Никто из них не видел, какого цвета было небо. Все взгляды были обращены вниз, к очередной волне, а волны шли чередой, одна за одной. Черные до самых гребней, рушившихся клубами пены. Каким черным бывает море, все успели узнать сполна. Раз за разом горизонт съёживался до соседней водяной горы и распахивался снова, но и тогда оставался изломанным, словно по нему толклись ожившие зубья скал.
Пожалуй, у многих господ даже ванна в доме будет побольше, чем лодка, на которой они оказались в открытом море. Вырастали и рушились вокруг стены черной воды, и каждый гребень мог положить конец их плаванию.
Корабельный кок сидел внизу на сланях, переводя взгляд с волн на доску планширя, отделяющую его от океана. Рукава его рубашки были закатаны на толстых руках. Он низко сгибался, вычерпывая воду, и полы его расстегнутой жилетки свисали вниз и трепыхались на ветру. То и дело повторяя — Черт, ну и попали мы…— он всё вглядывался в беснующееся море, пытаясь что-то разглядеть на востоке.
Смазчик из машинного отделения греб одним из пары весел. Он, наоборот, то и дело привставал, пытаясь уберечься от очередного потока воды. Весло было небольшим и тонким, казалось, что оно вот-вот сломается. Вторым веслом греб корреспондент, молча наблюдавший за волнами и молча удивлявшийся — что, собственно, он тут делает. Угораздило же…
На баке полулежал капитан. Он был ранен, и не только телесно. Самый храбрый человек может хотя бы на время впасть в депрессию, и от всего мира остаются лишь уныние и безразличие. Так бывает, когда разоряется фирма, терпит поражение армия… или уходит на дно судно, на котором ты был капитаном.
День ли командовал судном или десять лет — мысли капитана будут с ним, с его снастями и шпангоутами, а перед глазами так и будет стоять серый рассвет, лица команды, верхушка мачты с еще вздувающимся белым клочком паруса, клонящаяся все ниже к волнам… и пропадающая.
Наконец он заговорил.
— Возьми немного южнее, Билл. Странен был голос мастера, не срывался но — словно сквозь слезы, как на похоронах.
— Есть малость к югу, сэр! — отвечал смазчик.
Сидеть в лодке было примерно так же удобно как на брыкающейся лошади, да и не намного меньше места было бы на спине коняги. Лодка вставала на дыбы на каждой волне, прыгала, словно брала барьер, и тут же падала вниз.
Мистическая схватка, безумный танец по стенам, над которыми тьма вскипает пеной, швыряющей едва ли не в воздух. Презрительно схлынет гребень, и скольжение вниз, все дальше и быстрей, гонка прямо в нарастающую впереди новую стену, и снова удар, и снова угроза.
Это и есть основное обстоятельство, определяющее исключительное неудобство хождения по морю на небольшом судне. Успешно преодолев грозную волну, за ней вы всегда обнаружите ещё одну, столь же неслабую и так же озабоченную тем, как бы утопить ваше суденышко как можно быстрее и эффективнее.
Никогда не понять море и его мощь тому, кто не оказывался в 10-футовой лодчонке среди череды волн. Совсем нетрудно было каждый раз представить, что вот сейчас, вот именно эта несущаяся на лодку мрачная громада воды окажется последней. Вместе с тем в движении волн была своя ужасная грация. Они возникали и катились в полном молчании, храня его, чтобы вдруг обрушить рычанием рушащегося гребня.
Бледные лица мужчин в сером рассвете, странные отблески в напряженно всматривающихся вдаль глазах… При наблюдении с какого-нибудь балкона картина была бы весьма живописна. Но у тех, кто находился в лодке, не было времени оценить эту красоту. А если выдавался момент, в головы приходили более насущные мысли.
Они понимали, что настал день: чернота волн превратилась в пронизанную янтарными искрами изумрудную глубину, а барашки на их гребнях стали белоснежными. Солнце уже давно раскачивалось в небе, но что творилось там, наверху — они не знали. Важен был только цвет катящихся волн.
Кок пошевелился.
— К северу от входного маяка Москито есть приют. Когда они нас заметят, спустят большую лодку и подберут нас.
— Когда заметят? — переспросил корреспондент.
— Их команда.
— Откуда там команда… Нет там никого. Я слыхал, в таких местах только держат одежонку и немного еды на случай, если кого-нибудь выбросит на берег.
— Должны быть.
— Никого там нет…
В их несвязный спор вклинился с кормы смазчик:
— Так или этак, а мы еще не там.
Но видно, кок не мог расстаться с мыслью о возможной помощи.
— Ладно, может у Москито и не приют, как я думал. Может, там спасательная станция.
— Еще дойти надо! — строго подвел черту смазчик.
Когда лодка взбиралась на волну, волосы на непокрытых головах трепал штормовой ветер, а в лица летел поток брызг. Наверху они оказывались на секунду словно на вершине холма среди шумящего, сверкающего бликами и пронизанного ветром пространства. Пожалуй, эта игра открытого моря, искрящегося изумрудами и белой пеной, была великолепна.
— Хорошо, что ветер к берегу, а то где мы были бы? Ничего бы не добились. — сказал кок.
Корреспондент согласился, а занятый греблей смазчик только кивнул в знак согласия.
Капитан на носу лодки хмыкнул, каким-то образом сумев вместить в это и трагизм их положения, и презрение к нему, и толику юмора.
— Что, ребята, думаете главную часть шоу нам уже показали?
Маленькая команда молчала, кто-то негромко кашлянул. Как-то выражать свой оптимизм было бы глупым ребячеством, но, несомненно, все ощутили это чувство. С другой стороны, этика ситуации не позволяла обсуждать безнадежность положения — это было бы недостойно.
Поэтому они молчали.
— Да ладно…— теперь капитан словно успокаивал своих детей, — дойдём до бережка.
Но что-то в его тоне заставляло задуматься. Смазчик ответил — Да! Если только этот ветер продержится.
— Точно! — поддержал кок, — но не провалиться бы до самого ада, когда попадем в прибой.
