грозовую тучу. Гроза прошла мимо, но нам досталось как следует: крупный град, а затем ливень. Видимости на море никакой, под потоками пресной воды даже волны стихли.
5 мая. Ветер южный, сильный, лавировка на волнении. Потом начался шторм, ветер усилился до 7 баллов, все море в барашках. Пытались идти дальше, но толку мало, при сильном ветре и волнении лодка круто к ветру не идет. Вынуждены остаток дня ждать на берегу у моря погоды. За день пройдено около 17 км.
На следующий день шторм продолжается, сильный встречный ветер, море белое. На воду не выходили, обнаружили в полукилометре брошеный поселок, население которого состоит из двух женщин лет пятидесяти и стада скота. Поговорили с ними о жизни, взяли ведро воды, купили молоко и буханку хлеба. Все продукты вода привозные, ближайший поселок в 30 км.
После полудня не утерпели и несмотря на шторм вышли на воду. Глухо зарифленый грот не работает, стаксель без грота тоже не тянет, при полной парусности вырвало оковку штага. На берегу разгрузили и полностью разобрали лодку, поставили оковку на место, заклепали и снова собрали лодку. Четыре часа работы на пронизывающем ветру.
К вечеру ветер ослабел и зашел вправо за Стрелку. В темноте поплыли вдоль нее как по пруду. Видимости никакой, берег исчезает из виду уже при удалении от него на несколько сотен метров.
7 мая. Ясная солнечная погода, ветер слабый, со Стрелки, волны нет. В море много дельфинов. После полудня дошли почти до конца Стрелки, посетили местный магазин, загрузились продуктами.
Маршрут повернул налево. В 17 часов направились поперек Арабатского залива на восток. Подул порывистый ветер, натянуло тучи. Благодаря изменению курса ветер стал попутным, идем в галфвинд правым галсом. До сумерек прошли по заливу около 20 км, подошли к берегу, но пристать не удалось – скалы. Ветер, к счастью, отжимной, дует со скал. До темноты не нашли ни одного пляжа, берем курс на огни поселка на мысе Казантип. До него 10-15 км, ветер 5-6 баллов, заходит в корму, шквалит. Три часа идем в полном мраке, когда не видно собственных парусов, все время ветровые удары по парусам. При очередном шквалике решили спрятаться в ветровую тень под скалами и вслепую угодили прямо на пляж. Собирая дрова для костра обнаружили дохлую белугу и живого человека, уточнили у него свои координаты.
Утром разглядели, что в темноте заехали в конец Арабатского залива; берега крутые, отвесная скала высотой метров в 50. Погода с утра хорошая, море спокойно. Заглянули в поселок Мысовое, снова разжились ведром воды. Курс – на мыс Казантип, фордевинд. На мысе встали на обеденный перерыв и для ознакомления с этим весьма живописным местом, затем пошли поперек Казантипского залива.
Ветер 4 балла, волна полтора метра, за рулем боцман, сдает экзамен по управлению яхтой на длинном перегоне. Залив прошли за два с половиной часа и когда уже подходили к берегу, на последней сотне метров попали в роскошный белый с ясного неба шквал. Море вскипело как шампанское в бокале. Выскочив на берег, сняли стаксель, а затем в галфвинд пошли впритирку к берегу, прячась под скалами в ветровую тень. Ветер 7-8 баллов, скалы не образуют сплошной стены, в разрывах между ними сквозит вовсю, каждые 10-15 секунд бьет по парусам. Идти крайне трудно, напряжение страшное, но выходить на открытую воду не рискуем. Так проехали километров двадцать.
Впереди открытая бухта шириной километра три, за ней мыс Зюк; в бухте сильный ветер, большая злая волна. Бухту проскочили минут за пятнадцать; “Мева” под одним гротом неслась как торпедный катер, откренивались на пределе возможного.
За день сильно вымотались, остановились на мысе Зюк, хотя до темноты время еще оставалось; за день пройдено 62 км.
9 мая. Подъем в 5.30. Жратвы нет, до Керчи далеко, ветер слабый, море спокойно. Топаем потихоньку. К полудню дошли до мыса Хрони, вошли в Керченский пролив, лавируем потихоньку. Точно посреди пролива лопнул поддувной рукав правого борта, сразу же уходим на берег в ближайшую бухту и принимаемся за ремонт. Солнце светит вовсю, тепло, первая и единственная возможность позагорать. На ремонт затрачено три часа, за это время скис ветер.
Где на веслах, где под парусом огибаем мыс Фонарь и подходим к порту паромной переправы Крым – Кавказ. Уступили дорогу парому, обошли мол и вышли на финишную прямую. Никак не можем отыскать Керчь. Видно бухту, какую-то горку с обелиском (это был Митридат), но города не видно, а спрашивать в Керчи про Керчь неудобно. На всякий случай идем прямо на Митридат. Лишь войдя в бухту, разобрались что к чему. В девятом часу вечера, раскинув паруса бабочкой, мы скользили архангелами по Керченской бухте. И тогда на Митридате грохнули орудия, взлетел в небо фейерверк – нас встретили салютом Победы.
Подошли к набережной в центре города, прямо под Митридатом. Пляжа нет, набережная высокая, сразу на ней улица с оживленным движением. Лодку трудно вытащить и негде разбирать. Покрутившись, нашли водную станцию и вылезли со своим судном по лестнице на дебаркадер. Когда местное начальство спохватилось, лодка была уже разобрана; с начальством нашли контакт, благо в Керчи всерьез празднуют день Победы.
Этот сценарий был написан по настоянию Володи Канюкова, исполнявшего функции пресс-атташе парусной секции, и не был пропущен в свет официальными инстанциями.
Звучит “Бригантина”, первая половина песни:
Hадоело говорить и спорить
И любить усталые глаза.
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.
Капитан, обветренный как скалы,
Вышел в море, не дождавшись дня,
На прощанье поднимай бокалы
Молодого терпкого вина.
Рокот моря.
Азовское море. Две крошечные парусные яхточки идут на юг по 36 меридиану. Рев бури, плеск и шипение волн, свист ветра в вантах, раскаты грома, грохот прибоя.
Дает интервью шкипер Михаил Власенко.
Хриплый голос: - Шторм – наша стихия. Соленый ветер и ром полезны для здоровья. Бригантины у нас не в почете, мы предпочитаем бермудский шлюп.
Крик попугая: - Пиастры! Пиастры!
