Свежий ветер баламутит озеро. Волны лижут поросшие соснами скалистые мысы. Впереди – камни. Подхожу к Бесову носу. Крутой поворот, подобрал шкоты, скинул со стопоров шверцтали, и тримаран мощным рывком выпрыгнул на всю свою длину на полированные плиты Бесова носа, встал в двух шагах от Онежского Беса.
Вот он, Бес – с рыбкой в одной руке и с крестом в другой. Здравствуй, Бес, здравствуй дорогой, как я рад тебя видеть!
Онежское озеро, Бесов нос – родная вода, родная земля. Здесь была моя первая парусная школа, здесь меня впервые крестили шквалом. А потом были моря. Черное, Азовское, Каспийское, Белое… Много что было, но Онего запомнилось навсегда. Прошло много лет, и снова я шлепаю босиком по скалам Бесова носа. Вернулся как к себе домой.
Людно стало на Бесовом носу: туристы, археологи, местные жители, кого только здесь нет. Варвары. Страшно за Беса: придешь так еще лет через десять, а его нет, украли или изуродовали.
С Бесова носа – на западный берег, на остров Брусно. Поперек Онежского озера я не прошел, а прополз на животе – 45 км за 21 час. Сплошной штиль, штиль попутный, штиль встречный и прочий. А для разнообразия посреди озера – ночная гроза. Не соскучишься: не успел взять рифы и встретить шквал, как прет на меня груженый бревнами лесовоз “Балтийский – 6”; пришлось на шквале ставить паруса и уходить из под его носа. А потом снова штиль, штиль попутный, встречный и т.д.
Утром пришел на остров Брусно, ткнулся в камни, хлебнул из кружки (имею право после такого перехода!) и лег спать. Мой матрос – собака Вайда встала на охрану. Поспать не дали, зашумела Вайда: четверо профессиональных рыбаков подошли на баркасе и собрались лезть ко мне в тримаран.
— А мы думали, здесь никого нет!
Выразил им свое “Фи!”, развернулся и ушел спать на другой пляж, километров за пять, подальше от непрошеных гостей.
1985
В конце апреля 2000 года мы открывали на Волге последнюю навигацию второго тысячелетия нашей эры. Свистело, по воде гуляли барашки, мы сидели в лесочке в парусном лагере называемом в просторечье Крапивой. Пьянствовали, пили кофе, Женя Симкин готовил плов, кто-то бренчал на гитаре. И там я услыхал новую песню про Онего.
Кто-то бросил в эту воду
Столько северного неба.
Я иду, не зная брода,
На Онего, на Онего.
Серебра повсюду столько,
Сколько здесь зимою снега.
Эта лунная дорожка
По тебе бежит, Онего.
Проклиная непогоду
И попутчика Олега
Я кораблик свой в угоду
Поломал тебе Онего.
Третий день лежу в палатке,
Сон, еда и снова нега,
А внизу на пляже галькой
Шелестит, шуршит Онего.
В голубой туманной дымке
Вновь иду не видя брега.
Нет со мною здесь блондинки,
Зато есть мое Онего.
Кто-то бросил в эту воду
Столько северного неба.
Я иду, не зная брода,
На Онего, на Онего.
Автор песни – Костя Тагильцев; речь здесь идет именно об Онежском озере, но он почему-то считает, что оно Онега, а не Онего. Но Онега – это река, впадающая в Белое море; чтобы не путаться в географии, я на свою ответственность внес поправку в текст песни.
2000
Елочный шарик – планета Земля мчалась по своей орбите. На ее поверхности, испачканной бело-голубой краской, плескались моря, закручивались спирали облаков, копошилась жизнь. Планета вращалась; терминатор пересек крохотную закорючку Белого моря, в телескоп можно было бы различить множество островов. Там, внизу, отошел от архипелага и взял курс на восток парусный тримаран. Судно встряхнуло морской волной. В рубке глухо заворчала собака. Рулевой взглянул на компас, шевельнул румпелем. Трос штага, как нить оптического прицела, лег на восходящее солнце.
Древнее изобретение – парус верой и правдой служит людям. Каждое лето московские туристы – парусники разъезжаются по морям: кто на Каспий, кто на Онего, кто на Азов. Мой путь лежал в Кемь на Белом море.
Исконно русское Белое море – явление исключительное. Нам повезло, в эпоху всеобщего загрязнения окружающей среды у нас сохранилось море не залитое нефтью, с берегами, не усыпанными консервными банками и битым стеклом. Я хотел провести отпуск на Белом море, пройти на своем тримаране Восточную Соловецкую салму (салма – пролив), посмотреть на Онежский залив. А дальше – как получится.
В любом деле должен быть какой-то смысл. Ну а в этом какой? Управление парусным судном само по себе большое удовольствие. Солнце, ветер и вода нам всегда полезны. Интересно также пощупать своими руками технологию одиночного плавания.
Несколько слов о моем верном спутнике собаке Вайде (cветлая тебе память, Ваюшка, штормовая лайка! Она умерла в 1995 году).
Однажды, на первое апреля, моя дочь, молоденькая девица, по специальности гидрогеолог, прогуливалась с подружкой в Москве по Птичьему рынку. Продавали разную живность. У одного из продавцов в корзинке копошилась пара лохматых щенков, похожих на плюшевых медвежат. Девчонкам они понравились; за щенка просили пятьдесят рублей, но денег не было, отдали за двадцать пять. О породе щенка продавец сказал: кавказская овчарка!
Дочь жила одна, ездила в командировки. Маленький щенок оказался в одиночестве и целыми днями скулил: - Вай, вай, вай!, за что дочка и назвала его Вайдой. Через неделю отдала мне: - Воспитывай!
Я с собаками дела не имел, как обращаться со щенком не знал; к счастью, нашлась и инструкция, книга по служебному собаководству. Стал Вайду воспитывать, щенок пришелся ко двору. Ласковый, веселый, игручий, пушистый. Зубы как иголки, одно ухо стоит, другое висит, хвост универсальный: хочет, держит мягким кольцом, хочет – поленом. В два месяца взял Вайду в парусный поход, так она приобрела специальность, стала корабельным псом.
Растет собака, но что за собака неясно. Для кавказской овчарки мала, для дворняги слишком хороша. Кого ни спросишь, никто не знает. Сходил на собачью площадку, показал инструктору. – Это, говорит,- помесь сенбернара с лайкой! Видите, на носу конопушки – это от сенбернара.
Одна девчонка подсказала: - У нас есть фотоальбом с разными собаками; это ездовая лайка.
Вот это уже ближе к делу. Засел в библиотеке, прочитал уйму литературы о собаках. Да, действительно, Вайда – вылитая ездовая собака, причем крупная, скорее всего с Лены.
Вырос зверь, черный нос, четыре лапы, уши торчком, великолепная шуба, к лету, правда, несколько облезшая, пушистый хвост, масть трехцветная, основная – белая, глаза озорные, карие. Рост в холке 59 см, вес 35 кг, обхват пасти 11 см, прикус нормальный. Характер спокойный, собака тактичная и ласковая. Со мной везде, где только можно, не возьмешь – обижается. В парусные походы ходит со щенков и вполне заслужила популярную у туристов медаль “Тысяча миль под парусами”. Спутник очень полезный, выполняет функции морской пехоты. Первой десантируется на берег, добровольно и очень добросовестно несет собачью вахту и караульную службу, так что я сплю спокойно в самом глухом углу, охотится, ловит зайцев и птиц. С ней с голоду не пропадешь, надо будет, и хозяина накормит.
Наличие собаки в одиночном плавании полезно и с психологической точки зрения. Ездовая собака, как выразился Эмиль Виктор – известный французский полярник, это верный товарищ по риску, с которым не чувствуешь себя в одиночестве. Да и тонуть, если придется, в компании веселее. То, что рядом есть существо, которое тебе полностью доверяет, дисциплинирует и повышает чувство ответственности за свои действия и благополучный исход всего дела.
Что мне дает присутствие собаки на борту судна? – Душевный уют. Собака лежит на спасжилете в выделенном ей уголке рубки, спит, прикрыв пушистым хвостом нос, или разглядывает проплывающие мимо острова. Иногда выходит погулять на поплавок тримарана, в тихую погоду просто так, в свежую – в шлейке с привязью. Покрутишь румпель, собаку погладишь, на душе и веселее.
У нас в походе две вахты: морская и сухопутная. Морскую несу я, собака спит. Береговую – Вайда. Вайда – добрейшая собака, но этого никто не знает, а вид у нее внушительный и гавкает она громко. Причем никого не пропустит; облает, затем идет вилять хвостом.
Теперь о тримаране. Пусть это и нескромно, не могу не похвалить его. Хороша получилась машина! Сколько раз я садился на нем на мель, налетал на камни и топляки, километрами таскал его волоком по берегу до воды и обратно, перелезал на нем через боны, усеянные железными скобами и гвоздями, тримарану хоть бы хны; не было ни одной серьезной поломки. И мореходность у него неплохая; в Онежском заливе, например, не нашлось такого ветра и такой волны, которые заставили бы нас отвернуть с курса. Собственная конструкция, изготовлен на кухне своими руками.
Надувной тримаран — это танк, на котором можно везде пробиться. Но танк легкий, отнюдь не крейсерская или крейсерско-гоночная яхта, а то, что как раз и следует называть туристским парусным судном. Он очень хорош в прибрежном плавании, на нем можно выдержать шторм в море, но длительное плавание в шторм большого удовольствия не доставляет. Штормовать неделю – увольте; Белое море – не Азов.
Что очень существенно, тримаран устойчив на курсе, а это немаловажно для рулевого – одиночки. На ходу можно спать, желательно в тихую погоду и подальше от берега. Имеется и бортовой камбуз – кипятильник на сухом спирте, можно вскипятить чай или сварить кашу. Забавно, но время непрерывного пребывания в море у меня ограничено не судном, а необходимостью выгуливать собаку: эту красотку никак не удается научить делать свои собачьи дела на борту тримарана, воспитание не позволяет. Правда, терпенья ей не занимать.
Как уже сказано, парусный туризм – это перевозка крупногабаритных грузов общественным транспортом. Стартовый вес на этот раз у меня составил 180 кг: тримаран в упаковке, тележка, снаряжение, месячный запас продовольствия для себя и для собаки; из них 120 кг было отправлено в Кемь багажом, остальное вез с собой. Взял все вплоть до хлеба и, как оказалось, не зря. Когда плаваешь в одиночку, крайне неудобно ходить по магазинам. В населенных местах нельзя бросать лодку – растащат. Из-за этого мне и не удалось купить хлеб. В Кеми продавщица в булочной отказалась продать черствый хлеб, поскольку пришла машина и надо было принимать свежий, а ждать я не мог, в Лямце его просто не было, в Кремле на Соловках заявили: — Не печь же для вас одну буханку! Хорошо, что все это я предусмотрел заранее.