Вокруг, то вдали, то рядом кружили чайки. Иногда они садились на воду, ища поживу в бурых пятнах сорванных штормом водорослей, плывших по волнам словно коврики. Чайки проводили время неплохо; море не гневалось на них. Можно было позавидовать – вот кому шторм нипочем, ишь расселись, словно куры на ферме. Где-нибудь за тысячу миль отсюда, на твердой земле…
Часто какая-нибудь подлетала близко и в упор таращилась черными бусинами глаз. Немигающие взгляды птиц казались зловещими, и люди сердитыми криками старались отогнать их прочь. Самая нахальная чайка, похоже, вознамерилась пристроиться на голове капитана. Планируя параллельно лодке, она, не делая кругов, бочком подскакивала в воздухе все ближе, сфокусировав глазенки на капитанской макушке.
— Эй, поганая скотина! — заорал на нее смазчик, — да она смотрит на вас как на дерево, сэр!
Кок и корреспондент присоединили в адрес нахальной твари ещё пару крепких богохульных выражений. Капитану и самому хотелось проучить чайку концом толстого фалиня, да ведь, чего доброго, резкий взмах мог опрокинуть лодку. И он только осторожно отмахивался от нее рукой.
Наконец обескураженная чайка прекратила погоню и отстала. Капитан вздохнул с облегчением, не опасаясь больше за свои волосы. Облегченно вздохнули и остальные: эта птица почему-то вызвала неприятное впечатление, она казалась зловещей.
Смазчик и корреспондент гребли. Сначала они сидели рядом на одной банке, каждый греб своим веслом. Потом смазчик взял оба, потом корреспондент, потом они снова поменялись. Они гребли и гребли.
Когда приходила очередь меняться местами и один должен был сесть за весла, а другой перейти на корму, наступал очень напряженный момент. Для пересадки с места на место требовалось гораздо больше ловкости, чем, например, для того, чтобы незаметно вытащить яйцо из-под наседки.
Сначала тот, кто сидел на корме, должен был протянуть руку, опереться о банку и потихоньку подтянуться вперед так осторожно, как если бы он пробирался по полке с дорогой фарфоровой посудой. Гребец таким же манером опирался с другой стороны, с максимальной осторожностью освобождая место. Все время оглядываясь на волны за бортом, они протискивались на согнутых ногах боком друг к другу, а капитан с носа озабоченно добавлял: — Эй, смотри в оба! Держитесь крепче!
Попадавшиеся время от времени похожие на маленькие клочки земли коричневые коврики водорослей плыли по воле волн, но вряд ли они двигались в какую-то определенную сторону. Скорее всего болтались на одном месте, а лодка понемногу шла мимо них дальше. Хоть видно было, что они движутся к земле.
И наконец, когда крупная зыбь подняла лодку повыше, осторожно приподнявший голову капитан сказал:
— Вон там маяк Москито!
Потом и кок подтвердил, что видит маяк.
Корреспонденту тоже безумно хотелось взглянуть, но он как раз греб, сидя спиной к берегу, волны не давали передышки, и не было никакой возможности повернуть голову. Когда череда волн прошла и стало чуть спокойней, он все-таки оглянулся и впился взглядом в горизонт на западе.
— Видишь его? — спросил капитан.
— Нет… Ничего…
— Лучше гляди, вон там! — капитан махнул рукой, показывая направление.
На вершине следующей волны корреспондент снова оглянулся, и на этот раз ему показалось, что на самом краю, на колеблющемся из-за волн горизонте что-то есть. Определенно есть! Там мелькнуло что-то вроде точки или кончика иглы. Только надо было напрягать зрение изо всех сил.
— Капитан, думаете, мы одолеем?
— Если ветер удержится и лодку не зальёт, нам больше ничего и не останется.
Водоросли пропали, и нельзя было увидеть, движутся ли они или барахтаются напрасно на одном месте. Но все-таки вздымаемая волнами и получающая жестокие удары лодчонка понемногу продвигалась. Казалось чудом, милосердием богов всех пяти океанов то, что она как неваляшка снова оказывается наверху.
То и дело на лодку обрушивался поток пены и брызг, словно вода раскалялась добела.
— Отчерпай воду, кок, – говорил капитан.
— Есть, кэп, порядок! — отвечал неунывающий кок.
Между оказавшимися в море людьми возникли чувства, которые довольно сложно описать. Своего рода ощущение братства, только весьма деликатное. Никто не говорил об этом и даже не упомянул. Но такое чувство было, и оно дарило находившимся в лодке немного тепла. Они были разными — капитан, смазчик, кок и корреспондент. И они были теперь друзьями, причем это ощущение дружбы было железным, как никогда не бывает обычно меж людьми.
Раненый капитан, полулежа примостившийся на носу, мог говорить лишь медленно и тихо. Но у него никогда не было команды, которая так же ловила бы и бросалась исполнять каждое слово, как в этом маленьком ялике. Это было гораздо больше, чем просто признание его опыта и факта, что капитану виднее, что лучше для их общей безопасности. В этом стремлении подчиняться было много личного и сердечного. Преданность командиру и товарищество. Корреспондент, наученный жизнью быть циником, в какой-то момент осознал, что это ощущение будет лучшим в его жизни.
Разумеется, разговоров о таких вещах не было.
— Неплохо бы нам соорудить парус, — заметил капитан. — Можно попробовать поднять на весле мою длинную шинель. Тогда у вас, ребята, будет шанс передохнуть.
Упрашивать кока с корреспондентом не было нужды. Мачта из весла была поднята, вместо такелажа они держали ее и расправляли импровизированный парус руками. Смазчик взялся рулить. Под таким неказистым вооружением их маленькая лодка все же пошла заметно бодрее.
Иногда волна грозила развернуть их бортом и ворваться в лодку, и тогда смазчику приходилось вовсю загребать рулем . Но в общем парусное плавание шло успешно. Маленькая черточка маяка впереди понемногу росла, уже почти можно было предположить, какого она цвета — маленькая серая тень на фоне неба. Хоть и нельзя было отвлекаться, когда держишь парус и весла, никто не смог бы запретить им часто оглядываться на эту едва различимую черточку.