Время смягчило нравы флибустьеров. Они обзавелись учеными степенями, их корабли вооружены не пушками и абордажными крючьями, а фотоаппаратами и кинокамерами и привозят из дальних походов не испанское золото, а любовь к морю. Мы в гостях у флибустьеров в парусной секции Московского городского клуба туристов.
Шум аудитории, стук мела по доске.
Голос лектора: - А теперь как пример плохой остойчивости судна, усугубленной ошибкой рулевого, рассмотрим случай, когда швертбот “Мева” с форсированными парусами перевернулся через нос.
Случается и такое. Парусный туризм – занятие не для труса. Но одной удали мало, необходимы знания. Морская практика и аэродинамика, теория корабля, расчеты прочности и навигация, искусство шить паруса, – много наук надо изучить, чтобы стать квалифицированным моряком и корабелом. Секция, возникшая несколько лет назад, объединила московских любителей парусного дела. Здесь они обсуждают конструкции своих судов, прокладывают на штурманских картах маршруты будущих походов, делятся воспоминаниями.
Рокот моря.
Нигде не празднуют день Победы на такой высокой ноте как в исстрадавшейся за годы войны Керчи. Вечером 9 мая 1974 года маленькая “Мева”, заканчивая нелегкий поход вдоль Арабатской стрелки и северных берегов Крыма, вошла в Керченскую бухту и гордо взяла курс на Митридат. И навстречу ей ударили с Митридата орудийные залпы, взлетели огни фейерверка: в Керчи впервые прогремел салют Победы. Салют, шутят участники этого похода, был дан в нашу честь, и если бы не мы, не видать керчанам салютов.
Города – герои Керчь и Новороссийск, моря Черное, Белое, Азовское и Аральское, Мазурские озера в Польше, Байкал – везде водили парусные корабли московские туристы. Но любовь свою они отдали красивейшему озеру нашей страны – изумительному Онего. Только тот, кто путался в кижских шхерах, гостил у метеорологов на Василисином острове и нанес визит вежливости древнему Онежскому бесу, высеченному на красной скале Бесова носа, может считать себя настоящим туристом-парусником.
Музыка.
Основной принцип парусного туризма – легкие разборные суда. Туристский флот состоит из разборных швертботов и тримаранов, надувных катамаранов, парусных байдарок. Эти сверхлегкие яхты недороги, просты по устройству и очень удобны. Бывает, что крошечный клипер, только что рвавший седую от пены морскую волну, смывает соль в городском пруду, а затем выступает и побеждает в гонках.
Музыка (здесь и далее – “Одиссей”)
Московское море – учебный класс для начинающих. Стартует парусное ралли – учебная крейсерская гонка. Строгий командор отчитывает капитана команды швертботов, замешкавшейся на фарватере.
Музыка.
А через неделю – большой праздник. На Шошинском плесе Московского моря проводится традиционная регата, гонки парусных байдарок, всесоюзные соревнования швертботов на приз сборника “Катера и яхты”.
Музыка.
Приезжают гости из Калинина и Ленинграда, из Николаева и Симферополя. Электрички не успевают подвозить участников соревнований к платформе “Московское море”. Едут семьями, много детей. Каждый от десяти до семидесяти, кто в силах тянуть шкот и отличить якорь от стакселя, идет в гонку, состязается с признанными ассами в парусном мастерстве. Скользят по плесу байдарки, огибают поворотные знаки швертботы, мчатся надувные катамараны. К вечеру страсти стихают, отношения выяснены, спасательная служба выловила последнюю из опрокинувшихся байдарок, и тогда взлетает к небу пламя костра, барды звенят гитарами, звучат туристские песни.
Сейчас зима, реки и озера скованы льдом, а у парусников разгар работы. Проектируются невиданные суда, шьются паруса, клеятся поплавки надувных тримаранов. Скоро выйдут на испытания новые корабли.
Музыка.
Маленькие яхты – большие хлопоты. Первый выход на воду парусного корабля – это первый шаг ребенка. Много огорчений предстоит пережить корабелу, прежде чем его детище перестанет спотыкаться на каждой волне. В жестоких муках, ломая мачты и разбивая корпуса, рождаются туристские суда. Иначе нельзя: им продолжать славный род кораблей капитанов Ромера, Бомбара и Мэнри, им идти в штормовое море.
(Ф.Ромер переплыл Атлантику на байдарке, погиб в конце перехода в Карибском море. А.Бомбар – на надувной лодке без пресной воды и продуктов, Р.Мэнри – на маленьком швертботе /прим. автора/).
Рокот моря, грохот прибоя.
В море испытываются на прочность корабли и характеры. Попутного вам ветра, капитаны!
Звучит “Бригантина”, вторая половина песни:
Пьем за яростных, за непокорных,
За презревших грошевой уют.
Вьется по ветру Веселый Роджер,
Люди Флинта гимн морям поют.
И в беде, и в ярости, и в горе,
Только чуточку прищурь глаза
Ты увидишь, как в далеком море
“Мева” поднимает паруса.
1976
Будь упрямей, чем море, и ты победишь.
Ален Бомбар
Что влечет нас в море? В любом виде человеческой деятельности имеются свои вершины; в парусном – это плавания на сверхмалых яхтах в открытом море. Там, за горизонтом, человек на своей скорлупке остается один на один с грозной стихией; он побеждает лишь преодолев свою слабость. В море проверяются на прочности лодки и характеры, там куется драгоценный сплав воли, мужества и знания.
Ни в одном виде туризма не любят так поспать и покушать, как в парусном. Ближе к полудню чем к рассвету из укромной бухточки на окраине Бердянска выпорхнули на запад три лодочки: швертбот “Мева”, тримаран с алым виндсерферовским парусом и стаксельная надувная проа. Легкий ветерок играл парусами, когда вперед вырвался на “Меве” Миша Власенко. Несмотря на молодость, он уже бывал на Онеге, Арале и здесь, на Азове, попивал пепси-колу и ломал мачты. На днях у него юбилей – 25 лет. На этот случай припасено шампанское, а на тримаране Валерий Перегудов везет канистру пива.
Валерий – царь и бог парусного туризма, заядлый гонщик-байдарочник, о котором можно было бы написать роман в стиле Дж. К. Джерома. Его тримаран полностью соответствует натуре своего хозяина: это чудо обитаемости, где предусмотрено все для кайфа и по кармашку для каждого гвоздя, но нет штормовых парусов.
На надувной проа, уже снискавшей неприличное прозвище, идет автор этих строк, обладатель многочисленных титулов, от которых не легче: лодка тащится в хвосте. Устав понукать ее, ложусь на сетку моста и смотрю, как суденышко само водит носом за ветром: лодка самоуправляема.