15.7.86. Полночь. Подъезжаем к Кеми. Выпрыгнули с Вайдой из вагона, выгрузили рюкзаки, подтаскиваю их поближе к багажному отделению, откуда надо забрать тримаран. Подходят двое: молоденький милиционер и парень в болоньевой куртке с амбарной книгой в руках. Милиционер спросил документы, заглянул в паспорт и отошел. Парень оказался из КСС – контрольно-спасательной службы, регистрирует туристов. У нас с ним состоялся забавный разговор, но, сообщив мне, что в Карелии из-за лесных пожаров почти все маршруты закрыты, и, узнав, что я в лес не собираюсь, он потерял ко мне всякий интерес. Формальности исчерпаны, море местные власти не интересует.
Забрал в багажном отделении тримаран, взвалил его на тележку и покатил ее по Пролетарскому проспекту – центральной улице спящей Кеми. Ни души, собака рядом бежит по тротуару. Года три назад я здесь уже бывал, когда ходил на Соловки, и немного разбирался в местной географии. В конце проспекта стоит старая заброшенная церковь, слева от нее на берегу реки Кеми ниже порога удобная для сборки лодок лужайка. От вокзала до воды километра два по асфальту. Дотащил груз, за ночь собрал тримаран, утром вышел на воду.
Чтобы прочувствовать, что такое разборное парусное судно, надо хотя бы раз принять участие в его сборке.
Итак, было два часа ночи, когда я выкатил свою тележку на зеленую лужайку на берегу реки Кеми. Ночь светлая, хоть газету читай. Сбросил рюкзак, стер пот со лба и, отпустив Вайду гулять, приступил к работе. Первая операция – распаковка тримарана. Тот уложен в три длинных двухметровых тюка, в каждом с дополнительным грузом килограммов по сорок. Развязал веревки, снял чехлы, на лужайке выросла гора деталей.
Следующая операция – накачка баллонов. У тримарана, естественно, три баллона: баллон корпуса и два боковых поплавка; в каждом из них по семь отдельных камер. Разложил баллоны на траве, замкнул на них трубы – стрингера, извлек из рюкзака большой мешок из серебрянки с трубкой на конце, и, ползая вдоль баллонов на коленях, стал расправлять в них камеры и накачивать их мешком. Дело нудное, утомительное, затратил на него целый час. Далее пошло веселее, началась собственно сборка. Поставил на центральный баллон поперечные балки, подвесил к ним поплавки, закрепил в замках еще несколько труб – получился мост тримарана, который я обтянул сеткой.
Далее подвесил мелкие детали: шверцы, рулевую коробку, руль, ванты, затянул все тросы-расчалки и отволок тримаран поближе к воде. На мосту тримаран собрал рубку, в нее навалом загрузил свое имущество и организовал место для собаки. Собрал мачту.
На все это ушло пять часов. Осталось сбегать к ближайшей колонке за водой да осмотреть место сборки – не забыл ли что. Место сборки удобное, но, спустив судно на воду, надо преодолевать полосу препятствий: боны и наплавной Аничкин мост. Поэтому мачту на тримаран ставить не стал. Привязал к румпелю две веревки, вывел через блоки дистанционное управление на нос тримарана, сам уселся туда с веслом в руках. Когда начался отлив, подгреб к бонам, перетащил тримаран через них, прошел в судоходный пролет Аничкина моста и подошел к берегу. Здесь уже поставил мачту, поднял паруса и вышел в Кемскую губу. В этой губе по правому берегу еще с прошлого похода запомнилось удобное место – пологая скала, куда я и направился. Вытащив тримаран на скалу, занялся размещением груза. Жуткое дело! И как только все это в рубку влезает!
Только к вечеру, управившись с загрузкой, ушел со скалы и пошел на восток, намереваясь добраться до Немецкого Кузова.
Кузовецкий архипелаг, лежащий между Кемью и Соловками, состоит из двух островов: Русского и Немецкого Кузовов и множества островов поменьше. Все они скалистые, высокие, но самый высокий – Немецкий Кузов; его вершину с характерным срезов видно издали, как из Кемской губы, так и с Соловков. Между Кузовами и Кемской губой рассыпаны острова, образующие несколько полос шхер. Первая, считая от Кеми, состоит из сравнительно невысоких лесистых островов. За ними идет пролив, который я для себя назвал “Парк-авеню”, архипелаг Коловара; между Коловаром и Кузовами Дарьины острова; с севера – архипелаг Тапаруха. Острова стоят часто и было интересно как-то наблюдать, как между ними вертелось крупное судно, лесовоз. Зачем он туда залез, я так и не понял.
Коловар я обогнул с юга. Шел ночью, на рассвете, на входе в Кузовецкий архипелаг заштилел. Решил немного отдохнуть, ведь две ночи не спал, ушел в рубку и задремал. Проснулся от толчка: пока спал, слегка дунуло, тримаран набрал ход и врубился в остров -–этакую громадную обтекаемую каменную краюху. Ни на острове, ни на тримаране ни царапины. Вот что значит надувная лодка!
Вылезли мы с Вайдой на этот остров, осмотрелись; сверху хорошо видны мощные струи огибающих его течений. С ними мне и пришлось играть в кошки-мышки в ближайшие часы. Ветер слабый, тримаран на таком ветру против течения не выходит. Не пройдя по осевой между островами, решил, что вблизи берега течения должны быть слабее, и пошел впритирку к одному из островов, но застрял прямо у его кончика, ни вперед, ни назад. Ветер дует, паруса стоят, перед носом тримарана бурун, а хода нет. Пришлось взять в руки орудие производства – весло, и только тогда, совмещая тягу парусов с греблей, немного продвинулся вперед. Но снова натолкнулся на стремнину; надоело упражняться в гребле, подошел к берегу, благо он рядом.
Берег на редкость неудачный, высокая разрушающаяся скала, под ней навалены огромные камни. Отлив, вода ушла, камни мокрые, скользкие, обросли водорослями. Вайда, тоже решив погулять по бережку, прыгнула на камень и, поскользнувшись, ухнула в воду. Купальный сезон на Белом море открыт! Прежде чем я успел что-либо предпринять, она пулей выскочила из воды и, не отряхиваясь, юркнула в рубку прямо на спальник. Все в рубке стало мокрым.
Дождавшись смены течения и вдоволь навертевшись среди островов, я, наконец, добрался до Русского Кузова, на котором с южной стороны увидал уютную бухточку, вытащил тримаран на песок. Остров большой, высокий. Погуляли с Вайдой по нему, залезли на самую макушку, осмотрелись. Оттуда весь Кузовецкий архипелаг как на ладони; рядом через пролив Немецкий Кузов.
Сидя у костра, развернул карту, прикинул дальнейший маршрут. На Белом море все берега имеют свои названия, восточный берег Онежского залива называется Онежским. Попасть туда с Кузовов проще всего в два приема: пройти через Западную Соловецкую салму на Соловецкий остров, обогнуть его с юга, выйти на Муксалму и оттуда перепрыгнуть на материк на мыс Летний Орлов через Восточную Соловецкую салму. Ширина каждого из проливов километров тридцать.
Поначалу я так и собирался сделать. Но на месте решил иначе: не заходя на Соловки пройти южнее их между Соловецким островом и островом Сеннухой, лежащим в шестнадцати километрах южнее Соловецкого, с тем, чтобы попасть южнее мыса Летний Орлов на Пушлахту. В этом случае получается один переход дальностью около 65 км; при благоприятной погоде он проходится за день. Заходить на Немецкий кузов нет смысла.
Осмотрел тримаран, побродил по скалам в поисках пресной воды, нашел лужицу, набрал литров двадцать. Вода у меня хранится в бурдюках, представляющих собой ПВХ-мячи, уложенные в хозяйственные сумки. Такие бурдюки оказались очень удобны, вода в них не портится, заливать их надо через резиновую трубку сифоном.
Кстати, о пресной воде. На Белом море проблем с ней нет. На материке в поисках воды можно ориентироваться на избушки, время от времени попадающиеся по берегу. Люди без воды не живут, и рядом с избушкой обязательно найдется речка, ручеек или колодец. На низких островах, таких как Соловецкие, множество озерков с бурой от торфа водой. На высоких островах пресную воду можно найти на скалах; в лужицах, расположенных выше уровня максимального прилива, вода пресная.
17.7.86. Старт. В час ночи снялся с берега, потихоньку вышел из бухты и заштилел, застрял без хода между островами. Очередная игра нервов; ветра нет, тримаран вертят какие-то непонятные течения, и даже поспать нельзя, кругом камни и скалы. Только в половине третьего удалось выбраться из под прикрытия островов. Свежий ветерок раздул паруса, тримаран покинул архипелаг и взял курс на восток… Крутой бейдевинд левого галса, впереди слева показались Соловки.
Через час, когда взошло солнце, Кузова остались далеко позади, в море открылся остров Сеннуха. Ход неплохой, условия плавания как на Московском море, только берегов не видно. Иду круто к ветру, а ветер пошел за солнцем; не вырезаюсь на Сеннуху и сваливаюсь южнее ее.
Выйдя на траверз Сеннухи, точнее, Большой Сеннухи, поскольку здесь два острова, разжег кипятильник, приготовил чай; с кружкой в руках оглядел остров. Большая Сеннуха – типичная краюха, крутая скала, не подойдешь. Но рядом низенький островочек – Малая Сеннуха.
Море исполосовано струями течений; течения распознаются по характерной волновой толчее. Заштилел; попив чайку на сулое и посмотрев, как курсом на Беломорск, где начинается Беломорско-Балтийский канал, прошло крупное судно – лесовоз, ушел в рубку, часок поспал.
Оказывается, одиночное плавание – отнюдь не подвиг, а весьма нудная работа. Техника мореплавания сводится к тому, что надо располагать надежной хорошо выхоженной машиной, в которой уверен, что она не развалится в неподходящий момент, и самому быть все время в форме. Спишь, конечно, по-волчьи, урывками, но этого хватает. Опять же чаек как элемент комфорта очень способствует.