Наконец показалась земля. Маяк казался тенью на небе, а когда волны подбрасывали лодку вверх, на горизонте стала появляться ещё одна тень, темная и длинная. Правда, она была тоньше бумажного листа.
— Мы должны быть где-то напротив Новой Смирны, заметил кок, много походивший в этих местах на шхунах.
— Кстати, капитан, сдается мне, что ту спасательную станцию забросили с год назад.
— Забросили?
Ветер все стихал и наконец замер где-то вдали.
Теперь можно было не стараться держать весло-мачту. Однако волны по-прежнему стремительно катились вокруг и набрасывались на лодку. Потеряв ход, она продолжала бороться с ними изо всех сил.
Смазчик и корреспондент снова взялись за весла.
Кораблекрушения происходят неожиданно. Если бы люди могли заранее подготовиться к гибели судна и встречалибедствие полными сил и бодрости, наверное, меньше моряков погибали бы в море. А вот из этой четверки никто не сомкнул глаз в течение двух дней и двух ночей перед катастрофой. И уж конечно, они забыли как следует пообедать, когда пришлось, напрягая все силы, карабкаться по помещениям и палубам тонущего судна.
Ни смазчика, ни журналиста сейчас никак нельзя было назвать любителем гребли. Корреспондент искренне удивлялся тому, каким же, во имя всего, идиотом надо быть, чтобы считать это занятие приятным и полезным для здоровья. Развлечение или спорт? Нет, это изощренная дьявольская пытка. И садист не выдумал бы более ужасных мучений для мышц и бедной спины. Мысль, что кто-то машет веслами ради развлечения, так поразила его, что он пробурчал кое-что в адрес таких гребцов… поднял глаза и встретил сочувственную улыбку смазчика.
Сам смазчик, кстати, отстоял в машинном отделении две вахты перед тем, как судно пошло ко дну.
— Полегче, парни, — сказал капитан, — поберегите себя. Вот как подхватит в прибое, так все силенки понадобятся, чтобы выплыть. Не спешите.
Берег впереди понемногу поднимался, появляясь из моря. Из тонкой темной линии он превратился в двойную, темную и светлую: деревья и песок. Наконец капитан сказал, что может различить на берегу дом.
— Точно, это то самое убежище! — подтвердил кок. — Еще малость, и они увидят нас.
Далекий маяк тоже заметно вырос; если бы оттуда смотрели на море в бинокль или подзорную трубу, лодку наверняка было бы уже видно.
— Смотритель увидит нас и сообщит береговой охране, сказал капитан.
— Значит, другие шлюпки до берега не добрались, — тихо сказал смазчик, — иначе они уже знали бы о крушении, глядишь, и нас искали бы.
Постепенно из моря вырастали прекрасные очертания земли. Снова появился ветер, зашедший с северо-востока на юго-восток. И вот до ушей моряков долетел новый звук: басовитый гул прибоя.
— Так мы к маяку не попадем, сказал капитан, возьми немного севернее, Билл!
— Есть чуток к северу, сэр! — ответил смазчик. Нос лодки немного повернул под ветер. Гребцы сидели спиной по ходу, а глаза капитана и смазчика были прикованы к выраставшему впереди берегу. Вид приближающейся земли облегчал душу, изгоняя прочь страх и мрачные мысли. Управление лодкой по-прежнему требовало всех сил и внимания, но это не мешало ощущать крепнущую уверенность в том, что спасение близко.
Может быть, не пройдет и часа, как они будут на берегу. Покачиваясь в такт качке, чтобы поддерживать равновесие лодки, теперь они были похожи на цирковых наездников. Корреспондент, думавший, что промок уже до нитки, обнаружил что-то в верхнем кармане своего пальто. Это оказались восемь сигар. Четыре действительно размокли от морской воды, но еще четыре были в полном порядке.
У кого-то еще нашлись три сухие спички. Вскоре четверо бедолаг с довольным видом дымили сигарами, думая о радостях и бедах человеческие. В их глазах загорелся огонек надежды.
Все напились воды.
— Кок, что-то у твоего приюта нет ни одной живой души, — заметил капитан.
— Да уж, очень смешно. Они нас не видят.
Впереди широкой полосой простирался низкий берег, над пологими дюнами темнела полоса растительности. Неумолчно ревел прибой, время от времени выбрасывая далеко на пляж белые языки пены. Чернел на фоне неба крохотный домик, а южнее тянулась вверх во всю свою невеликую длину тонкая серая черта маяка. Прилив, ветер и волны относили лодку севернее.
— Странно, что они нас так и не видят.
Рев прибоя звучал глухо, но в нем чувствовалась чудовищная мощь. Лодка переваливала через одну волну за другой, а четверо вслушивались в этот грохот.
— Придется выбираться вплавь, это уж точно.
На самом деле никакой спасательной станции не было ни здесь, ни на 20 миль в ту или другую сторону по берегу, но четверо потерпевших крушение этого не знали и продолжали надеяться на помощь, хмурясь и обмениваясь язвительными замечаниями насчет остроты зрения и бдительности береговой охраны.
— Не видят…
Недавнее оживление угасло, обостренные чувства вызывали в измученном воображении мысли о разгильдяйстве, слепоте и даже трусости. Перед ними лежал берег населенных земель, и горько было, что никто не подает им никакого знака.
— Ладно, наконец сказал капитан, — думаю, нам придется рассчитывать на себя. Если будем болтаться тут слишком долго, ни у кого не хватит сил выплыть, когда лодка опрокинется. Сидевший на веслах смазчик повернул к берегу. Мускулы людей напряглись, а в головы пришла одна и та же мысль. Капитан сказал:
— Если не все выберемся… братишки, думаю вы знаете, кому написать, что мне пришел конец.