Повивальными бабками проа были антипатия к тяжелым рюкзакам и застарелый кораблестроительный зуд. Считая, что методы кораблестроения должны быть просты и эффективны как падающий кирпич, и нет смысла мудрить ради одного похода, я взял “советский дакрон” – тик для пера, сшил из него два длинных мешка, набил их ниппельными волейбольными камерами, - получились два надувных баллона. На длинный баллон поставил коробку из дюралевых труб -–кокпит, обтянутый полотном, прикрепил к нему две поперечные балки-трубы, на которых с выносом в два метра закрепил малый баллон; получившийся мост затянул сеткой. Выпилил из фанеры пару швертов, посадил их фланцами на поперечные балки, поставил по центру лодки на край кокпита пятиметровую мачту из труб, и лодка была готова. В качестве парусов использовал геную от “Летучего голландца” и, как штормовой, стакселек от “Мевы”. Среди наших лодок проа уверенно заняло первое место по транспортабельности (45 кг), второе по времени сборки и последнее по скорости хода. Но я не унываю.
Лавировка на проа на встречном ветре очень живописна: делаешь поворот галфвинд (слов “оверштаг” и “фордевинд” проа не понимает), отцепив карабин стакселя, тащишь его на другой конец лодки, затем, подобрав шкоты, едешь задом наперед. Побегаешь так полдня, утешаешься лишь тем, что сосед лавирует не лучше: тримаран без толку закладывает галсы во всю ширь Бердянского залива.
Посвежело, у проа прорезалась прыть, на галфвинде оно вырвалось вперед, только концы баллонов прыгают по белым гребешкам. Но пришлось сменить паруса, и порядок восстановился, снова иду замыкающим, ориентируясь на красный парус тримарана. Показалась Обиточная коса, тримаран неожиданно исчез из виду. Миша, подошедший на “Меве”, кричит, что Валерий остался без парусов.
Третий день сидим на пляже в семи верстах от Приморска. Глупыми вопросами надоедают автотуристы, размеренно взрываются камеры проа – работает озонная коррозия резины. Норд-вест дует как из трубы, неимоверно печет солнце. Я сжег ступни ног, хожу по пляжу, стараясь спрятать ноги в какую-нибудь тень. Михаил перегрелся, залег в “Меву” как медведь в берлогу и хандрит. Валерий угрюмо штопает паруса, собираясь возвращаться в Бердянск. Он сходит с дистанции.
Конец Обиточной косы. Вечереет. Красное солнце садится за горизонт. Сильный ветер устойчиво дует с северо-запада и, как – будто, меняться не собирается; сводка погоды убеждает в том же. Готовим с Михаилом лодки к переходу на Крым. С “Мевой” хлопот немного, за несколько лет походов все, что надо, уже сделано. Под борта и слани швербота уложены надувные баллоны, мачта дополнительно расчалена топ-штагом и ахтершагом, предусмотрена удобная система рифления грота.
Под ногами хрустят ракушки, и, чтобы не проколоть баллоны проа, подстилаю под них чехлы и паруса. Ощупываю каждую камеру, ставлю на аутригер дублирующий баллон – это еще сотня литров плавучести и гарантия от опрокидывания. Проверяю якоря, вантпутенсы, такелаж, запасные камеры и инструмент. Лодку утопить невозможно, имеется все для ремонта на плаву; компас зажат под сланями, на сетке моста – канистра с пресной водой, еды вдосталь. Правда, кипятильник подвел – на ветру не работает, так что борщ в море не сваришь, придется обойтись консервами. Последнее вызвало грустный вздох Миши: как же без горячего?!
Хорошо, когда рядом надежный товарищ! Впервые выходить в море, зная, что обратной дороги нет, по меньшей мере неприятно. Молча сидим на ракушечной куче, смотрим на огонь примуса, сжимая в ладонях горячие кружки с грогом.
Ранее утро. Ветер норд-ост 6 баллов. Старт. Прыгаю в лодку, под штормовым стакселем вывожу ее на курс. В кильватер пристраивается “Мева” под глухо зарифленным гротом. Выбравшись из-за косы, попали на полутораметровую волну. С восходом солнца ветер усилился, волна подросла, кругом барашки, берег пропал из виду. Взяли чуть круче к ветру, ведем прокладку. Попытался использовать транзистор как радиокомпас, но в него плеснуло водой, и он заглох. В лодке быстро подмокло все. Единственное сухое место за пазухой, держу там спички и сигареты; иногда удается закурить, но на каждую сигарету тратишь по коробке спичек – размокают.
Лодки идут в бакштаг лагом к волне. Бурлящие гребни прокатываются под корпусом проа, цепляются за сетку моста, перехлестывают через поплавок. Волны бьют в передние свесы баллонов, лодку вертит, самоуправление на волне не срабатывает, приходится действовать швертом. “Мева” на удивление свободно берет любую волну, приводится когда надо, хорошо лежит в дрейфе. Техника дрейфа проста: приведясь до курса крутой бейдевинд, Миша растравливает гика-шкот и бросает незакрепленный румпель; “Мева” лежит в дрейфе тем спокойнее, чем сильнее ветер. На особо крупных гребешках Миша приведением сбрасывает скорость, и волна легко проходит под швертботом.
Главное в штормовом море – не форсировать парусность. Но даже под одним зарифленным гротом “Мева” бежит быстрее, чем проа под малым стакселем. Мой парус явно мал; Миша, уйдя вперед, ложится в дрейф и ждет. Сближаясь, перекидываемся шутками. Маневренность у проа хорошая, но мне надоело уклоняться от волн, иду напрямую. Проа пашет волны как трактор, только отплевываюсь и протираю очки. Одет тепло, сверху спецкостюм из прорезиненной болоньи, но и он не всегда спасает от потоков воды.
После полудня начались неприятности. Волна подросла до двух с половиной метров, лопнула камера на переднем свесе поплавка, баллон завернулся, проа встала. Требовалось вылезти на сетку моста, лечь на нее плашмя, затем поставить на место и накачать запасную камеру. Купаться лишний раз не хотелось, “Мева” была рядом, и я попросил Мишу помочь. Он ткнул швертбот носом в балку проа и приступил к делу. Лодки нещадно мотались на волне, камеру никак не удавалось накачать, и кончилась эта затея тем, что “Мева” свои флагштоком зацепилась за топ-ванту проа. Возникла острейшая ситуация: лодки не расцеплялись. Миша, не поскупившись, сделал флагшток из толстой проволоки с крючком на конце; если дернуть, то неизвестно, что сломается: флагшток, ванта проа или обе мачты. В конце концов, перекусив топ-штаг пассатижами, завалили мачту швертбота, осторожно, при сильной качке развели лодки, расцепили их, а в дальнейшем сближаться вплотную уже не рисковали.