Чего бояться в море? – Собственной глупости, подлома судна, прибоя, шквала, шторма, крупных судов. Основное в технологии одиночного плавания – не переутомляться. А это прежде всего означает не торчать все время за румпелем. Судно на курс, и занимайся другими делами. На судне всегда найдется работа: то надо что-то зашить, то расточить раксы стакселя, туго надевающиеся на штаг, то заклеить прохудившийся надувной матрац и т.п. Надо беречь себя на случай, когда возникнет необходимость в серьезной работе.
Часто задают вопрос: а вы не боитесь плавать в одиночку? Отвечаю так: а чего собственно здесь бояться? Людей я опасаюсь только в городе, где могут растащить мое судно. На воде мы ладим. Зверей я не боюсь, они не агрессивны. Шквала и шторма в море? Когда в море начинается заваруха, я туда и не лезу. А уж если идешь на большой морской переход, то психологи чески готов принять удар на себя. Скучать в походе не приходится. Много дел, как чисто хозяйственных, так и по обслуживанию судна.
Существует такая вещь как самочувствие человека в море. Если ты чувствуешь себя там уверенно, то тебе сам черт не брат, идешь поперек или еще как нибудь и уверен, что все благополучно кончится. Но когда такой уверенности нет, жмешься к берегу, берешь рифы в тихую погоду и т.п. На наличие уверенности или неуверенности влияет многое, например, туман. В тумане, когда нет видимости, не знаешь, где находишься, теряешь ориентировку, настроение тревожное, стараешься цепляться за берег. Еще сильнее сказывается неуверенность в судне, особенно когда оно не в порядке.
Появление неуверенности в открытом море – состояние, близкое к панике. Для одиночника паника на борту – гибель. Надо немедленно брать себя в руки, трезво думать и четко действовать.
Снова дали ветер, слева по борту открылся вид на все Соловецкие острова: сам Соловецкий, Муксалму и Анзер. Знакомые места, там я побывал несколько лет назад. Идиллию нарушил необычный феномен: восточнее Анзера в море встала какая-то мрачная темная стена, из под которой сильно дунуло. Долго не мог сообразить, что это такое, пока не догадался, что это фата-моргана, мираж, а черная стена – изображение очень далекого берега.
Ветер развел крутую волну с барашком, управлять тримараном стало трудно, надо рифиться, уменьшать площадь парусов. Убрал большой стаксель, стал ставить меньший и упустил стаксель-фал; тот закрутился вокруг ванты. Пришлось повозиться, вылавливая фал и распутывая его.
Когда поддает ветер, стриптиз тримарана проходит в несколько стадий. Сначала генуя – большой стаксель заменяется средним, затем берется один и второй риф на гроте, потом ставится малый штормовой стаксель. С этой парусностью, примерно 4,5-5 м2 тримаран еще лавирует. Далее убирается малый стаксель, а когда совсем прижимает, убирается и грот, и тримаран идет под голым рангоутом, разумеется, только по ветру или, в лучшем случае, в бакштаг.
Чтобы спать на ходу спокойно, как правило, ставлю парусность на одну ступень меньшую чем та которую несу сам сидя за румпелем. Функции авторулевого у меня на судне выполняет обыкновенная веревка; термин “поставить тримаран на автомат” означает закрепить румпель этой веревкой.
Несколько слов о псевдоморской экзотике, которой так увлекаются “настоящие яхтсмены”. Ни один яхтсмен веревку веревкой не назовет, для него это трос. Но, по моему, от того, что веревку называют тросом, прочнее она не становится. Уж ежели он есть по артикулу шнур бытовой капроновый, то его не то что тросом, канатом назови, кевларовым он не станет. Еще интересно: яхтсмены считают ниже своего достоинства измерять путь на море в километрах. Только мили! Но какие могут быть мили, если у нас нет приличных навигационных карт и плаваем мы зачастую по картам, выдранным из школьного атласа? А потом, какая разница, в чем его измерять; акватория ограниченная, дальше берега не уедешь.
Проку от этой терминологии нет, но говорят, что она нужна для поддержания традиций военно-морского флота. Я бы сказал, что у того и самого губа не дура: во флоте, например, нет судов. Одни корабли. Да какие же это, извините, корабли, если на них парусов нет?! Корабль, по определению, это трех и более мачтовое парусное судно с прямым парусным вооружением, а не какая-то железная лохань с пушками. И почему, собственно, корабли, а, скажем, не шхуны или карраки?
Взятие рифов на тримаране – работа опасная. Подбирать парус и вязать узлы на рифштертах приходится стоя, держаться кроме как за бешено болтающийся на шквале гик, не за что, того и гляди, вылетишь за борт. Чего еще недостает на тримаране, так это хват-поручней на рубке. Когда при болтанке пробираешься на нос, тоже недолго оказаться за бортом. Сразу вспоминается история о том, как погиб Роберт Джеймс, английский яхтсмен, обощедший земной шар, но неудачно прогулявшийся на нос своего тримарана в малом каботаже. Джеймс был не один; когда он ночью свалился за борт, его выловили из воды, вызвали и спасательный вертолет, но все это, увы, не помогло. Он попросту замерз в холодной воде.
Не надо думать, что я не сделал эти самые хват-поручни по своей лени. Просто идея еще не созрела в конструктивном плане. Рубка -то на тримаране мягкая, за нее не ухватишься!
Спасательная техника для одиночки имеет свои особенности. Всякие спасательные круги и спасжилеты бесполезны. Какая разница, плавать в море в спасжилете или без него! Если судно уйдет, то до берега, будь он даже рядом, в километре, все равно не доплывешь, вода-то холодная. Единственное, что имеет смысл, так это привязываться к судну. На этот случай существует грудная обвязка, для которой я прихватил с собой кусок десятимиллиметровой альпинистской капроновой веревки и специально разучил, как вязать беседочной узел. Но обвязка неудобна; когда надо что-нибудь снять или одеть, например, свитер, обязательно приходится отвязываться. В результате в опасный момент, а они возникают неожиданно, оказываешься без обвязки. К тому же я, естественно, забыл испытать прочность этой системы на берегу, а теперь не прыгать же ради такой проверки за борт!
Насколько я понял из литературы и по собственному опыту, для яхтсмена – одиночки существуют две вполне реальные опасности: первая – вылететь за борт своего судна и вторая – упустить судно и остаться сидеть на необитаемом острове. Все остальное от лукавого. С морем управиться можно, если удастся управиться со своей собственной глупостью и бестолковостью; с ними надо решительно и бескомпромиссно бороться
После полудня, когда я был далеко в море, стал просматриваться Онежский берег. Мгла уползла назад, тримаран идет хорошим ходом, изрядно мотает.
Усиление ветра. На сильном ветру, баллах на семи, на воде промеж больших волн появляется характерный узор изморози, совсем как зимой на оконном стекле; это возбуждаются мелкие капиллярные волны.
Мне изрядно досаждает волна, идущая с норд-оста. К берегу подхожу издали, вкось; он идет на север и помаленьку прикрывает меня от волны, ограничивая ее длину разбега. Пытаюсь сориентироваться; судя по всему, выхожу южнее Пушлахты и чуть севернее Чесменского мыса. Справа действительно виден симпатичный мысок, на котором в монокуляр разглядел маяк и антенны; видимо, здесь и радиомаяк. В шесть часов вечера берег уже рядом, различаю отдельные деревья.
Приехали. Первое впечатление – берег великолепный. Ровный как по линейке песчаный пляж, сосновый бор, моховой ковер, черника, ни одной битой бутылки или ржавой консервной банки. Это не Подмосковье, где под каждым кустом сидит по туристу или по пьянице.
Надо бы все-таки уточнить свое место; полной уверенности в том, что рядом действительно Чесменский мыс, нет, а спросить некого. Но тут помогла Фата-моргана. Оглянулся назад на море и увидал, как над горизонтом повисли черточки островов, даже тех, что далеко за горизонтом. Не растерялся, схватил карту, сличил ее с местностью. Все оказалось на своих местах.
На следующий день, выспавшись, осмотрел свое хозяйство. Отлив, вода ушла, оголилась широченная осушка. В лужицах вода прогрелась на солнце, шлепаю по ним босиком. Солнечно, тепло и уютно.
Ветер слабый, за день немного продвинулся на юг и встал около трех развалившихся домиков; на карте это Котово. Нашел небольшую речку, набрал из нее воды, сварил кашу. Когда море стало уходить, перегнал тримаран в устье речки, рассчитывая, что на малой воде в отмели останется какая-нибудь протока, по которой удастся выбраться в море.
После полуночи обнажилась километровая осушка, по которой струился небольшой ручеек; по нему я и попытался слезть на воду. Но не тут-то было, тримаран прочно сел на мель. До воды далеко, осадка тримарана сантиметров двадцать, глубина по щиколотку, сижу посреди протоки под всеми парусами. Ничего не поделаешь, надо ждать. Жду. Прошел еще час, воды нет. Еще час – то же самое. Наконец, вода поднялась на пару сантиметров; я сдвинул тримаран с места и потащил его к морю. Но он снова плотно уселся на грунт. Настоящий прилив начался только в четвертом часу утра, и оказалось, что таскать тримаран было ни к чему; осушка настолько плоская, что ее накрыло водой всю сразу.
Ветер зашел в нос, и началась какая-то дурная лавировка на слабом ветре. Тримаран не идет к ветру круче 70°, не пойму, в чем дело. Галс туда, галс обратно, но Котово как приклеенное все еще на траверзе.
Около нас появилось несколько белух. Белуха – небольшой кит до шести метров в длину и четырех тонн весом. Белая спина, хвост с горизонтальными лопастями, но рассмотреть их целиком даже вблизи не удается, не желают позировать.
Море – белесая, гладкая безбрежная равнина. По ней в разные стороны перемещаются четко очерченные пятна ряби – стаи рыбы, за которой и охотятся белухи. Видимо, нам навстречу идет мощное течение, которое и не удается преодолеть на слабом ветре. Котово все еще на траверзе.
За полдня прошел всего восемь километров. Котово, наконец, исчезло из виду. Зашел за мыс Каменный – длинную косу из больших отдельно стоящих камней. Из затеи погулять по берегу ничего не вышло. Тримаран сел на мель в километре от берега; я поставил его на якорь, и мы с Вайдой спрыгнули в воду и пешком отправились к берегу, но до него так и не дошли. Вовремя сообразил, что начался прилив, вода подымается, и назад до тримарана не доберешься. Пришлось возвращаться. Тримаран застрял на камнях, стаскивая его, ободрал ногу и, заливая ее йодом, залюбовался подводным миром, водорослями, шевелящимися на течении.