Они обменялись адресами и поручениями — что надлежит сделать тем, кому повезет. И тогда души мужчин наполнила ярость. Быть может, они думали так: «Если мне суждено утонуть, погибнуть, то почему, во имя семерых безумных морских богов, я сейчас вижу этот песок и эти деревья? Судьба водила за нос, дала добраться сюда только чтобы отшвырнуть, когда я почувствую вкус жизни и соберусь вцепиться в нее зубами? Это же безумие. Если уж сама Судьба такая дура, что не могла придумать ничего получше, не за что ей властвовать над людьми. Старая курица, сама не знает чего хочет. Если уж решила утопить, почему сразу не утопила, а спасала от беды? Все это так нелепо… Нет же, она не может утопить меня, не осмелится на это! Только не после всего, что мы пережили!»
А потом, в гневе грозя небесам кулаком: «Топи, тогда ты услышишь от меня, кто ты есть!»
Тем временем волны становились все более грозными. Казалось, пенящиеся с предвкушающим рычанием гребни вот-вот захлестнут и опрокинут утлое суденышко. Тот, кто не бывал в море, не может представить, что простая маленькая лодка способна уцелеть здесь, вовремя взбираясь на высокие крутые спины волн.
А берег был все еще далеко.
Самый опытный из них в управлении шлюпкой смазчик, не раз побывавший в прибое, поспешно сказал:
— Ребята, она не выдержит и трех минут, а до берега нам отсюда не доплыть. Капитан, может, я снова поверну в море?
— Да, давай.
Ловко орудуя веслами, смазчик сумел развернуть лодку между волн на безопасный курс. Пока лодка выбиралась из бурлящей прибрежной полосы на более глубокую воду, все молчали. Потом кто-то уныло сказал: — Ладно, но уж теперь-то с берега должны были нас заметить…
Чайки все носились мимо, косо взмывая навстречу ветру с серого и пустынного на востоке неба. С юго-востока вместе с рваными клочьями облаков красно-кирпичного цвета, похожими на дым пожарища, надвигался шквал.
— Ну, и что скажете об этих спасателях? Разве не красавчики?
— Смех смехом, а нас так и не увидели.
— Может, думают, что мы тут спортом занимаемся, или на рыбалку вышли. А может, что просто идиоты.
День тянулся час за часом. Сменился прилив, и течение попыталось снести их на юг, но ветер и волны сказали: нет, на север. Далеко впереди, где угол береговой линии терялся в слиянии неба и моря, показались крошечные точки. Неужели там город?
— Сент-Огастин?
Капитан покачал головой.
— Слишком близко к заливу Москито.
Смазчик греб, потом греб корреспондент, потом снова смазчик, все так же изнуряя себя. Их спины ломило и тянуло так, как не напишут ни в одном медицинском справочнике. Не так уж велика спина человека, но и она одна может стать целым «театром военных действий» между сплетающимися в узлы измученными мышцами.
— Билли, тебе когда-нибудь нравилось грести? — спросил корреспондент.
— Не-ет… Вот уж к черту!
Когда они менялись и гребец опускался с банки вниз на слани, накатывал такой упадок сил, что пропадали все мысли, крутилось только — надо бы пошевелить хоть одним пальцем.
На дне плескалась холодная вода, и приходилось лежать прямо в ней, вместо подушки примостив голову на ту же банку, в каком-нибудь дюйме от бурлящих за бортом гребней. Иногда особенно буйная волна захлестывала лодку, снова окатывая лежащего с головы до ног, но даже это уже не раздражало. Было такое чувство, что перевернись сейчас шлюпка, и можно будет легко перекатиться на бок в океан, как на огромный мягкий матрас.
— Смотрите! Вон человек на берегу!
— Где?
— Вон там! Видите? Видите?
— Точно! Идет вдоль берега.
— Остановился. Смотрит! Он смотрит на нас! Машет руками!
— Ну, порядок! Теперь все в порядке! Полчаса, и они отправят за нами катер.
— Он пошел дальше, бежит… вон к тому дому!
Далекий пляж казался даже ниже моря, и надо было всматриваться изо всех сил, чтобы различить на нем маленькую черную фигурку.
Капитан заметил плавающую недалеко палку, и они подгребли к ней. По странному случаю в лодке было полотенце, его привязали к палке, и капитан стал размахивать получившимся флагом. Сидевший на веслах не осмеливался оглядываться и только спрашивал: — Что он там делает? А сейчас?
— Опять остановился. По-моему, смотрит… Снова пошел в сторону дома… Опять стоит.
— Он нам не машет?
— Нет, но раньше махал.
— А вон еще один! Тоже бежит, да так быстро.
— Так он на велосипеде!
— Встретился с первым, оба машут нам. Глядите!
— Там что-то еще появилось, что за черт?
— Похоже на катер.
— Точно, катер!
— Нет, эта штука на колесах.
— А… говорю вам, это должна быть спасательная лодка — ее катят на тележке!
— Нет! Теперь ясно вижу — это омнибус. Один из этих здоровенных, что при гостиницах.
— Разрази меня гром, и правда… Омнибус, точно. Что они с ним будут делать? А может, он собирает спасательную команду?
— Может…
— Глядите! Вон один машет черным флажком. Стоит на ступеньке омнибуса и машет. Те двое тоже подошли к нему, видать говорят между собой. Посмотрите на того мужика с флагом, непохоже…
— Да это не флаг… плащ или пиджак. Он его снял и машет над головой. Да как крутит!
— Эх-ма, говорю вам, нет тут никаких спасателей. Туристов с зимнего курорта привезли на пляж, поглазеть, как мы потонем!
— Так зачем тогда этот тип крутит пиджаком? Ведь сигналит же.
— Вроде хочет показать, чтобы мы шли на север. Может, там спасательная станция есть?
— Нет, он думает мы тут рыбу ловим, просто веселится. Видите? Вот сукин сын!
— Ладно… А может это все-таки что-то значит? Хотел бы я знать! Что скажете?
— Ничего не значит, развлекается просто. А может и сигналит — плывите к нам, ждите в море, или на север, или на юг, или к черту, верней всего.
— Да он же просто плащ держит, который на ветру мотается. Вот мудила.