В море нет тишины: рушатся гребни волн, подвывает ветер, плещется волна около лодки и тем сильнее, чем быстрее она идет. Шум такой, что трудно разговаривать, но к нему быстро привыкаешь и перестаешь его замечать. И тогда слышишь какие-то голоса, смех, музыку – что это?! Голоса моря или галлюцинации; а, может быть, русалки на дне водят хоровод?
К вечеру пробыли в море 15 часов. Ветер продолжает усиливаться, идти ночью тяжело, решили остановиться на ночлег. Встав на якорь, вытравливаю полсотни метров капронового шнура; якорь забрал, лодка развернулась носом к ветру. Миша, подойдя сзади, подает швартовый конец. Не доверяя ему, связываем из запасных фалов еще один и заводим его параллельно основному. “Меву” относит под ветер метров на двадцать.
Пробую включить фонарь – без толку; отвернул крышку, а из него прямо на паруса потекла зеленая жижа. Я лишился навигационного огня, но он, собственно, и не нужен: вокруг пустыня; корабли, чайки и дельфины жмутся к берегу.
Ночь. Черные языки облаков слизывают звезды, грохочет море. С веста идет крутая, седая от пены волна. Ее не видишь, ее ощущаешь по шипению гребней, подкидывающих лодку к звездам, а затем бросающих ее в преисподнюю. Укутавшись в пленку, накрывшись парусом, я пытаюсь улечься в лужу в кокпите своего проа, вцепившегося коготком в самый центр Азовского моря. Где-то в темноте, на конце веревки валяет с бока на бок “Меву”. Представляю, как из Мишки вытряхивает душу.
Сердится море, штормит. Но непосредственной опасности для нас нет; иногда только, открыв глаза, обругаешь не в меру прыткую волну, обдавшую тебя брызгами, и снова дремлешь. И кажется, что катится не волна, а моя маленькая лодочка, шлепая по волнам тряпичными баллонами, несется пятидесятиузловым ходом прямо на Арабатскую стрелку… Только здесь, в семидесяти км. от ближайшего берега начинаешь осознавать, каково приходилось Ромеру, Бомбару и Мэнри. Снимаю перед ними шляпу…
Снял бы, но ветер сам сорвал мою штормовую кэпи и выбросил ее в море. А кругом только ночь, волны и звезды…
Нам далеко до прославленных капитанов. Мы не волшебники, мы только учимся. У нас нет хороших лодок, мало опыта. Годами ходили на “Мевах” вдоль берегов, с уважением поглядывали на горизонт, с опаской пересекали десятикилометровые заливы выбрасывались на берег при малейшем шквале. Но кто-то должен был уйти в открытое море первым, компенсируя слабость техники своим мужеством; и два дня назад мы сказали: -Баста! Кто хочет научиться плавать, должен лезть в воду!
Ночь проходит спокойно. Закрылся стакселем с головой, стало даже уютно. Волн не видно, лодка не тонет, да и много ли человеку надо!
Проснувшись на рассвете, подзакусил плиткой шоколада и глотнул пресной воды. Шторм штормом, а на парусном корабле должен быть порядок. Запихнув все, что мог, в рюкзак, привязал его на сетку моста, повесил на мачту сумку с едой и спичками, выловив из воды свою трубку, протер ее и закурил. Затем привел в порядок баллоны, выбросил за борт весь хлам, в том числе и кипятильник.
В своей лодке зашевелился Михаил; жалуется, что с вечера промок, и спать было холодно. Утро облачное; в пять часов, выбирая якорь, обнаружили, что штатный швертовый конец “Мевы” оборван; она висит на нашей импровизированной веревочке.
За ночь ветер не ослаб, утром он еще больше усилился и зашел на юго-запад. Под штормовыми парусами лодки круто к ветру не идут, пришлось увалить. С трудом держим курс, прикидываем, куда нас снесет, если ветер зайдет на юг. Прогнозы пессимистические: можем оказаться в Керчи или на Кубани, проболтавшись еще несколько суток в море.
У короткого швертбота резкая килевая качка; Миша, укачавшись, стал пропускать гребни, “Мева” хлебает воду, капитан работает кружкой. Справедливости ради надо сказать, что вода у него не поднималась выше сланей, а вещи в форпике даже не подмокли. Но второй день перехода дается труднее первого, стиральная машина Азова работает на полную мощность. Изменился курсовой угол волны, она чаще бьет по концам баллонов, лопаются камеры, приходится становиться на плавучий якорь и по горло в пене, когда не знаешь, что качаешь насосом –воду или воздух, заниматься ремонтом. Если лодки идут рядом через волну, видишь только кончик мачты соседа. Я попытался оценить силу ветра и высоту волн, но так и не преуспел в этом – нет масштаба для сравнения. Могу лишь сказать, что волна не меньше трех-трех с половиной метров и крайне крутая.
Запросив передышки, Миша бросил руль, лег на слани. “Мева”, дрейфуя, чуть идет на ветер. Я болтаюсь рядом, но без хода и без якоря стоять плохо, сносит. А если меня снесет, подойти к “Меве” против ветра я уже не смогу. Но “Мева”, ожив, пошла вперед, и мы снова шлепаем с ухаба на ухаб. Моя лодка иногда пропадает в пене, но тут же выныривает. Вообще, чем страшнее море, тем больше преимуществ у проа – ведь это лодка полинезийских пиратов. Иногда съедешь в ложбину, и идет на тебя многометровая стена воды, сжимаешься в комок, думаешь –все! Но лодка задирает к небу баллоны и боком въезжает на эту стену, тебе достаются только брызги. Случается, накрывает и с головой, но все, что вливается в кокпит проа, обтянутый реденьким полотном, оттуда и выливается. За это, правда, приходится расплачиваться постоянной сыростью.
После полудня полегчало, ветер стал стихать, волна успокаиваться. Не останавливаясь, подкачиваю камеры и пытаюсь обсушиться, благо выглянуло солнышко. Раздевшись до плавок, лезу с насосом на поплавок, а затем начинаю сушить на самом себе по очереди весь свой гардероб. Сев на банку повыше, отворачиваюсь от волн: чуть брызнет, и все приходится начинать сначала. Подняв геную, стал догонять “Меву”. Впервые за день заработало самоуправление лодки, и прорезался аппетит; жую все, что попадает под руку. Подмокшие сухари вкусом напоминают брынзу, жаль, нет пива!