Полный штиль, иду за счет ветра, создаваемого течением. Даже в штиль течение тащит судно, возникает небольшой встречный ветерок, который дает возможность ходить в лавировку поперек течения. Какая разница, что движется – вода или воздух; само парусное судно движется за счет их относительного перемещения.
20.7.86. Собаке Вайде объявлена благодарность за спасение судового имущества. Утром, когда начался прилив, из-под тримарана уплыл надувной пуфик, который я подсунул под его поплавок, чтобы тримаран не качался на суше. Облаивая его, собака разбудила меня, ущерб был предотвращен.
Повторяется вчерашняя история: не успел выйти на воду, как скис ветер, болтаюсь на траверзе места стоянки. Пасмурно, дымка, ветерок иногда тянет из-под низких облаков, крутит, тогда начинается борьба с непроизвольными оверштагами. Поверхность моря исполосована ветровой рябью, иду по полосам ряби переходя из одной в другую. Разглядываю тюленей, один из них плывет за тримараном. У тюленя черный нос и морда как у собаки непонятно какой породы. Вайда на тюленей почему-то не реагирует; она и сначала смотрела на них без интереса, а потом и совсем замечать их перестала.
Обнаружил отсутствие ножа; забыл, видимо на последней стоянке. Обидно, но возвращаться не стал. Никогда не беру в походы оружие, нет необходимости. Но на этот раз не удержался, из пижонства взял с собой кинжал. И единственное разумное применение, которое ему нашлось, - намазывать масло на хлеб, да и то потому, что другого ножа не оказалось.
Над морем повисла белесая мгла. В пятом часу слегка потянуло ветерком из-под набежавшей тучки, под которой торчат какие-то лохмы, причем близко, кажется, можно рукой потрогать; они оказались легким дождиком. Берег стал высоким, обрывистым, в обрыве виден проем, в проеме – населенный пункт. Это Лямца, но ветра нет. Подошел к берегу под обрывом, место интересное: обрыв вскрыл водоносный горизонт, по откосу стекают струйки воды. На косогоре растет красная смородина.
Следующим утром быстро добежал до Лямцы, расположившейся на берегах уютной бухточки в устье речки. В деревне оживленно, люди, трактора, лошади, но до нас никому кроме собак дела нет. В поисках почты и магазина прошлись с Вайдой по деревне. Когда на почте я отправлял домой контрольную телеграмму, Вайдой, оставшейся на улице, заинтересовались местные кобели. Спасаясь от них, собака с визгом влетела на почту. Достопримечательностью Лямцы является памятник времен Крымской войны; тогда лямчане отбили десант крейсировавшей по Белому морю англо-французской эскадры.
Море развезло. Стоит ли выходить на воду? Рядом на здоровенной лодке возился с движком какой-то дед. Битый час я торчал около него, пытаясь заговорить, уточнить местную обстановку. Но бестолку, дед что-то бурчал, но не оглядывался. Через час подошел сам и так сказал по поводу свежего ветра: - Это что, это можно с маслом есть! А вот осенью, тогда дает!
Но тримаран пошел хорошо, паруса на бабочке, шурую во всю. Берег симпатичный но однообразный: ровный песчаный пляж и сосновый бор. Пляж чистый, ни бревнышка; бревна собраны и уложены в штабеля. Редкая хозяйственность для Белого моря, где бревнами завалены все берега.
Обогнув мыс Глубокий, вошел в Пурнемскую губу. Южнее Глубокого километрах в десяти виден остров Пурлдуда; отсюда можно идти на запад по островам, но я повернул налево на восток и пошел вдоль берега. Ветер засвежел, шквалит, гудит в вантах. Слева по борту Пурнема, село побольше и посовременнее Лямцы. Цивилизация явно уже добралась до Пурнемы, но застряла между ней и Лямцой.
За Пурнемой пошла серия десятикилометровых губ, которые срезаю по мысам. Обогнул очередной мыс и увидал губу Ухту. Еще дед в Лямце сказал, что это не губа, а сплошная осушка, за которой и берега не видно. Дальше хлеще: открылась очередная губа, Нижмозерская, в которой воды как таковой нет, а вместо нее огромное каменное поле. Ну и велико! Два часа шел вдоль него, пока добрался до конца, где увидал своеобразный навигационный знак – здоровенный камень со столбиком, который я издали принял за катер. К вечеру прошел Кяндскую губу, заночевал за мысом Ново-Усолье.
22.7.86. Километрах в двадцати южнее моей стоянки устье реки Онеги, город Онега, и где-то там дымит фабричная труба. Перед Онегой великое множество островов; не желая путаться в них, взял мористее на юго-запад и срезаю Онежскую губу по диагонали. Островов чем дальше тем больше.
Дует прохладный северо-западный ветер, небо ясное и холодное. Снова Фата-моргана: дальние острова повисли над горизонтом. Надо бы подзакусить, запустил кипятильник. На ветру и на качке его никак не удавалось разжечь, пришлось применить испытанное средство: каплю резинового клея, горит не хуже напалма.
Кайф кончился. Ветер усилился, разгулялась волна, местами барашки. Впереди по курсу остров Няпа, но ветер заходит в нос и на Няпу не пускает. Первый поворот за день; на новом галсе тримарана не идет к ветру круче девяноста градусов, не пускает встречное течение, так что на Няпу нам не попасть. Южнее еще остров – Большой Койнец, типичная краюха. Сваливаюсь под ветер, иду на него. Хотел встать на пологий хвост острова, но не тут-то было, пронесло мимо; вблизи острова каким-то хитрым образом закручены и ветер и течение. Второй заход тоже ничего не дал, и только с третьего раза я подошел к острову, да и то с подветра.
Растрескавшаяся скала, поросшая кустарником. Тримаран вытащить некуда, загнал его в расщелину в скале и поставил на всякий случай на двух швартовах: а вдруг один перетрется! Упускать корабль здесь совсем ни к чему. Полазив с Вайдой по острову, нашел немного брусники и черники, развел костер. Оставаться здесь надолго рискованно. Уровень воды все время колеблется, тримаран елозит по камням, может перемениться ветер, и тогда все равно придется уходить, пока тримаран не начало бить о скалу.
Вечером снялся с острова. Легкий ветерок, великолепный закат. Облака и море подсвечены огненно-красным, алым светом. Вдали на юге километрах в десяти просматривается берег, губа Нименьга, впереди очередная группа островов, далее мыс Сосновый наволок; до него часа полтора хода, можно и подремать.
Через час вылез в кокпит. Свежо, насквозь продувает вымпельным ветром. Взошла луна. Ну и цветная картинка! Луна оранжевая, небо бледно синее, море свинцовое, берег черный.
К полуночи ветер засвежел еще более. Как бы не кувыркнуться, больно храбро я иду! Да и спать хочется… Лучше к берегу.
Подход на тримаране к берегу напоминает посадку на самолете с той существенной разницей, что посадочных полос никто для нас не готовил. Соображать надо быстро и правильно, особенно ночью, когда ничего не видно. Почти вслепую, но очень удачно вылетел на мыс Сосновый наволок. На мысу, представляющем собой широкий пологий скальный лоб, блестят лужи пресной воды, полно дров. Вытащил тримаран на этот слип, поставил его кормой к морю и, лежа уже в спальнике, через открытый вход рубки снова залюбовался пейзажем: темносинее море, светлосиние облака над ним, а на севере горит оранжевая полоса неба.
Следующий день выходной. Устроил себе баню и осмотр тримарану. Не успел кончить, как на моторках подвалила компания из Онеги. Народ смирный и не любопытный.
-Ребята, спрашиваю, - вы местные?
Мужики жмутся, совсем как москвичи, отъехавшие на пикник на пятьдесят верст от города.
-Нет, - наконец, отвечают, - мы из Онеги.
Подошел катер, встал в море промеж островов на якорь. На нем прибыла тьма народу, всех на моторках развезли по берегам собирать морошку. Морошки онежане набрали по ведру, но их самих потом собирали всю ночь. Катер ушел только к утру.
Жизнь как в цветном слайде: краски, краски, краски… Днем белесые, вечером и ночью невероятные. Краски, вполне достойные кисти Лимонада (М.Лимонад – художник-маринист, наследник Айвазовского, создатель небезызвестной шхуны “Бегущая по волнам”, она же “Мева с прицепом”, коллега автора по парусному туризму).
К вечеру картину подпортила набежавшая с моря черная туча. Дождь, шквал, свист в вантах. Не теряя времени, оценил высоту прилива. Оказывается, здесь, в самом южном углу Белого моря, перепад уровней между большой и малой водой не менее четырех метров – два моих роста с гаком. Тримаран, поставленный в прилив на кромке большой воды, в отлив оказался стоящим на высоком косогоре.
На западе через губу деревня Унежма, где-то дальше – Колежма. Оказывается, выражение “Колежма и Унежма” – сильнодействующее морское ругательство. Через пару лет после описываемого похода я снова шел на Сосновый наволок, на этот раз с запада. И тут приключилась история, которую нарочно не придумаешь.
-Колежма и Унежма!- произнес я, подходя к мысу Разнаволок и имея по левому борту остров Большая Корепалка. Тримаран тут же налетел на камень, да так неудачно стукнулся о него шверцем, что вышибло контровочную шпильку, шверц слетел со шверцбалки и повис на талях, а крепежный узел шверца ухнул на дно. Тут же рефлекторно я повернул на другой галс и потянул к ближайшему берегу. Не дойдя до него с километр, уселся на мель. Вода ушла, обнажилась няша – обширное, в несколько километров поле грязи, посреди которого я и сидел на своем тримаране.
Спрыгнув с тримарана в грязь, я отправился пешком разыскивать утерянные детали. Не нашел, но обнаружил, что тримаран свои длинным рулем прочертил по дну борозду, которая тянулась чуть ли не до самой Большой Корепалки. В монокуляр я просмотрел эту борозду и обнаружил там то, что искал. Оставалось сходить туда, подобрать, поставить на место шверц и, дождавшись прилива, сняться с няши. Собака тогда перемазалась в грязи по уши, отмывал ее потом двое суток. Говорят, таким образом находили и утерянные подвесные моторы.
24.7.86. Пристрастился к чаю с черникой, без него день не начинается. Черника с сахаром тоже недурна. В десятом часу снялся с мыса. Ввиду острова Хед заштилел, загораю в одних плавках. И кто это сказал, что Белое море холодное?! Но это до поры- до времени; стоит дунуть, как лезешь в свитер. По тому, как обет рулевой, можно судить о силе ветра. Сегодня что-то много медуз, причем медузы цветные: купол как солнечная корона с оранжевым пятном в центре и длинные как хвост кометы щупальца.