— Еще народ собирается, толпа уже. Глядите! — вон там, это не лодка?
— Где? А, вижу. Нет, не лодка.
— А этот все машет…
— Думает, верно, что нам нравится. Вроде салюта. А то бы перестал, какой смысл.
— По-моему, все-таки на север хочет нам показать. Должны же где-то там спасатели быть.
— Не устал еще, надо же, как увидел нас и до сих пор машет. Надолго его хватит?
— Да он дурачок…
— Что ж они никого за лодкой не пошлют? Большой рыбацкий баркас смог бы выйти и нас подобрать! Почему они ничего не делают?
— Да все в порядке. Раз нас видят, скоро катер пришлют.
Небо над низким берегом постепенно окрасилось блеклой желтизной, тени на волнах стали глубже. Ветер похолодал, стал пробирать озноб.
— Черт побери! — воскликнул кто-то с досадой, — что же, так мы и будем болтаться тут, как… всю ночь!
— Быть того не может, нас же видели. Не боись, еще немного, явятся за нами.
Сгущались сумерки; фигурка все махавшего чем-то человека, остальные люди, да и омнибус постепенно таяли в вечерней дымке.
Время от времени все так же обрушивался на четверых мореплавателей поток брызг, заставляя их съеживаться и бурчать проклятия.
— Поймать бы этого болвана с плащом, да самого макнуть хорошенько в водичку, просто так, на счастье!
— За что же? Что он такого сделал?
— Да ничего конечно, только тошно было глядеть на это веселье.
Тем временем смазчик все греб, потом греб корреспондент, и опять смазчик...
Серое лицо гребца склонялось вперед, механически сгибались руки, орудуя свинцово-тяжелыми веслами. Башня маяка растаяла на юге, и вот уже показалась на небе поднявшаяся из моря первая бледная звезда. Шафранная полоска на западе гасла, сдаваясь всеобъемлющей темноте; на востоке море стало уже совсем черным. Скрылась во тьме и земля; теперь берег угадывался только по нагонявшему тоску низкому гулу прибоя.
…«Если я утону… если утону, то зачем, во имя всех морских богов, дано было увидеть берег, этот песок и деревья? Только подразнить, поводить за нос и отшвырнуть, когда снова почувствую вкус жизни и соберусь вцепиться в нее зубами?»…
Лежавший у бочонка с водой и терпеливо переносивший боль капитан чувствовал, что должен время от времени говорить, давать команды гребцам.
— Одерживай, так держать…
— Есть так держать, сэр…
Голоса были усталыми и слабыми.
Вечер выдался тихим. Кроме сидевшего на веслах, все сползли вниз и, примостившись на сланях, тяжело и апатично лежали без сил. Гребец с трудом удерживал глаза открытыми, видя лишь высокие черные тени волн, зловеще катившихся в молчании. Лишь изредка тишину нарушало шипение какого-нибудь гребня.
Голова кока лежала на банке, и он безучастно смотрел на воду перед самым своим лицом. Мысли его были далеко. Наконец, он мечтательно пробормотал:
— Билли… Какие пироги ты любишь больше всего?
— Пироги! —воскликнули вдвоем смазчик и корреспондент.
— Будь ты неладен, кок, молчал бы уж про пироги!
— Ладно вам… Я, вообще-то, подумал не о пирогах вовсе, а о сэндвиче с ломтем ветчины…
Ночь в открытой шлюпке посреди моря — это долгая ночь. Когда совсем стемнело, лишь на юге еще чуть виднелось над морем тускло-золотое свечение. Потом какой-то свет появился на горизонте и в северной стороне — голубоватый отблеск на краю вод. Эти еле различимые пятнышки света только и остались от всего мира, больше вокруг не было ничего, кроме волн.
Двое моряков скорчились на корме. Теснота имела и свой плюс: гребец мог немного согреть ноги, подсунув их под тела товарищей; в свою очередь они, просунув ноги под банкой, касались ног лежавшего в носу лодки капитана. Несмотря на старания сидевшего на веслах гребца, иногда волна все-таки хлестала через борт холодной ночной водой. Не успев обсохнусь, люди снова оказывались мокрыми. Ворочались, ворчали и снова проваливались в забытье, а внизу под сланями булькала и переливалась при качке вода.
Смазчик договорился с корреспондентом, что будет грести, пока совсем не лишится сил, а тогда поднимет другого с его мокрой «постели» на дне лодки. И он греб до тех пор, пока глаза не закрылись сами, а голова не стала падать на грудь. Задремывая и роваливаясь в непреодолимый сон, он все еще ворочал веслами, не выпуская их из рук. Очнувшись, смазчик потрогал лежащего внизу корреспондента и тихо позвал его по имени.
— Ты меня… не подменишь чуток?
— Конечно, Билли.
Корреспондент заставил себя вытащить ноги из-под банки и сесть. Они осторожно поменялись местами. Едва коснувшись залитых водой сланей и прижавшись к коку, смазчик провалился в сон.
Буйство волн ослабло, шума обрушивающихся гребней было не слышно. Гребец должен был направлять лодку так, чтобы ее не развернуло лагом к волнам и не опрокинуло, стараясь еще и уклониться от гребней. В темноте было не различить черные волны, и часто они возникали прямо рядом с лодкой, когда поздно уже было пытаться ее развернуть.
Корреспондент потихоньку позвал капитана, не зная, услышит ли его тот, но похоже, этот железный человек не спал.
— Капитан, не взять ли курс на свет, что на севере?
Тихий ровный голос ответил:
— Да. Держите на два румба левее.
Пытаясь согреться, кок завязал на себе спасательный пояс — это нескладное приспособление из пробки давало немного тепла. Когда сменившийся гребец оставлял весла и ложился вниз, его зубы тут же начинали стучать от холода, и сосед казался ему горячим как печка.
Корреспондент посмотрел на товарищей, спящих у его ног. Рука кока обнимала плечи смазчика, и эти моряки с осунувшимися лицами и в рваной одежде походили на гротескное изображение детишек, заблудившихся и заснувших в лесу. Только они были в море.