Небо очистилось, вокруг засверкали солнечные брызги, лодки бегут под полными парусами. За 26 ходовых часов мы прошли не меньше 130 км, тогда как от Обиточной косы до Казантипа всего 120. Где же земля? В четвертом часу прямо по курсу на горизонте образовалось какое-то облачко, вызвавшее оживленную дискуссию. Чудеса оптики: землю видно глазом, но не видно в бинокль. Через час-другой облачко оформилось в двугорбую гору, до которой осталось 20-25 км. Ветер ослаб и, задув с юга, не пускает к земле; тянем на мыс в крутой бейдевинд. Набежали облака, ветер закрутил, приходится ходить разными галсами, менять паруса.
Близость земли размагничивает, но рано! До мыса час хода, но солнце село, между нами и мысом ползет черная грозовая туча. Сверкают молнии, от них шляпой не закроешься! Не отойти ли назад?! Сзади заходит другая туча, концы их сомкнулись, прямо на нас катит страшный грозовой вал. Ветер свежеет, лодки мчатся вперед, моментально стемнело. Через несколько мгновений море закипело под бешеным ветром. Сбросив в воду плавучий якорь, убираю паруса; Миша дрейфует рядом.
Шквал раскидал нас. “Меву” отнесло во мглу, и я потерял ее из виду. Теперь каждому придется самостоятельно добираться до оговоренного заранее места встречи. Как только ветр немного ослаб, беру курс на маяк, заморгавший на вершине Казантипа.
Откуда-то из-за мыса, тарахтя дизелем и сияя ходовыми огнями, выплывает невидимый в темноте корабль. В море перед ним вспыхивает призрак, – это Миша подсвечивает паруса, а затем бьет лучом света по рубке корабля. Жив! Корабль, остановившись, обшаривает волны жиденьким прожектором, разворачивается и идет прямо на меня. Ухожу от него поперечными курсами, прижимаясь к скалам.
Ветер исчез, и только крупная зыбь качает проа, заштилевшее в какой-нибудь сотне метров от берега. Ни зги не видно, “Мева” бродит неизвестно где, устав как собака, согласен на самый захудалый пляж, но не тут то было! Во мгле, прорезаемой вспышками маяка, громоздится сплошная стена. Но ведь были на Казантипе и пляжи?! Выбрав между двух скал, в которые с пушечным грохотом бухают волны, место потише, подгребаю к берегу. Шверты цепляются за камни, но впереди стена, ревет прибой. Вынужден отойти в море.
Казантип – это мыс Горн Азовского моря; здесь обязательно нарвешься на неприятность. Года три назад Михаил штормовал ночью в этом районе, я сам как-то и тоже ночью крутился на шквалах в Арабатском заливе, а затем летел как ошпаренный до мыса Зюк. Ситуация скверная: лодка теряет плавучесть, подойти к берегу или обогнуть скалы не удалось, ближе к утру, когда на берегу погасли огни, вообще потерял ориентировку и, впридачу, впервые в жизни а предутренних сумерках начались зрительные галлюцинации. Попробуйте-ка заниматься судовождением, когда судно норовит уйти из под ног, и невозможно отличить действительность от иллюзий, полностью искажающих местную географию!
Я действовал как лягушка, попавшая в кувшин с молоком – дрыгался и смог продержаться до рассвета, не врезавшись в скалы и не сдрейфовав в открытое море. Но рассвет застал унылую картину. Ветер дул с берега, лодка с обмякшими баллонами требовала немедленного ремонта, а я, стоя на якоре, дрожал на ветру, пока не взошло солнце. Лишь через несколько часов, когда ветер чуть отошел, поднял стаксель и двинулся на пляж вглубь Казантипского залива. Лодку несло боком, парус трепался и полоскал, я из последних сил тянул и тянул к берегу… Выкинувшись на пляж, сбросил с себя едкую просоленную одежду, хлебнул спирта и заснул рядом с дохлой белугой, уткнувшись носом в песок.
Этой ночью Мише повезло больше. Ходить на “Меве” в кромешной тьме на сильном ветру и крутой волне – удовольствие невеликое. Гребни ловишь на слух; как только зашипит с наветра, немедленно приводись и сбрасывай ход, иначе недолго и искупаться. Но Миша, разойдясь с кораблем, добрался до мыса; заштилев, обогнул его на веслах и достиг земли, а утром, забравшись на гору, разглядел на воде парус проа.
Отправлены телеграммы родным и друзьям, праздничный ужин с заморским шампанским удался на славу. Паруса убраны, лодки стоят на берегу у кромки воды, и изредка волна осторожно касается их бортов. Море, как женщина, безудержная в гневе и нежная в ласке, отшлепав нас от души, целует нам ноги. Оно не любит авантюристов и трусов, нельзя с ним бороться – оно непобедимо. Не бойся его, живи с ним одним дыханием, и тогда твой кораблик взойдет на любую волну.
1976
О втором трансазовском переходе 1980 года ранее я не писал, да и писать было нечего. Мы с Валерием Латоновым проскочили тогда 250 км Азова быстро, четко и без фокусов. Записей я не вел, многое забылось, но для истории постараюсь что-нибудь вспомнить.
Началось все с неприятности. Возвращаясь весной с Московского моря, на станции Крюково я перетаскивал тримаранные упаковки по железнодорожным путям и крепко потянул спину. Острая боль, рука повисла плетью. Со временем все прошло, но покорять Азов я отправился еще не в полной форме.
Тримаран везли в поезде с собой; при погрузке на Курском вокзале проводники поезда, как обычно, встали на дыбы; я пытался запихнуть двухметровую пятидесятикилограммовую упаковку в открытое окно вагона. Но погрузились, доехали до Новоалексеевки, пересели на поезд до Геническа.
— А где вода? – спросил Валера, когда мы с ним, прокатив тележку с тримараном по мосту через Тонкий пролив, выкатились на берег Утлюкского лимана. Воды не было, только где-то вдали поблескивала серебристая полоска.
— Ну, что остановился! Давай тащить до воды!
Пришлось объяснять, что да, воды сейчас конечно нет, но это явление временное, ветровой сгон. Когда вода придет, неизвестно, но нам собираться долго, и будет совсем некстати, если нас накроет водой, когда все барахло будет разбросано по дну моря.