Оглянувшись, увидал, что за мной увязалась какая-то невообразимая калоша с оранжевым парусом. Подошел к Хеду, жду. Появился надувной катамаран, четверо днепропетровцев, три парня и женщина, коллеги, парусные туристы. Идут из Сумского посада, хотят пройти по островам, возможно, на Соловки, страдают отсутствием карт.
Пока днепропетровцы срисовывали мою карту, осмотрел их судно. Небольшой надувной катамаран с А-образной мачтой, под которой, используя всю площадь моста, разместилась большая рубка с круглыми иллюминаторами. Компоновка судна удачная. Тонкие трубы рамы усилены деревяшками: хозяева жалуются на дефицит дюралевых труб. Но туристы - народ находчивый, мачта катамарана, например, сделана из свежесрубленной сосны и неплохо.
-А где плавали? Озеро Кереть, еще что-то в этом роде, на большой воде впервые. Что плохо, так это перегрузка катамарана и его однокамерные баллоны.
Поболтав пару часов с днепропетровцами, посудачив об атомных реакторах и Чернобыле, пошел вокруг Хеда. Слабый ветер, встречное течение, впридачу восточнее Хеда ужасающая мель, камни, в двух километрах от берега шверты скребут по дну. Пока обходил мель, натянуло грозу. Туча повисла над головой, окропила дождем, загнала в непромоканец и шквальнула баллов на пять; прошла и гремит уже сзади.
Увлекшись лавировкой, недосмотрел и сел на мель, причем прямо на мидиевую банку, да так основательно, что ничего не оставалось как ждать прилива. Не теряясь, набрал сумку мидий; они мельче черноморских но тоже неплохи. С приливом, насколько позволяла мель, продвинулся к Хеду. Размотав во всю длину якорный трос, забросил якорь на песок; как только тримаран привсплывал, подтягивал его к берегу.
Забавная ситуация: мелко, песчаный берег, слабый ветер с берега, море спокойно, идет прилив. Спрашивается, что делать с тримараном. Казалось бы, кидай якорь, и пусть плавает на веревке. Ан нет. По старой въевшейся в кровь привычке все время подтаскиваю тримаран, стремясь вытащить его на сушу. А вдруг якорь поползет, или узел развяжется. Мало ли что!
Чего только не бывает! Например, в известной песне поется:
Там, где суда по полю
Летают под шквалом яростным,
На берегу Московского моря,
Который зовется Парусным.
Свидетельствую: летают. Иногда бывает, и никто иной, как автор этой песни, сам гросс-адмирал М.Лимонад, приколачивал их кольями к земле, дабы не летали. Хочу также заметить, что в текст этой песни, опубликованный в “Катерах и яхтах”, были внесены искажения; видимо, редакция усомнилась в том, что суда могут летать.
Прогулялись с Вайдой по Хеду, набрали черники, забрались на высокий песчаный откос, откуда собака умудрилась свалиться вниз. Пролетев несколько метров по воздуху, Вайда шлепнулась на кучу песка, скатилась дальше кубарем и побежала по пляжу задрав хвост.
Решил перебраться на островочек напротив Хеда и когда уже подходил к нему, шквальнуло, да так, что мачта согнулась дугой. Убирать паруса было некогда, так и вылетел на шквале прямо на остров. Очень удачно попал в лагуну на его хвосте; взглянул на карту, а это оказывается, остров Хвостова! Уже в темноте, сидя на бревнах, занялся кулинарией. Родился следующий рецепт.
Сев на мель, набрать мидий. Мелочь не хватать, брать что покрупнее. Мидии сварить или слегка поджарить; они раскрываются. Раскрывшиеся мидии готовы к употреблению. Истый гурман поступает так: разламывает раковину пополам и одной ее створкой выгребает из другой нежное мясо моллюска.
Мидии заразительны как семечки; щелкал их потом двое суток, и чтобы хоть как-то покончить с ними, остаток выбросил за борт.
Пока возился с мидиями, в бревнах что-то зашевелилось, это привлекло внимание Вайды. Она выгнала из бревен нелетающую но очень быстро бегающую утку, и началась суматоха. Собака долго гоняла утку по острову, наконец, схватила, но тут произошла крайне обидная для собаки история. Поймав птицу, Вайда решила с ней поиграть, и выпустила добычу из зубов, а та, не будь дурой, шмыг в воду и уплыла. Вайда – простофиля!
25.7.86. Иду на Кодостров, оставляя слева замечательный остров Коткано. Будь в этом районе более оживленное судоходство, можно было бы заняться пиратством, а Коткано был бы отличной базой. Остров Коткано – три отдельных близко стоящих высоких острова с намытой между ними и поросшей лесом песчаной узкой песчаной перемычкой шириной метров в десять. Три глубокие бухты, выходящие на все стороны света, сходятся в одной точке. Очень удобно перебрасывать лодки из одной бухты в другую вместо того, чтобы ходить вокруг острова.
Кондостров – остров лесистый, причем его центральная часть – старая гарь, на которой пробиваются молодые деревца. Знаменит тем, что когда- то здесь был филиал Соловецкого монастыря, а позднее филиал Гулага. В прибрежной полосе острова на откосе настоящие джунгли. Изобилие даров природы.
Кстати, к вопросу, может ли необитаемый остров прокормить человека. На Белом море летом – может. На острове наверняка можно найти пресную воду, обычно на скалах, дрова, на осушке мидий и ламинарию, которая вполне съедобна, а также морских червей-пескожилов, на которых ловится рыба – камбала, навага, треска и т.п. На самом острове – дикий горох, щавель, грибы, ягоды – чернику, бруснику, воронику, морошку и даже клюкву. Попадаются рябина смородина и малина. По острову бегают зайцы; если есть собака, то для нее побегать за ними – увлекательное занятие. На мелких лудах птичьи базары, там можно разжиться яйцами и утятиной.
Плавать вдоль отмелого берега неудобно в том отношении, что подойти к нему или отойти от него можно лишь в большую воду, повторяющуюся два раза в сутки. И если нет ветра, то, отойдя от берега, болтаешься полдня на воде без хода, а то и ползешь назад с отливным течением. Или, если не пошел на воду, полдня стоишь на берегу когда дует попутный ветер.
Наступил тоскливый час малой воды. Стих ветер, волны прекратили свой бег, обнажились гнилые пески литторали. Тишина. Слышно только как гудит микроскопическая дырка в какой-то из камер тримарана, да никогда не унимающиеся чайки базарят у себя на луде.
В одиннадцать вечера слез, наконец, с осушки. Выбрался на воду, и начались навигационные трудности. Западнее Кондострова небольшой островочек; войдя в пролив между ними застрял, повторилась стандартная ситуация: сильное встречное течение, слабый ветер. Поперек течения ходить еще можно, а навстречу никак. Пришлось дожидаться смены течения.
Тримаран идет быстро; налетел на бревно, которое сам час назад спихнул в воду; оно уплыло на километр. Ночь, но на море оживленно: кричат чайки, крякают утки, взошла луна. Чтобы, задремав, не оказаться за бортом, надел грудную обвязку. Вайда в шлейке на привязи улеглась на поплавке. Попал в сулой и очень шибко побежал относительно берега.
Чтобы все-таки не заснуть, надо чем-то заняться; занялся чаем. Слыхали ли вы о том, чтобы рулевой быстроходного многокорпусного парусного судна идущего ночью по неизведанному архипелагу, изобилующему навигационными опасностями и коварными течениями, гонял, сидя за румпелем, чай с черникой и жевал кусок хлеба с маслом? Что об этом говорит хорошая морская практика?
Черт их разберет, эти течения! Тянет из-за каждого угла и самым причудливым образом.
Все это пустяки. Но вот проблема, так проблема: где-то уселся на бревно, весь зад в смоле, а скипидара, чтобы отчистить свои новые шерстяные тренировочные штаны, разумеется, нет. Выручила сообразительность: использовал антикомариную аэрозоль “Рефтамид”.
Выбравшись из архипелага на чистую воду, взял курс на северо-запад в обход островов и залег спать. Рано утром, выглянув из рубки, обнаружил, что оказался южнее острова Тит-луда, продвинувшись, пока спал, километров на пятнадцать. На Тит-луде стоят два маяка; с запада от нее виден большой остров – Мягостров, куда я и подошел часа через два. На конце Мягострова – мысе Белужьем встать не удалось; берег плохой, валуны, плиты, стоящие на ребре под углом к горизонту. Обогнув мыс, зашел в бухточку, но и тут валуны. Поставил тримаран на якорь и наплаву капитально завалился спать, отправив собаку гулять по острову.
Начавшийся прилив стал отгонять собаку от тримарана; ей, видимо, показалось, что хозяин ее бросил, подняла шум. Забрав Вайду на борт, отправился дальше по островам.
Ветер попутный, свежий, волна тримарану под хвост, сильно мотает. Прошел остров Роганку – типичная краюха; взял курс на остров Тиунец. Справа по борту в море несколько белух; на северо-западе виден Малый Жужмуй, до него километров двадцать, слева на траверзе Сумская губа. Курс на Жужмуй.
Тот, кто бывал в Онежском заливе, легко обнаружит, что в моем рассказе моря, собственно, и не видно. Сплошь собственные эмоции, “поехали, приехали” и т.п. Причины тут такие. Во-первых, мореплаватель-одиночник в походе вертится как белка в колесе. Тут тебе и навигация, и мытье посуды, и разведение костров, и расчесывание хвоста собаке, и техосмотр тримарана. Глазеть по сторонам некогда, знай тяни шкоты и крути румпель. Во-вторых, поход был рекогносцировочным, шел я быстро, нигде не задерживался, и видел только то, что было по курсу. Онежский же залив, особенно его южная шхерная часть, район очень сложный. Здесь множество островов; чтобы их осмотреть и разобраться что к чему надо в каждой губе крутиться чуть ли не месяц. Позднее я трижды ходил в этот район по Поморскому берегу, стартуя из Кеми, и сейчас более или менее там ориентируюсь, но и сейчас остались малообследованные места, в частности, островной архипелаг между Мягостровом и Кондостровом и шхеры вблизи Онеги.