Потом корреспондент, отупев от тяжелой однообразной работы, прозевал высокую волну. Ее гребень с шумом обрушился в лодку, да так, что кок едва не поплыл в своем спасательном поясе. При этом он продолжал спать, а вот смазчик сел, моргая и трясясь от холода.
— Ох, черт! Прости, Билли, — виновато сказал корреспондент.
— Ладно, старина, порядок… Смазчик снова лег на дно и тут же отключился.
Даже капитан дремал, и корреспондент подумал, что вот сейчас лишь он не спит… один во всех океанах.
Ветер над волнами снова усилился и запел унылую песню, печальнее самого конца. Вдруг позади, за кормой, воду словно рассек громадный нож: раздался долгий и громкий свистящий звук, и словно голубое пламя засияли в бурлящей воде огоньки морских светлячков. Наступила тишина. Корреспондент сидел, глядя на море и дыша через открытый рот. И снова свистящий вздох и вспышка сияния, на этот раз по борту, да так близко, что едва не достать веслом. Взлетели хрустальные огоньки брызг, и корреспондент заметил вспарывающий воду огромный плавник, за которым протянулся длинный светящийся след.
Оглянувшись через плечо на капитана, корреспондент не увидел его лица — похоже, капитан все-таки заснул. Обнявшиеся на сланях «детки» тоже крепко спали. Не найдя, с кем бы поделиться впечатлениями, он слегка наклонился и потихоньку чертыхнулся в море.
Но ночное чудище не ушло. Через большее или меньшее время искрящаяся полоса возникала то по носу, то за кормой, то по правому или левому борту, и слышался шелест воды, вспарываемой черным плавником. Мощь и скоростью этого создания завораживали. Оно рассекало воду, как снаряд.Несомненно, катающихся курортников соседство поджидающей за бортом твари привело бы в ужас, но корреспондент только тупо смотрел на море и бурчал вполголоса ругательства.
Правда, ему тоже не улыбалось оставаться с этим нечто наедине; было бы веселее, если бы кто-то из товарищей проснулся и составил ему компанию. Но капитан неподвижно лежал рядом с бочонком, а смазчик и кок спали на дне лодки.
…«Если я утону… если утону, то зачем, во имя морских богов, дано было увидеть берег, этот песок и деревья?»…
Этой тяжелой ночью трудно было не решить, что морские боги действительно вознамерились утопить их, невзирая на всю ужасную несправедливость такого злодеяния. Было бы вопиющим преступлением лишить жизни тех, кто надрывал в борьбе за нее все силы, кто смог столько вынести.
Да, люди тонут в море со времен древних галер с раскрашенными парусами, но все-таки… Когда человек понимает, что для природы он лишь ничтожная букашка, не имеющая никакого значения, и его гибель вовсе не ранит всю вселенную, а останется незамеченной… сначала душу охватывает гнев. Запустить бы камнем в витражи этого прекрасного замка! И еще горше от того, что нет ни замка, ни кирпича под рукой. Он будет осыпать богохульствами любое воплощение этого безразличного мира. Если же не найдется ничего, на что можно выплеснуть свой гнев и презрение, быть может, им на смену придет желание упасть на колени хоть перед Кем-Нибудь и вскинуть руки в мольбе о пощаде: «Пусть так, но ведь могу же я любить себя!» Покажется, что высокая холодная звезда в зимней ночи готова дать ответ. И тогда, на краю, человек сполна познает страдание и страсть.
Моряки в лодке не говорили о философских материях, но нет сомнений — в меру чувств и рассудка подобные мысли приходили в молчании к каждому из них. Иногда на чьем-то лице появлялось иное выражение, чем общая для всех смертельная усталость. Слова же в лодке шли в ход только тогда, когда были нужны для дела.
В голове корреспондента в унисон с его чувствами появились откуда-то строки стихов. Давненько он забыл даже о том, что забыл когда-то эти стихи — а они вдруг всплыли.
Однажды в алжирской пустыне солдат легиона лежал.
Уже умирая, ни ласки, ни женской слезы он не ждал.
И только товарища руку успел на прощание сжать,
Сказав, что жалеет лишь только — сторонки родной не видать…
Корреспондент вспомнил, что когда-то в детстве слышал эти стихи, но история про умирающего солдата никогда не казалась ему сколько-нибудь важной. Они зубрили стихи про солдата всей школой, но повторение, как перекармливание едой, лишь сделало его совершенно равнодушным. Даже мысли не возникало о том, что смерть какого-то легионера черт знает где хоть капельку его касается. Ему нисколько не было жаль солдата из стихов, и вообще, все это не стоило и сломанного кончика карандаша.
А вот теперь вся картина возникла перед глазами как живая. Стихи больше не были плодом творческих мучений поэта, который, сочиняя их, мог прихлебывать чай или греть ноги на каминной решетке. Это была реальность — жестокая, скорбная и прекрасная.
Корреспондент ясно видел солдата, неподвижно вытянувшегося на песке. Побелевшая левая рука была прижата к груди, словно он пытался удержать свою жизнь, но меж пальцев текла кровь. Вдали, на фоне гаснущего заката, виднелся город из низких квадратных домишек. Ворочая веслами в странной полудреме, корреспондент всматривался в шевелящиеся все медленнее губы умирающего. Его охватило понимание происходящего, всеохватное и отрешенное от всего личного. Так жалко было солдата, умирающего на песке где-то в Алжире…
Той твари, что кружила вокруг шлюпки, видимо наскучило ожидание. Шум больше не слышался, не светился и след в потревоженной воде. Огонек на севере, на который они держали курс, мерцал по-прежнему, но не похоже было, чтобы он становился ближе. Иногда до ушей явственнее доносился грохот прибоя, и тогда корреспондент немного отворачивал в море и греб сильнее.
На юге кто-то, похоже, жег на пляже костер. Далеко и в низине, так что самого огня было не видно, но он бросал красноватые отсветы на соседний обрыв, которые и можно было различить. Ветер усиливался, и волны стали иногда взлетать хищными прыжками, вспыхивая искрами рассыпающихся гребней. Капитан заворочался в носу лодки и сел, выпрямившись.