Тримаран собрали к вечеру, вода пришла, я сбегал с канистрой за пресной водой, Валера заглянул в местные магазины, принес десяток яиц и кое-что еще. Он и до того не поленился, привез в рюкзаке из Москвы ящик пива, так что тримаран оказался заваленным бутылками. Ночевать я устроился в рубке; Валера, прикрывшись парусом, на свежем воздухе; яйца, чтобы не разбились, пристроили на валявшейся рядом автомобильной покрышке. Утром вместо яиц обнаружили аккуратно раскушенную яичную скорлупу; втихую поработали местные собаки.
Стартовать в море я собирался с Бирючьего, и первый перегон от Геническа до Бирючьего был запланирован как учебно-тренировочный, чтобы слегка порастрясти тримаран и дать Валере возможность освоиться с ним.
Мой напарник – великолепный рулевой, и хотя морской опыт у него невелик, единственный, кому я смог доверить свою персону, зная, что он-то меня в море не вывалит, а если и вывалит, то сам оттуда и вытащит. В наших кругах о юморе и находчивости Валеры Латонова ходили легенды.
Наша команда “Бриз”, в честь которой и назвали тримаран, была в те годы в фаворе. На гонках на Московском море наблюдалась такая картина: впереди шла “Мева” М-13 Латонова, за ней, а иногда и обгоняя, М-12 Власенко, далее капитанская “Мева” М-6, то есть моя. Рулевые в команде были что надо, сам я тоже из первой десятки никогда не вываливался, а изредка приходил и первым, так что гонки мы выигрывали, и редко кому удавалось нас обойти.
Однажды Латонов явился на Московское море на “Меве”, у которой среднее колено мачты почему-то было не круглым, а квадратным и зеленым. Оказалось, что собирая лодку под Безбородовским мостом, он обнаружил, что колено мачты забыл дома; такое случается. Рядом оказались какие-то мостки с выкрашенными в зеленый цвет перилами. Валера не растерялся, отмерил на перилах кусок нужной длины, отпилил его и поставил на штатное место.
Или другой случай. Мы стояли командой на Шошинском плесе чуть севернее Парусного берега на так называемой Первомайской поляне, а на Парусном берегу команда “Алмаз” отмечала чью-то свадьбу. Куда пригласили и Мишу Власенко. Миша ушел на своей “Меве”, обещав вернуться к вечеру. Но не вернулся, его жена забеспокоилась, и мы с Валерой на тримаране отправились искать его на Парусный берег. Когда уже в темноте подходили туда, Мишка с песнями пролетел на своей “Меве” нам навстречу. Мы развернулись и потихоньку пошли обратно, но не успели дойти до места, как навстречу и снова с песнями пронесся Мишка.
— Не добрал! — прокомментировал Валера, мы плюнули на это дело, и пошли спать. Ночью кто-то поднял шум, прошел слух, что Мишка кильнулся на плесе. Валера высунулся из своей палатки, поинтересовался, какой ветер. Ответили, что навальный.
— Ветер навальный, прибьет!
Мишка, хоть и стал кавалером “Серебряного стакселя”, но так и остался охламоном. Вечно он бросал свою “Меву” где попало, и она уходила одна без рулевого и гуляла по плесу, а нам приходилось ее отлавливать. Выбившись в люди, наш Миша однажды командовал гонкой “Мев”. Будучи главным судьей и дав старт, он не утерпел, сам пошел в гонку и выиграл ее, придя первым. Награждая победителей, Миша крепко пожал сам себе руку и вручил первый приз.
На гонки мы ходили вместе, первое мая встречали тоже вместе, но в походы ходили каждый сам по себе. Единственный раз команда “Бриз” собралась на Азове в 1979 году, причем все оказались в разных местах: Власенко ехал в Бердянск, Латонов в Жданов, а я на пару дней раньше – в Ейск. С билетами было трудно, курортный сезон, и так уж получилось, но мне пришлось собирать свою команду по всем азовским берегам.
Тримаран тогда на море я вывез впервые, чудес с ним хватало, не без приключений прошел Таганрогский залив и в Жданове прямо с поезда снял Латонова, его жену и “Меву”. Власенко встретили между Ждановым и Бердянском; он пошел нам навстречу. Но в Бердянске Валера уехал домой. Запомнилось, что перед отъездом он заглянул на рынок, купил два ведра помидор, и мы с большим трудом, ступая чуть ли не по трупам проводников, грузили его, жену, “Меву” и помидоры в поезд.
Далее до Геническа мы шли в паре с Власенко; приключений опять было много, и на этом этапе мы не столько плавали по морю, сколько бегали по берегу. Жизнь скрашивало то, что новый Мишкин матрос Леша Михайлов оказался бардом и взял в поход гитару; по вечерам у костра пел нам свои песни, и из этого похода мы привезли необычный трофей – новую песню:
Над промокшей палаткой дождь утихнет вскоре,
И рассвет наступит через полчаса.
Снова мы с тобою на каком-то море,
Снова к переходу ставим паруса.
Снова мы до нитки вымокнем в прибое,
Снова будет ветер – не пожелать врагам,
Снова мыс далекий, отходя, откроет
Дальнюю дорогу к старым маякам.
Компасною стрелкой промелькнут дельфины,
Чайка, пролетая, выронит перо,
Указав дорогу к гаваням старинным,
Где живут, не старясь, тени клиперов.
И когда на закате солнце волну подсветит,
Когда опять не удастся до гаваней тех дойти,
К берегу приближаясь, ругнем неудачный ветер,
А завтра опять, наверное, встретим рассвет в пути.
Над промокшей палаткой дождь утихнет вскоре,
И рассвет наступит через полчаса,
Снова где-то дети парус рисуют в море,
Снова кто-то к переходу ставит паруса.
Отойдя в Геническе от берега, я передал румпель Валере, а сам залег подремать в рубке. Когда спохватился, Валера уже успешно обогнул Бирючий и взял курс в открытое море.
На Бирючьем провели предстартовую подготовку, заделали на тримаране дырки, подтянули все, что могли, рассовали по всем углам бутылки с пивом. Пива было столько, что пресную воду можно было бы и не брать, но почему-то в море оно не пошло, почти все привезли на другой берег.
Вечером вышли в море. Погода свежая, первая вахта моя, Латонов спит в рубке. Никто вахты не оговаривал, само собой сложилось, что чередовались мы каждые четыре часа, причем выматывались за них изрядно.
Темная ночь, звезды, попутный ветер. Я поставил паруса бабочкой и пошел по звездам. Но благодать вскоре кончилась, ветер свежел, пришлось рифиться, к утру тримаран шел под штормовыми парусами, виляя хвостом на крупной попутной волне, а затем нас вообще загнало в голый рангоут. На таком ветре у берега можно было бы нести какие-то паруса, но, глядя как тримаран, скатываясь с волны, роет воду носами поплавков, рисковать отрывом баллонов не хотелось.