Море блестит на солнце. Тримаран “на автомате” летит по морю, подпрыгивая на волнах, а я лежу в рубке на матраце и смотрю на это безобразие. Интересно, как долго оно может продолжаться? Ведь если моя птичка взмахнет крылышками и перевернется, из рубки и выскочит не успеешь!
Спрашивается, какую скорость можно держать в автоматическом режиме? Разумеется, безопасную. Но как определить предел безопасности? Начинаешь с малого, осторожно. И только со временем осмелеваешь и идешь полным ходом. Сильна привычка цепляться за румпель! Поначалу я вообще не мог сидеть в рубке, выскакивал из нее при малейшем шорохе. Сейчас лежу часами. Посидел часок за румпелем и будет, тримаран и без меня идет неплохо. Это дает возможность снять усталость.
Пролетел мимо островов Салма-луда. Три небольших островочка, на северном стоит крест. Подхожу к Малому Жужмую. Справа, далеко на востоке просматривается Онежский берег, видимо, мыс Чесменский. Малый Жужмуй – остров длинный, низкий, лесистый. Когда добрался до него, начался отлив. Посмотрел, как уходит вода, и решил идти дальше; не сидеть же полдня на осушке.
Обхожу Большой Жужмуй с юга. Между Жужмуями длинная каменная коса; на острове виден поселок – несколько домиков. Большой Жужмуй с запада оканчивается мысом Светелкой, мимо которого идет струя сильного течения.
Мыс Светелка дался с бою. Мало было течения, на котором закручивалась волна, в придачу с мыса так дунуло, что я пролетел вдоль него галопом. Мыс каменистый, с него виден Немецкий Кузов, на его конце скопление крестов. Встал на пляж из крупной гальки; каждый камешек размером с пушечное ядро.
27.7.86. Иду на Соловки. На море дымка, ничего не видно. Наконец, в этом киселе удалось разглядеть остров Сеннуху. Все, круг по Онежскому заливу замкнут. Судя по Жужмую, меня сильно сносит на восток. В полдень прохожу восточнее Сеннухи. Ветра кот наплакал, печет солнце, очень жарко. Рубка раскалилась, собака в ней лежит на спасжилете лапами кверху, тяжело дышит, из носа у нее течет.
В белом мареве пропала и Сеннуха. Салма спокойная, плыви хоть на байдарке, только куда плыть, непонятно. Дуть по карте и компасу? Так ведь здесь течения, и кто знает, куда сносит.
К вечеру сзади приползла большая туча; не было бы мордобоя. На всякий случай сменил геную на стаксель поменьше. Впереди на севере открылся Соловецкий архипелаг; берег видно, но что за берег, неясно. Никак не могу определить свое место, кажется, что иду прямо на дамбу между Муксалмой и Соловецким островом.
Из под тучи дунуло, она разразилась небольшим дождем, на воде появились полосы ветра. Пытаюсь по ним пробиться на запад. Ветер неустойчивый, все время крутит, что-то журчит, то ли дождь, то ли шквал.
Ну и купель же была! Дождь, ливень, чуть не утонул в пресной воде посреди моря; потом еще добавило. Тримаран, видимо, сильно сносит на восток, того и гляди, проскочу мимо Анзера. Примерно на том месте, где по моим расчетам я нахожусь, на карте жуткая надпись: Муксалминский риф, сулои, водовороты. Но ничего страшного не вижу; налицо только сильное встречное течение, с которым, как всегда, морока.
Из-за горизонта вылезло какое-то странное белое облако, оказалось, туман. Изнывая от штиля и слабого ветра, занялся кулинарией, варю сушеную картошку с мясом. Есть то хочется! Поужинал, предложил еду и Вайде, поставив миску на фартук рубки. Вайда вылезла из рубки, совершила над миской свой традиционный ритуал – поскребла миску носом, но есть не стала. Улеглась на поплавке и глядит на мир. Тримаран идет по полю водорослей; настоящее Саргассово море. Берег исчез в тумане.
В полночь встал на пляж вроде бы на Малой Муксалме. Утром занялся ремонтом: прокол задней камеры центрального баллона. Погода ясная, ветер встречный, умеренный. В десятом часу отошел от берега и натолкнулся на причудливую игру течений. Одним галсом, в море, тримаран идет, другим – к берегу никак, хоть удавись. Надо отходить мористее. Отошел, выглянул из-за мыса, и открылся мне Кремль. Вот это да! Неужто такая ошибка в навигации?! Лег спать на Малой Муксалме, а проснулся на Заяцком острове? Оказывается, ни на какой Муксалме я не был, а вчера, определяя свое место в тумане, ошибся. Но ошибка пошла на пользу, – вышел я туда, куда и хотел.
Обогнуть Заяцкий остров с севера не удалось, пришлось обходить его с юга. В проливе между Заяцким и Соловецким островами оживление: снуют мотоботы с двумя-тремя лодками на прицепе; лодки загружены водорослями. Прямо по курсу Соловецкий монастырь, на траверзе паруса: пяток яхт уходит с Соловков, никак Соловецкая регата. Открылся вид на местную достопримечательность, тоже памятник Крымской войны, Переговорный камень. Не зарастает к нему народная тропа!
Монастырь в лесах, который год идут реставрационные работы; кстати, работают здесь коллеги – студенты физфака МГУ. В полдень вошел в гавань Благополучия, что перед Соловецким монастырем; в ней несколько судов, в ковше под стеной монастыря – военные катера. Меня окликнули с большого судна, на котором матросы обдирали краску: -Откуда идешь?! -С Жужмуя! – отвечаю. Не поняли, переспросили и снова не поняли. Странно, но о Жужмуе здесь не слыхали. Жужмуй – не Рио-де-Жанейро.
Забрался в самую верхушку гавани, влез в сапоги и, шлепая по грязи, перемешанной с битым стеклом, вытащил тримаран на берег. Покопавшись в рубке, отыскал давно не использовавшиеся собачьи ошейник и поводок, взял на поводок Вайду, и отправились мы с ней на экскурсию по магазинам.
Кремль – это поселок. Магазины находятся в Соловецком монастыре и производят неизгладимое впечатление. Продовольственный магазин получше чем в Лямце, но не намного. Ничего путного кроме яиц и комиссионной кроличьей тушенки не обнаружил, приобрел пару банок для собаки – в кашу для запаха.
В монастыре турбаза, по магазину бродят голодные туристы. Высмотрели какой-то таз, в котором оставалось несколько сомнительных котлет; из-за котлет чуть ли не драка. У продавщиц округлились глаза, когда я спросил, нельзя ли купить мяса и костей для собаки. Хлеба тоже не оказалось.
Местная торговля поражает: сидят на берегу богатейшего моря и нищенствуют, даже ламинарией, что кучами валяется по берегам, запастись не могут.
Захотелось мне приобрести карту Белого моря. В магазине “Культтовары” на полках лежало несколько книжек, но, увы, карт не нашлось. Отыскали туристскую схему Соловецких остров, на которой море было изображено в размере с почтовую марку. Именно по этой карте мне и пришлось в дальнейшем идти четыреста верст до Кандалакши; местные рыбаки на ней родных берегов не узнавали.
Посетив Кремль, ушел из гавани Благополучия и встал на пляж напротив Переговорного камня километрах в трех южнее монастыря. К этому пляжу, который я высмотрел в прошлом походе, у меня профессиональный интерес. Дело в том, что здесь, как нигде, можно полюбоваться солитонами. Солитон – это уединенная волна. Небольшая волна, идущая с моря, накатывается на отмелый, очень пологий берег и трансформируется в раздельные четко оформленные гребни – солитоны, объект, представляющий интерес для физики волновых процессов. Извел на них пару фотопленок, будет что в Москве показать теоретикам.
Наконец-то проверил на прочность свою обвязку, повис на ней на сосне – держит. Развернул карту Онежского залива, прикинул пройденный путь.
Итак, за две недели плавания я легко, на одном дыхании, обошел Онежский залив Белого моря, прошел около 400км. Много это или мало? Чтобы стало ясно, скажу, что это месячная норма для хорошей группы, укомплектованной дюжими парнями и быстроходными катамаранами. По нынешним временам, когда попадаются надувные катамараны размером с небольшой железнодорожный мост, мой “Бриз” невелик. А чем крупнее судно, тем оно быстроходнее. Получается вроде бы парадокс: одиночка идет быстрее группы. Объяснение простое: мне никто не мешает, тогда как любая группа в парусном туризме действует по принципу лебедя, рака и щуки из известной басни Крылова. Большая группа – это эскадра, а в эскадре сегодня отстает одно судно, завтра другое, бросать их нельзя, и идет она в результате самым худшим образом.
Надо сказать, что Онежский залив по своему характеру оказался гораздо спокойней, чем, например, Онежское озеро. Самый сильный ветер, что я здесь видел, 5-6 баллов, волна – до полутора метров. Залив, как мне показалось, самим богом предназначен именно для парусного туризма. Судоходства практически нет. Тепло, много солнца (в июле), прекрасные берега. Нет ни одной точки, с которой не был бы виден материковый берег или какой-либо остров. А островов и островочков полно, на любой вкус. Причем все они необитаемы. Грибы, черника, морошка, смородина, дикий горох, медузы, рыба, мидии, ламинария, утки, зайцы, полно белух и тюленей. А какие великолепные здесь закаты!
Однако парусниками Онежский залив не обжит по самой простой причине: байдарки и легкие швертботы недостаточно мореходны, а на килевой яхте не подойдешь ни к одному острову. В лучшем случае будешь сидеть на камнях. Но для надувных многокорпусников – раздолье, а встретились мне только четверо днепропетровцев на небольшом катамаране.
29.7.86. С утра умылся, побрился, отметился на карте и пошел через Западную Соловецкую салму на Кузова. В полдень, оказавшись на траверзе островов Топы, что находятся посреди салмы, чуть не наехал на двух белух. Если такой зверь махнет хвостом, от моего судна только щепки полетят. Вокруг собралась целая стая белух, штук пять, одна вынырнула прямо из под кормы тримарана. Белухи устроили возню, неприличный шум, только столбы воды взлетают.
Весь нос тримарана покрылся белой коркой соли. В 16.00 застрял на входе в Кузовецкий архипелаг, навстречу идет мощное течение, настоящая река. Пытаюсь пробиться поперек него, вертит в водоворотах, попал в сулой. Дали немного ветра, и я его прошел, но как только ветер скис, я снова задом уехал в сулой. Снова дали ветер, снова пошел вперед, но, увы, далеко не ушел. По третьему разу описал некую замысловатую замкнутую кривую между косой, островом и лудой. Игра в кошки-мышки с течением продолжалась пять часов т оказалась серьезным практикумом на терпение; это не для слабонервных. Тут-то я и вспомнил народную мудрость, гласящую, что рулевой-одиночка не должен раздражаться ни при каких обстоятельствах.