— Какая длинная ночь… — сказал он корреспонденту и поглядел в сторону берега. — Однако, спасатели не торопятся…
— Вы видели акулу, которая тут кружила?
—Да, видел. Здоровенная тварь.
— Жаль я не знал, что вы не спите.
Потом корреспондент наклонился вниз.
— Билли…
Внизу, на дне лодки обозначилось медленное шевеление.
— Билли, не подменишь меня?
— Ясное дело.
Едва лишь корреспондент почувствовал такую комфортабельную холодную воду на дне лодки и привалился к спасательному поясу кока, как тут же заснул, хотя его зубы продолжали выбивать все модные ритмы сразу. Сон был так крепок, что показалось — всего через одно мгновение он услышал, что теперь смазчик зовет его, чуть слышно, в крайней степени изнеможения:
— Ты меня не сменишь?
— Конечно, Билли.
Свет на севере куда-то пропал, но теперь капитан бодрствовал и говорил корреспонденту, как править. Позже они отошли мористее, и капитан приказал коку сесть на корме и рулевым веслом удерживать лодку носом к волнам, а если он услышит шум прибоя — тут же разбудить всех. Теперь смазчик и корреспондент могли отдохнуть вместе.
— Дадим парням шанс снова быть в форме, сказал капитан.
Трясясь и стуча зубами от холода, они свернулись на сланях и заснули мертвым сном, не предполагая, что оставляют коку «в наследство» компанию еще одной акулы. А может, и той же самой.
Лодка плясала на волнах, и порой спящих снова обдавал холодный душ, но он был бессилен их разбудить. Злобные порывы ветра и брызги действовали на них не больше, чем на мумии.
— Ребята! — с неохотой позвал их наконец кок, — нас снесло уже близко, надо бы кому-то из вас снова отгрести в море. Корреспондент очнулся первым и тут же услышал грохот опрокидывающихся гребней.
Он сел за весла, а капитан дал ему глоток виски с водой. Дрожь прошла.
— Ну, если я доберусь таки до берега, а потом кто-нибудь покажет мне хотя бы фотографию весла…
Шло время, и вот снова короткий разговор:
— Билли… Билли, не сменишь?
— Само собой.
Когда корреспондент снова открыл глаза, море и небо уже окрасились серыми рассветными тонами. Потом на волнах расплескались кармин и золото, и, наконец, во всем своем великолепии пришло утро с безоблачным голубым небом и горящими на верхушках волн солнечными бликами. На береговых дюнах вдалеке виднелось множество черных домиков, а над ними поднималась высокая белая ветряная мельница. Но ни прохожего, ни собаки, ни велосипедиста не было видно на пляже, словно этот поселок был брошенным.
Все четверо разглядывали берег.
— Ладно, — сказал капитан, — раз помощь не идет, может лучше все-таки попробуем выброситься через прибой. И прямо сейчас. Если будем медлить, сил совсем не останется.
Остальные молча согласились.
Шлюпку развернули к берегу. Корреспондент все удивлялся, что никого нет на высокой ветряной мельнице и никто не смотрит на море. Ветряк казался великаном, повернувшимся спиной к бедным муравьишкам. И даже символом безразличия природы среди борющихся и носящихся в воздухе отдельных судеб. Природы, какой она представляется человеку.
Она не казалась ни жестокой, ни милосердной, ни вероломной, ни разумной. Нет. Она была равнодушной, просто равнодушной.
Пожалуй, в таком положении, перед лицом безразличия всей вселенной, человек должен был бы увидеть все бесчисленные пороки своей жизни, с ужаснуться, представив их вкус… и взмолиться о еще одном шансе. Перед неизвестностью у края могилы различие между добром и злом кажется наконец ясным, и человек понимает, что если ему выпадет начать заново, он все исправит, и слова, и то что делал, и даже станет остроумнее при знакомствах и разговорах.
— Ну, ребята, — сказал капитан, — теперь держись. Все что мы сможем, так это держаться подольше, а когда лодку зальет, бросайте ее и выбирайтесь на берег. Только спокойно, не прыгайте, пока лодка еще будет держаться.
Смазчик сел на весла и, оглянувшись, через плечо посмотрел на прибой.
— Капитан, — сказал он, — думаю лучше нам развернуться носом к морю и вести ее кормой вперед.
— Хорошо, Билли. Давай кормой.
Смазчик развернул лодку, и теперь сидевшим на корме коку и корреспонденту приходилось оглядываться, чтобы бросить взгляд на по-прежнему пустынный и безразличный берег.
Валы поднимали лодку так высоко, что за прибоем стали видны полосы пены, накатывающиеся на полого поднимавшийся пляж.
— Близко нам не подойти, — сказал капитан.
Когда люди отрывали взгляды от катящихся волн, они смотрели на берег, и в глазах было одно-единственное выражение. Наблюдавший за товарищами корреспондент понял, что никто из них не боится, но что значили эти взгляды, понять было трудно. Что же до него самого, он слишком устал, чтобы сосредоточиться и осмыслить положение. Он попытался напрячь голову, чтобы решить как быть, но измученные мускулы были сильнее сознания, и его тело сказало: мне все равно. Мелькнула только одна мысль: все-таки жалко будет утонуть. Свинство.
Не было ни поспешных слов, ни бледности, ни смятения. Они просто смотрели на берег.
— Еще вот что: помните, когда окажемся в воде, держитесь подальше от лодки, — дал последний совет капитан.
С моря пришла большая волна, и ее гребень внезапно с обрушился и понесся к ним длинным ревущим белым валом.
— Спокойно…
Они молчали и ждали, глядя на приближающийся бурун. Лодка забралась вверх по склону волны, взлетела на кипящую вершину, черпнула воду… и перепрыгнула волну, заскользив по пологому обратному склону. Кок стал вычерпывать воду.