Море серое и вздыбленное, большая волна идет сзади, обгоняя тримаран, и когда он взлетает на гребень, его бросает то вправо, то влево, иногда ставит к волне боком. Для тримарана, распластавшегося по воде, это не очень страшно, но для нас неприятно. Чтобы удержать судно на курсе, приходится энергично действовать рулем, заранее предугадывая, куда кинет. Работа у рулевого напряженная, зевать ему некогда, но тримаран держится хорошо; ничто не трещит, разве что почему-то стала разбалтываться подвеска руля; пришлось слазить на хвост тримарана, подкрутить гайки. За весь переход ни разу не подкачивали баллоны; тримаран шел на ПВХ-мячах, они не травили, и я попросту о них забыл.
Самые сильные ощущения были связаны с рубкой. На четвертом часу вахты усталость берет свое, побаливает рука, и начинаешь посматривать на часы, чтобы разбудить напарника. Покопавшись в рубке еще минут пятнадцать, он вылезает наружу и занимает твое место, а ты лезешь в рубку. Немедленно голова идет кругом, и ты падаешь на надувной матрац; любая попытка приподняться тут же пресекается. Но лежать, уткнувшись носом в матрац, можно, даже уютно. Моментально проваливаешься в сон; кажется, не прошло и мгновенья, тебя уже будят. Стоит приподняться, голова снова идет кругом. Но когда вылазишь на свежий воздух, все приходит в норму, бодр как огурчик.
Море не только вздыбленное, но и пустынное, ни судов, ни чаек, ни дельфинов. Валера донимал меня вопросами, чего здесь хорошего, и зачем мы сюда залезли, если и посмотреть не на что. В середине дня появился объект для осмотра – прошли буй фарватера Керчь-Жданов.
Вечером в сумерках, когда все еще катились под рангоутом, но уже в восточной части моря, произошло приключение. Показалось какое-то судно; я как раз сдавал вахту. Валера, вылезши из рубки, схватил фонарь, моргнул им пару раз судну. Там заинтересовались, включили прожектор, пытаясь рассмотреть, что же такое плывет по морю. Прожектор бьет в глаза, ничего не видно, судно идет на нас, а мы под рангоутом даже маневрировать толком не можем. Стали отмахиваться руками, чтобы оставили нас в покое; судно, наконец, удалилось.
Ночью шторм стал стихать, и следующим утром мы шли уже под парусами. Чтобы определить свое место, я карманным приемником стал пеленговать азовские радиомаяки, данные о которых у меня были. Подкорректировали курс, и где-то в середине дня впереди слева открылся маяк; определились, оказалось, что выходим на северный берег Бейсугского лимана. Развернулись, пошли на юг на Приморско-Ахтарск.
Когда в Приморско-Ахтарске подходили к берегу, меня осенила некая идея. Тримаран ткнулся в берег, Валера выскочил на песок. Я хватаю весло, и за ним.
— Стой, на колени!
Валера смотрит на меня ничего не понимающими круглыми глазами, думает, что я свихнулся, но на колени все-таки встает. Я кладу весло как меч при рыцарском обряде сначала на одно его плечо, потом на другое.
— Посвящаю тебя в кавалеры “Серебряного стакселя”!
Нашего полку прибыло.
На пляже Приморско-Ахтарска заночевали, надо было привести все в порядок. С тримараном на переходе ничего не случилось, но все что было на его борту промокло, в том числе и большой круг копченой колбасы. Чтобы его просушить, я положил его на сетку моста и следующим утром не досчитался.
Когда я как-то рассказывал эту историю, мне заметили, что я слишком наивен, и эту колбасу как и яйца в Геническе, втихую, запивая пивом, съел Латонов. Не верю. Съесть ее он мог и в открытую, голода на борту не было, продукты не нормировались, но ни в море, ни сразу после моря кусок в горло не шел; купили у какой-то бабки малосольных огурчиков и хрустели ими.
На том сам трансазовский переход кончился, далее пошло обычное прибрежное плавание вдоль кубанского берега; из Приморско-Ахтарска мы направились в Керчь. Первая ночевка в кубанских плавнях запомнилась невероятным количеством комаров. Я раз пять влезал в рубку, гонял и бил комаров, но они вышибали меня оттуда; спастись удавалось лишь в струе дыма от костра, где и сам долго не выдерживал. Валера так охарактеризовал ситуацию:
— Ты его хочешь матом покрыть, так он в горло влетает!
На следующей ночевке комаров не было, заштормило, их сдуло ветром. Непогода, гроза, ливень загнали Валеру, любителя свежего воздуха, ко мне в рубку; под удары грома и блеск молний обсуждали актуальную проблему грозозащиты.
Кубанский берег идет вдоль плавней, но сам берег неплохой, песчаный, хотя и очень мелководный. Шторм был навальный, и мы посмотрели, что творится у берега при той волне, с которой мы только что имели дело в центре моря. Зрелище впечатляющее.
Шторм стал стихать, но накат оставался сильный. Все свои дела мы сделали, погоняли по песку откуда-то приползшую черепаху, надоело, решили выйти на воду. Цирк разыгрался во всей красе.
Мелко; на руках вытащили тримаран на глубину, где море по колено, хотели на него запрыгнуть, но налетел вал, и нас вместе с тримараном провезло задом по песку и выбросило на пляж. На второй попытке мы тоже проехались на заду. На третьей попытке я запрыгнул на тримаран, схватился за румпель и за шкоты, но Валера, опустив тримарану руль, сам запрыгнуть не успел.
Ощущения в полосе прибоя были сильные. Тримаран выходил на ветер лагом к волне, она била по поплавкам и под мост, тримаран норовил встать на ребро. Кое-как отошел от берега на полкилометра, там стало потише. Но возникла проблема: как подобрать Латонова.
Прежде чем я успел что-либо сообразить, он прыгнул в воду и поплыл к тримарану. Тут-то я и прочувствовал, насколько сложно подбирать человека на волнении; досталось и ему и мне. Изрядно нахлебавшись азовской водички, Валера все-таки уцепился за тримаран. Я, прежде чем смог подойти к нему, навертелся вдоволь.
Прошли Ачуево. Погода успокоилась, идем ночью, за рулем Валера. Ни зги не видно, не видно даже берега, который рядом, а вдоль него пошли рыбацкие сооружения на которых стоят журавли-коромысла, видимо, чтобы черпать сетками хамсу. Налететь на них – раз плюнуть, но не врезались. Латонов своими кошачьими глазами умудрялся что-то разглядывать впереди.