Течение изменилось на обратное неожиданно и быстро, стало сносить в другую сторону. Ветра нет, с трудом пробился через струю на веслах, догреб до Вороньего острова, где и заночевал. С вершины этого острова, как, впрочем, и с других островов, открывается прекрасный вид на Кузовецкий архипелаг. Неподалеку Русский Кузов, где мы побывали две недели назад; через пролив, рядом, Немецкий Кузов. Этот остров имеет сложную геометрию; на берегу пролива, отделяющего его от Вороньего острова, стоит избушка; ее по традиции посещают все прибывающие сюда.
Рассказывают такую историю. Соловки, как известно, считались пограничной зоной, доступ на них был ограничен. На этой конъюнктуре в Кеми расцвел контрабандный промысел по перевозке экскурсантов на моторных лодках на Соловки и обратно. Сидят как-то у избушки парусные туристы, жарят блины. Вдруг шум, гам, по тропинке из-за елочек появляется цивильная публика, дамы с кавалерами, спрашивают, где тут остановка автобуса.
Автобус на Немецком Кузове! Оказывается, довезя их до него, местные жители сказали, что дальше идти не могут – не пускают пограничники, а те путь пройдут по тропинке, за избушкой автобусная остановка.
Контрабандисты брали плату водкой, причем вперед. Что из этого получалось, я видел сам. Когда в свое первое плавание по Белому морю я пришел с Соловков на Кузова и встал у избушки, туда подлетели две моторки с экскурсантами. Экскурсанты были трезвы, но рулевые, местные жители, лыка не вязали; вывалившись из лодок, они тут же рухнули на песок. Через полчаса компания решила двигаться дальше. Один рулевой, шатаясь, кое-как добрался до лодки своим ходом, другого вели под руки. Вцепившись в румпель мотора, он дернул за шнур, мотор не завелся, рулевой рухнул вниз. Вторая попытка кончилась тем же. С третьей попытки мотор завелся, поехали через Салму…
На другой стороне Немецкого Кузова спряталась уютная бухта с песчаным пляжем; ее так и зовут Песчаной. Кое-что здесь изменилось: появился сарай, напротив сарая – пирс, видимо, побывала целая экспедиция. Но сейчас никого нет, только пушистый хвост Вайды мелькает в густой траве.
Уютен Немецкий Кузов, хороша Песчаная бухта, здесь хочется постоять, отдохнуть от суеты.
Погода великолепная, жарко. Объявляю выходной день. От перегрева на баллона поплавка тримарана лопнула лямка, пришлось пришивать. Потом баня.
Баня в походе – дело серьезное. Встречаются, конечно, туристы, которые месяцами не чистят зубы, не моются и не бреются. Но это байдарочники. Мореплавателю такое не гоже. Помню, как на Азове под Бердянском на третьей неделе похода захотелось мне вымыть голову. Стоял под высоким берегом, в море напротив – свалка грунта, шторм, вода – сплошная грязь. Нашел родничок, намочил голову, намылил, а мыло не смывается! Вода оказалась жесткой, мыло засохло, волосы слиплись, голова как в шлеме. Только через сутки, отойдя подальше в море, закончил процедуру.
Банно-парусное дело у меня неуклонно совершенствуется. Для организации бани нужны следующие инградиенты: дрова, пресная вода и соответствующий рельеф местности. На Немецком Кузове все это нашлось, но по отдельности. Рядом с местом стоянки подходящей лужи не оказалось, пришлось копать яму в песке и застилать ее пленкой; получилась ванна. Пресную воду обнаружил в колодце в лесу, в несколько ходок в рюкзаке, куда вложил полиэтиленовый мешок, принес литров двести. Оттуда же притащил дрова, камни выудил со дна бухты. Развел небольшой костер, раскалил на нем камни, ими почти до кипения нагрел воду в ванне. Над ванной натянул тент, чтобы не задувало.
Применил и новинку: фильтрацию воды через парус. Дело в том, что такая баня получается по черному; в воде ил и копоть. Но не волнуйтесь за паруса! Они не дакроновые, к тому же служат и простынями, так что постирать их изредка не вредно.
Вымылся, выстирал бельишко и паруса, разложил сушиться по скалам. И тут из-за мыса вылетела моторка, в ней дед в форме лесника и девчушкой
-Как, не смотрели, вода в колодце есть?- кричит дед.
-Есть,-отвечаю. Он довольный полетел дальше. Так вот кто копал колодцы! Не иначе перед внучкой похвастался.
Незаметно в хозяйственных заботах пролетел день. Прилив сменился отливом, и снова пошел прилив; кстати, высота приливов на Кузовах и на Соловках небольшая, метра полтора. Наступил вечер; горит костер, три бревнышка друг на друге, подкладывать дрова не надо Лежит на белом песке белая собака.
-А что, Вайда, не сварить ли нам кашу?
Режим питания у нас не очень суровый; на такой диете, правда, не растолстеешь, но жив будешь. Горячее блюдо в день одно –каша. Наша каша на самом деле кондер, близкий родственник знаменитого ирландского рагу Джерома К. Джерома. Обычно это действительно каша с сушеным мясом, но возможны и варианты, например, вермишель и все что попадет под руку: грибы, щавель, горох и т.п. Мышей, правда, мы в кашу пока еще не кладем. Кухонная утварь сведена до минимума: две колбы от кипятильника, одна для каши, другая для чая; такая посуда универсальна и удобна как на костре, так и на борту судна.
Собака ждет, пока сварится каша, потом следит за раздачей. Кашу делим по справедливости: ложка мне, ложка Вайде; мне побольше грибов, Вайде –побольше мяса; для аромата Вайде – ложка тушенки, мне –кусочек масла. Собаке ставятся две миски – с кашей и с пресной водой.
Поужинав, иду мыть посуду. Вайда неожиданно устроила концерт. Тявкнула, – ответило эхо; эхо здесь замечательное, кругом скалы, великолепная акустика. Собака залаяла громче, эхо – тоже громче, возникла положительная обратная связь. Вайда заходится лаем, эхо гремит на все Кузова; впечатление, словно в деревне все собаки разом брешут. Смешно и никак не могу угомонить собаку/
Мой бортовой журнал пополнился еще одним кулинарным достижением.
Набрать кружку черники, добавить две ложки сахарного песка, размять. Затем добавить две ложки “Детолакта” и все перемешать. Для разжижения капнуть немного пресной воды.
Получается крем – одно удовольствие. Что там московские торты! “Детолакт” (детская смесь) с успехом заменяется сухим молоком. Говорят, что примерно то же самое получается, если чернику размять со сгущенкой.
Рассказ об этом походе писался в процессе плавания, и кое-какие выдержки из него под названием “В компании с лайкой” были вскоре опубликованы в “Катерах и яхтах”. Через пару лет я снова сидел на Немецком Кузове под своей любимой скалой в бухте Песчаной, приходил в себя после очередного плавания на Сосновый наволок; здорово тогда укатался. На Кузовах стало людно, косяком на Соловки и обратно пошел “Альбатрос”. Причем все ссылались на меня, на то, что я написал, как приятно плавать по Онежскому заливу под парусами.
Но я же не писал, что здесь надо ходить на “Альбатросах”!
“Альбатрос” – хорошее судно, детище В.Перегудова и Со, но это всего лишь легкий катамаран, сделанный под одну задачу – как средство первоначального обучения плаванию под парусами. До настоящего морского судна ему далеко. Судно совершенное в том плане, что четко соответствует своей задаче и улучшениям не поддается. Попытки улучшить “Альбатрос” приводят лишь к тому, что надо перетряхивать всю конструкцию и строить по существу новый катамаран.
Я был свидетелем рождения “Альбатроса”. Некая вертолетная фирма в порядке конверсии решила выпускать товары народного потребления и выбрала для себя надувные катамараны; за прототип взяли “Альтаир” Перегудова. При постановке в производство катамаран подвергся рационализации да так, что от него мало что осталось; помню, что планировалось поставить для гребли вместо весел плавниковый движитель, что-то вроде рыбьего хвоста. Автор взвыл и прибег к помощи парусной общественности; катамаран удалось отстоять. Вертолетчики клялись, что судно будет массовым и дешевым, не дороже 300 рублей (в тех ценах). Я тогда не поверил и заявил, что чтобы сделать хорошее судно, надо быть талантливым конструктором, а чтобы оно было еще и дешевым, вообще надо быть гением. Так и вышло, гениев не оказалось.
С “Альбатросами” на Кузовах приключилась история. На двух катамаранах подошла группа туристов, прошедших перед этим по описанному уже маршруту с Мягострова на Соловки. Встали лагерем, разбили палатки, напекли блинов, угостили нас с Вайдой, а потом пошли на катамаранах кататься вокруг Немецкого Кузова, оставив своего адмирала за дневального.
А, надо сказать, Кузовецкий архипелаг очень сложен в навигационном отношении. Здесь свой режим ветров и течений, причем течения сильнейшие, и надо четко знать местную обстановку, чтобы плавать по архипелагу.
Поздно вечером адмирал прибежал ко мне, – катамараны исчезли, других судов нет, искать их не на чем. Посоветовал не суетиться и подождать до утра. Утром катамараны пришли. Просто приливное течение заперло все проливы, и всю ночь катамараны не могли через него пробиться. Когда течение сменилось, вернулись.
Еще через год на том же месте я услыхал очередную историю. Я тогда шел с Сумострова, на последнем переходе сильно штормило, на Кузова пробивался с юго-запада мимо Королевской луды в лавировку под глухо зарифленными парусами по сильнейшей толчее. Кое-как добрался до Русского Кузова, обогнул его с юга и через жутковатый пролив вышел на Немецкий Кузов. И там увидал странное зеленое сооружение.
Вот что мне рассказали. Группа москвичей, несколько семей с женами и детьми, всего 13 человек, отдыхали в Сумской губе. Тихо и мирно плавали на катамаране, сделанном для сплава по горным рекам с мощными сигарообразными поплавками по шесть метров длиной и по полтора метра диаметром; на нем была и двуногая мачта с парусами. Однажды им захотелось сходить на остров Бережной Сосновец. Точно посреди пролива, что напротив Юково, шквальнуло и снесло мачту. Ветер был отжимной, с берега, якорей не было, выгрести не удалось. Катамаран пронесло в 200 метрах от острова Роганки и потащило в море. На 13 человек нашлось 3 литра пресной воды. Катамаран вынесло в Онежский залив, трое суток таскало по нему и, в конце концов, выбросило на Жужмуй. Там посодействовали местные рыбаки, отбуксировавшие его на Соловки, с Соловков на Кузова, откуда никак не удавалось добраться до материка.