Но недалеко был уже следующий вал. Клокочущий кипящий поток подхватил лодку и поставил ее почти вертикально. Вода хлынула со всех сторон. Корреспондент держался в это время за планширь, и когда через него хлынула вода, отдернул руки, как будто не хотел замочить пальцы.
Их маленькая лодка глубоко осела и закачалась как пьяная.
— Черпай, кок!
— Есть, сэр!
— Ребята, следующая нас точно утопит. Готовься прыгать!
Третья волна уже накатывалась — огромная, яростная, безжалостная. Она буквально проглотила лодку, и почти одновременно все прыгнули в воду. Корреспондент успел схватить валявшийся кусок спасательного пояса и, уже падая за борт, левой рукой прижал его к груди.
Январская вода была ледяной.
У берега Флориды море могло бы быть и потеплее, подумал он. Эта мысль показалась такой важной, что ее стоило запомнить. Какая жалость, что вода холодная! Этот факт последней соломинкой добавился ко всей прискорбной оценке ситуации: пожалуй, теперь и заплакать было бы не стыдно. Черт, как холодно.
Вынырнув на поверхность, он не осознавал ничего, кроме гула бурлящей вокруг воды. Потом увидел плывущих недалеко товарищей. Смазчик был впереди в этой гонке, он плыл умело, сильными быстрыми гребками. Слева белым бугром выпирала пробковая спина кока, позади был капитан, державшийся здоровой рукой за киль опрокинутой лодки.
Берег где-то там был незыблем, и среди сумятицы волн корреспондент порадовался такой желанной тверди. Но он понимал, что до берега неблизко, и плыл не торопясь. Кусок пробкового пояса немного поддерживал; иногда удавалось даже соскальзывать со склона волны, как на салазках.
Потом он попал в какую-то полосу, где плыть стало тяжелее. Это было обратное течение: он плыл, но перестал продвигаться вперед. Берег был уже ближе, как на сцене. Глаза различали все подробности.
Капитан, заметив проплывавшего в стороне кока, закричал ему:
— Перевернись на спину, кок! Перевернись и загребай веслом, раз оно у тебя!
— Есть, сэр…
Кок перевернулся на спину и поплыл, орудуя рулевым веслом, да так ловко, как будто сидел в каноэ. Вскоре левее проплыла и шлюпка с капитаном, который по-прежнему держался рукой за киль, словно человек, заглядывающий через забор, только забор этот вертелся во все стороны. Корреспондент восхитился, как капитану при этом все-таки удается удержаться.
Смазчик, кок и капитан приближались к берегу; за ними, подпрыгивая на волнах, плыл полупустой водяной бочонок. А корреспондент все боролся с новым врагом — обратным прибойным течением. Берег с его белым пологим пляжем и зеленым откосом и тихими домиками был совсем близко и казался картиной, словно он любовался в галерее пейзажем Бретани или Голландии. Он подумал: я все-таки утону? Неужели это возможно, неужели? Наверное, собственная смерть представляется человеку последним явлением природы.
Но вот какая-то волна вынесла корреспондента из этого течения, и он внезапно обнаружил, что снова стал приближаться к берегу. А потом увидел лодку и капитана, который обернулся к нему и звал:
— К лодке! Плывите ко мне!
Пробиваясь к капитану, он подумал даже, что, если вконец измучается, утонуть будет удобным выходом. Конец этой борьбе с враждебной стихией, какое облегчение. Он обрадовался этому, потому что уже несколько месяцев ужасался мыслям о болезни и возможности длительной агонии перед смертью. Он не хотел терпеть страдания.
И тут он заметил человека, бежавшего по берегу, раздеваясь на бегу. Плащ, штаны, рубашка летели на песок.
— Сюда, к лодке! — звал капитан.
— Есть!
Корреспондент греб, и тут он увидел, что капитан достал ногами дно и отпустил шлюпку. А потом, впервые за всю эту историю, море благосклонно подарило ему самому может и невеликое, но настоящее чудо: большая волна подхватила корреспондента и легко швырнула далеко вперед, через опрокинутую шлюпку и еще намного дальше. Даже в этот момент он поразился такому «гимнастическому упражнению».
Перевернутая шлюпка в прибое — не игрушка.
Здесь вода была уже только по пояс, но он смог устоять на ногах лишь один момент. Волны сбивали с ног и опрокидывали, течение тащило назад в море. Тут он увидел человека, который бежал к ним: тот бросился в воду и вытащил на берег кока, а потом двинулся к капитану. Но капитан махнул ему рукой, показав на корреспондента. Подбегая, их спаситель разделся догола, теперь он был гол, как дерево зимой, только над головой словно метался светящийся нимб, как у святого.
Грубо схватив корреспондента за руку, он рванул и потащил к берегу, к берегу, на берег.
— Спасибо, старина!
Вдруг спаситель крикнул: — Что это? — и показал пальцем.
— К нему… — прохрипел корреспондент. Там, на отмели, лицом вниз лежал смазчик. Его лоб упирался в песок, который замывала каждая новая волна.
Корреспондент не знал, что было дальше. Выбравшись на твердую землю, он повалился на песок сразу всем телом, словно свалившись с крыши… но удачно.
Потом казалось, что весь пляж заполнили появившиеся откуда-то люди с одеялами, одеждой и фляжками; женщины с кофейниками и чудесными снадобьями.
Спасшихся из моря встретили тепло и щедро.
Но одного из них, неподвижное тело, с которого еще стекала вода, медленно понесли с пляжа наверх. Увы, ему земля могла теперь предложить лишь другое, страшное гостеприимство — могилу.
Настала новая ночь и появился месяц; белые гребни волн все так же катились по морю, а ветер пел великую песню моря мужчинам, стоявшим на берегу.
Они чувствовали, что теперь понимают ее и, пожалуй, cмогли бы объяснить.
Stephen Crane (1871 — 1900)
Open Boat
Крейн плыл на "Коммодоре" и пережил все, о чем пишет, после крушения 2.01.1897 г.
Перевод Григория Шмерлинга, 2011-2016.
Использованы иллюстрации и фотография, найденные в сети; права на них принадлежат их авторам.