На следующий день встали на берег, перегородив тримараном дорогу, которая подошла к самой воде. Когда я возился с покривившейся рубкой, а Валера боролся с забастовавшим примусом, подкатила на машине рыбохрана, поинтересовались, кто у них по морю плавает; разошлись мирно.
Далее для нас началась курортная жизнь. Хорошая погода, высокий таманский берег с виноградниками, которые мы не поленились осмотреть, рука у меня перестала болеть; мы купались, загорали в свое удовольствие, потихоньку топали в Керчь. Когда утром завтракали у костра, подлетела моторка с рыбохраной; предложили им перекусить с нами. Один из гостей, нам уже знакомый, отказался, с подозрением взглянув на нашу стряпню, но сбегал к лодке, принес бутылку домашнего вина.
— А ты документы у них спрашивал? - втихую спросил его другой гость.
— Брось ты! Я с этими ребятами уже встречался!
Рыбохрана укатила по своим делам, оставив бутылку нам, мы пошли дальше. Тихо-мирно прошли Керченский пролив, подошли к паромной переправе Крым-Кавказ, встали на пляж у Жуковки. Погода стояла – прелесть, время еще было, техника в порядке, но как я ни уговаривал Валеру идти морем дальше и замкнуть круг по Азову, он заторопился домой. Тримаран разобрали, грузовиком отвезли в Керчь, сдали в багаж. Посадив Валерку в московский поезд, сам сел на поезд идущий в другую сторону, и через паромную переправу поехал в Новороссийск, а затем морем на “Комете” в Сочи, наведать своих стариков.
1998
Такого бездарного сезона, как нынешний, не припомню. Все лето просидел над бумажками, в сентябре попал в дыру, на Черное море в Сочи, гонял собак по пляжу на Новой Мацесте. Вернулся в Москву, а здесь уже октябрь, листья облетают, через день дожди. И я не выдержал. Науку по боку. Бросил все дела, выкроил несколько свободных дней и в одиночку, на ночь глядя, уехал на Московское море.
На плечах рюкзак – 30 кг, на тележке надувной тримаран – 100 кг, на поводке собака – корабельный пес Вайда. Погрузиться в одиночку в электричку с таким багажом – искусство. Но ничего, справился. Погрузился, выгрузился, протащился впотьмах два км по разбитой дороге до воды и уселся под железнодорожной дамбой. Ночь, мрак, моросит дождь. Собрал рубку тримарана и залег в ней спать. Чуть ли не над головой гремят товарняки. Собаку, чтобы не попала под поезд, привязал на веревку. Не до нежностей.
В шесть утра светает. Начинаю сборку тримарана. Надуваю баллоны, кручу гайки, ставлю паруса. В двенадцатом часу дня выхожу на воду.
Шошинский плес Московского моря – наш парусный полигон. Летом здесь всегда толчется народ, а когда идут гонки, весь плес покрыт парусами. Но сейчас в октябре парусный сезон закрыт, ни души, лишь несколько рыбаков сидят по углам, да консервные банки сиротливо ржавеют на Парусном берегу.
Юго-восточный ветер гонит по плесу волну. Паруса подобраны, тримаран идет в бейдевинд. Шкоты на стопорах, рука на румпеле. Чуть-чуть увалишься, тримаран становится на один поплавок и лети как птица. На сетке моста, укрывшись за рубкой от ветра, лежит Вайда, смотрит на пролетающие мимо клочья пены. Вайда – шестимесячный щенок ездововой собаки, турист-парусник с большим опытом. За свой недолгий век успела отрастить шикарную шубу, пройти под парусами все Московское море, поплавать по собачьи на Черном, участвовала в катамаранных гонках и даже попала в аварию на спасательном плоту. Второй день не кормлена и засиделась на привязи, но стойко переносит превратности жизни.
Экипаж на парусном судне должен быть накормлен – таков закон. Пара галсов по плесу, и тримаран с ходу на половину своей длины вылетает на песчаный пляж. Высаживаю десант, собираем дрова, готовим обед. Разносолов у нас особых нет, в загашнике мясо, концентраты, хлеб, масло, чай. Но экипаж доволен.
Осенний день короткий. Пообедали, покрутились пару часов по плесу, отвели душу, вытащили тримаран на берег. Обнаружили остатки костра, дров не густо, но нам хватит. Хорошо посидеть у костра осенней ночью! Над головой звезды, с плеса тянет свежий ветерок, плещет волна. Дышишь свежим воздухом, гоняешь чаек. Вайда несет караульную службу, сверкает в темноте глазами, шныряет по кустам.
И снова день, снова ставим паруса, снова на воду. Весь смысл этого выхода – шлифовка тримарана, поиск его дефектов. Весь день ходим по плесу на различных курсах и ветрах, прыгаем по волне. Вайда отлично справляется с обязанностями матроса, дрыхнет на ходу и рычит на поворотах, когда ее перегоняешь на другой борт. К вечеру заходим в узкую протоку, беру топор и идем в лес за дровами. Завалили ими весь тримаран, и ушли на свой островок. Снова ночь, ветер и дождь, стучащий по крыше рубки, и отлично спится под плеск волн. Вайда, свернувшись калачиком, устроилась рядом в уголке рубки.
Следующий день – воскресенье, принимаем гостей: приехала жена с зонтиком и с бутылкой вина. Сходили за ней к станции, свозили в лес по грибы, показали достопримечательности, отвезли на наш островок. Посидели у костра, выпили, закусили, поговорили, день прошел. Иду к станции и отправляю домой обеих дам, и жену, и Вайду. Оставшись один, выхожу на плес и в туче брызг до изнеможения гоняю тримаран на предельных режимах, благо засвежело. На одном из поворотов недоглядел и порвал стаксель – тот зацепился за мачту. Потом у костра исписываю полблокнота замечаниями; на их устранение уйдет вся зима.
И последний день. Штиль, туман. Отошел от берега и оказался как в открытом море: берегов не видно, куда плыть непонятно. Пару часов дрейфовал в молочном киселе. Потом разборка под дождем, самое противное в нашем деле. Но любишь кататься, люби и саночки возить. Лодка мокрая, тяжелая, такелажные работы еще те, разгрузка вагонов на плодоовощной базе по сравнению с ними – цветочки. Но разобрался, упаковался, дотащился до электрички, погрузился, выгрузился, притащил тримаран домой. Забросил его на балкон, а сам под душ. Все. Сезон закрыт, до следующего лета.
1984