Я, вспомнив нашумевшую в прошлом веке аварию, предложил назвать это сооружение плотом “Медузы” и немедленно дисквалифицировать капитана за такие шуточки. Но, надо отдать должное, во время дрейфа паники на борту не было, все, в том числе и маленькие дети, вели себя достойно.
Нашего туриста ничем не проймешь. Выручили их прочность и огромная плавучесть сплавного катамарана. Но якорь они так и не сделали.
На следующее утро стоим все там же, гуляем по острову, собираем чернику. Остаются две недели отпуска, программа-минимум выполнена, думаю, как жить дальше. Возможны варианты: первый – пройтись по Соловкам. Но там я уже бывал, да и после всех островов, что видел в Онежском заливе, особого интереса к ним не испытываю. Соловецкие острова неплохи, но они не в меру разрекламированы, и очень уж там людно. Другой вариант – идти на север, на Кандалакшу. Это интереснее, как-никак новые места, но и существенно труднее. Времени на такой переход в обрез, да и идти придется вслепую. Поскольку заранее туда не собирался, картой этого района не запасся, а то, что достал в Кремле – курам на смех. Так и не решив проблему, решил пока посетить еще одно злачное место – остров Тапаруху.
Идти на Тапаруху надо на север, через пролив, разделяющий Русский и Немецкий Кузова. Течение в этом проливе сильнейшее, настоящие железные ворота, пришлось ждать, пока оно встанет.
Архипелаг Тапарухи поменьше и поскромнее Кузовецкого, но и в нем своя прелесть. Живности много, утки и зайцы. Собака энергично бегает по острову, гоняет их, но бестолку. Оказывается, одного собачьего энтузиазма недостаточно, нужно еще и умение. Поэтому и результаты более чем скромные, ничего не поймала. Я же отправившись по бережку собирать горох, нашел останки радиозонда, и весь вечер разбирался в его начинке.
Уменьшилось количество продуктов. Почти весь сахар съел с черникой, может и не хватить, остальное вроде бы в норме. Собака по непонятной причине объявила голодовку, не ест кашу с тушенкой. У нее забавная манера: когда есть не хочет, забрасывает носом свою миску песком, камнями, травой, а потом, проголодавшись, сама же извлекает оттуда свою кашу.
1.8.86. С утра штиль, солнечно, жарко. Гуляем по острову, лазим по скалам. Вайда лазит по ним лихо, не поломала бы лапы.
Плавание во внутренних водах архипелага имеет свои особенности. Ветра слабые, волны нет, ритм движения задают приливно-отливные течения. Течения в проливах сильные. Будь ветер, можно было бы пройти навстречу (так однажды я выходил из Долгой губы на Соловецком острове – с пятибалльным ветром при встречном течении 7-8 км в час), но без ветра об этом нечего и думать. Сиди, жди смены течения, занимайся судовыми работами или пиши мемуары, благо погода отличная, жарко как на пляже в Сочи.
Штиль, течение заперло выход из архипелага, и я пустился в плавание по лагуне на веслах. Чистая прозрачная вода колышет на дне заросли ламинарии, огромные листья которой достигают почти пятиметровой длины. Там, где помельче, царствуют другие водоросли, одна из которых похожа на длинный мокрый пушистый собачий хвост. Видно, как по песку от тени тримарана удирает небольшая камбала.
На подходе к проливу течение усиливается, против него уже не выгребаешь. Закидываю в воду якорь и вытаскиваю им пару листов ламинарии, затем подгребаю к берегу, становлюсь на небольшой уютный пляжик. Песок чистый, белый, теплый, много солнца, не позагорать, не понежиться – просто грех. Вайда исчезла, отправившись куда-то по своим собачьим делам. Да нет, вот она – улеглась в тенечке между камней.
Разработал новый кулинарный рецепт:
Убрать паруса. Выйти на веслах в пролив и забросить якорь. То, за что он зацепится – ламинария. Вытащить ее из воды, подойти к берегу, развести костер. Мелко порезать листы ламинарии, сложить в котелок, залить пресной водой и поставить на огонь. Варить 1,5-2 часа. Вареную ламинарию переложить в миску, заправить луком, если найдется, и подсолнечным маслом. Посолить по вкусу.
Расход ламинарии – 2 погонных метра на миску.
В дальнейшем этот рецепт подвергся рационализации. Варить ламинарию было лень, выяснилось, что она съедобна и в сыром виде.
Тапаруха оказалась благодатным местом для парусной кулинарии. Еще один рецепт:
Собираются грибы. Котелок набивается ими доверху, добавляется немного соли, все варится. Далее добавляются макароны. Еды, как правило, много, в котелке кое-что остается. Если остались грибы, добавляются макароны, если макароны, то грибы, все снова варится и т.д. Получается что-то вроде вечного хлеба. Вместо макарон годятся вермишель, крупа, концентраты, все что попадет под руку. Для аромата – ложка масла или тушенки. Дополнительное удобство – не надо мыть котелок
Соль, макароны, хлеб, а иной раз и тушенку можно обнаружить в соседней избушке. Причем это не грабеж, а взаимопомощь плавающих по воде. Но долг платежом красен, и когда в конце похода остаются продукты, позаботьтесь о других и сами.
Когда я числился в N-ском институте, был у нас некий Женя С., физик-теоретик, заядлый байдарочник. Меня всегда удивляла дотошность, с какой он готовился к походу. Скажем, перед трехдневным походом Женя на неделю усаживался за работу, делал раскладку продовольствия. Запускалась мощная вычислительная техника, продукты учитывались с точностью до грамма. У Жени заранее было известно, кто когда должен съесть кусочек сыра или колбасы, и какую кашу в какой день и на чем надо варить.
Рассказ об Онежском заливе был бы не полон, если хоть вкратце не упомянуть о Поморском береге. Основной достопримечательностью Коловара, находящегося западнее Кузовов, является его внутреннее море, вход с запада. Пролив между главными островами Коловара узок и завален валунами; ни на лодке не пройдешь, ни пешком не перейдешь.
Если, выйдя из Кемской губы, повернуть на юг, натыкаешься на мыс Полтамкорга и его окружение, где становится ясным, что такое настоящие корги. Мористее – острова Белогузиха и Нохкалуда, на Нохкалуде с севера широкая удобная бухта. Южнее – острова Равлуда и Варбарлуда. К Варбарлуде лучше подходить с запада со стороны Шуйострова.
Летом 88 года на перегоне от Нохкалуды к Варбарлуде я потерпел аварию, – полетела подвеска руля, сломалась на сгибе толстая пластина из нержавеющей стали. Семь лет стояла, на восьмой не выдержала. Руль висел на соплях, ветер был отжимной, и открывалась перспектива дрейфа мимо Жужмуя на Лямицкий берег, но я изловчился и добрался до Равлуды, откуда, подвязав руль веревкой, дошел до материка и стал пробиваться в ближайший населенный пункт – Шуерецкое на ремонт. В результате ознакомился с Шуерецкой губой, Шуйостровом и Еловым наволоком – известным месторождением граната, расположенным в самом устье реки Шуи. После многочисленных приключений влез под парусами по реке прямо в Шуерецкое, нашел контакт с местными жителями, привел тримаран в порядок. Назад в море меня вытащили на веревке за дорой сначала по реке, а потом по узкому проливу, отделяющему Шуйостров от материка прямо к островам Жерн. К этому проливу вплотную подходит железная дорога; ближайшая станция – Заливы, что между Беломорском и Шуерецким.
Острова Жерн видны с поезда; это небольшие нормальные острова, но осушка там такова, что в отлив можно ходить с острова на остров посуху. Если идти от островов Жерн на юг вдоль берега, а лучше мористее острова Медвежий и островов Кималище, попадаешь на мыс Выгнаволок, за которым открывается Сорокская губа. Выгнаволок – ключевой мыс, здесь часто приходится отстаиваться во время шторма; с южной стороны мыса в километре от его кончика имеется подходящая бухточка.
Сорокская губа отличается дурным характером. Я ходил через нее с Выгнаволока на Тумище и обратно шесть раз, и всегда там было что-нибудь не то. Посреди губы - фарватер, по которому к выходу из Беломоро-Балтийского канала идут суда, в море стоят доки, в которых по каналу проводят подводные лодки. Однажды ради интереса я, начиная от Тумища, пошел вокруг губы и заглянул в ее дальний угол. Интересного мало, очень мелко, не зря мол Беломорского порта уходит в море километров на пять. С сами Тумищем не все ясно, проход за ним найти не удалось, и это, видимо, не остров, а полуостров. Вокруг Тумища островки, за которыми удобно прятаться во время шторма.
Южнее Тумища находится Кузгуба. В районе Сухого очень мелко, в отлив сухо. Войдя туда на тримаране, я едва успел выйти обратно, когда он начал чиркать по дну рулем. На стыке Кузгубы и губы Вирмы несколько островков, которые обходить надо морем; между ними пройти можно только в большую воду. На самом южном из них стоит избушка, рядом с ней глубоководная стоянка.
По другую сторону губы Вирмы находится Сумостров, он имеет внутреннее море, куда можно войти на большой воде. При встречных ветрах иногда возникают трудности с огибанием Сумострова морем; тогда можно отстояться на мелких островах. В море севернее Сумострова виден Киврей; это небольшой остров и группа луд, куда мне удалось добраться в тихую погоду. За Сумостровом начинается Сумская губа. С востока она ограничена мысом Медведь с горой Медвежьи головы, с моря губа прикрыта Разостровом и Седостровом, на южной стороне Разострова возле развалин избушки растет малина, между Седостровом и островом Еловец небольшие луды торчат из воды как подводные лодки.
Неподалеку от Седострова находится остров Бережной Сосновец, далее Малый Сосновец и Роганка, в море Тиунец. Между Седостровом и Бережным Сосновцем начинается пролив, отделяющий Мягостров от материка. Пролив длинный и узкий, он проходит мимо Юково и выводит в Колежемскую губу. Судя по оживленному движению в этой губе деревня Колежма процветает, чего не скажешь об Унежме, путь к которой идет мимо многочисленных мысов и мелководных губ.