Робин Нокс-Джонстон

Под парусом в одиночку вокруг света

Первое одиночное, безостановочное, кругосветное плавание на парусной яхте


Перевод А.А. Соколова

Замечания к публикации



Оглавление

Вступительное слово

…Рано или поздно, под старость или в рассвете лет, Несбывшееся зовет нас и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, спохватившись и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, что бы схватить и удержать его слабо мелькающие черты?…

Перед нами книга одного из самых выдающихся яхтсменов 20-го столетия, отчетливо и подробно рассказывающая о, может быть, последнем достигнутом рубеже в яхтинге – одиночном, безостановочном, кругосветном плавании под парусом. Помимо детального изложения технических нюансов и трудностей с которыми может столкнуться любой отправляющийся в подобное путешествие, книга является замечательным свидетельством напряженной внутренней жизни, взлетов и падений, духовной эволюции человека сознательно оставшегося один на один с Океаном. Из девяти участников стартовавших в гонке Sunday Times Golden Globe Race в 1968 году только одному удалось финишировать спустя 312 дней после старта.

В наши дни вряд ли кого удивишь кругосветным плаванием. Но были те Первые, которые проложили пути, раздвинув границы нашего познания и перевернув привычные представления о возможном и невозможном. Весь переход протяженностью более 30 000 миль, больше половины которого пролегало в штормовых широтах, по сути, совершен на утлом суденышке, с точки зрения современных яхтсменов не имеющем никаких шансов на благоприятный исход путешествия. Мы, избалованные современными технологиями и приборами, имеем гораздо больше возможностей и гораздо реже стремимся к испытанию пределов человеческих возможностей. Достаточно уже того что мы идем там же где прошли первооткрыватели, искренне радуясь легкому прикосновению к безбрежному существу Океана, такому же безбрежному как разум человека и глубокому как его бессознательное. Океан безграничен. У каждого свой путь. И коль скоро мужественный человек движимый главным образом «личным тщеславием и национальным эгоизмом», как он сам написал о себе, может совершить невозможное – то на что же способен ведомый к цели искренним любопытством и радостью познания?

Алексей Панасенко,
cтарший преподаватель яхтенной школы RAYS

Предисловие

В наши дни, когда яхтсмены на быстроходных, выстроенных по особым проектам судах, облетают земной шар менее, чем за 100 дней, непросто поверить в то, что еще каких-то 35 лет назад не все верили в возможность безостановочного кругосветного плавания.

Но если осознание возможности путешествия можно назвать преимуществом, то отсутствие остроты ощущений, сопутствующих любому вторжению в зону неизведанного – явный недостаток, от которого нашим современникам никуда не деться. Пряный привкус приключения начал исчезать после того, как в океане проторили дорожку в кругосветки, и почти исчез, когда человек в яхте превратился в передовой компонент, зависящий от целой команды специалистов и помощников.

Есть что-то в высшей степени удовлетворительное в том, чтобы быть абсолютным хозяином собственной судьбы и знать, что если дела пойдут не так, то под рукой не окажется спутникового телефона, и раз отправившись в плавание, вы можете полагаться лишь на показания приборов.

Гонка The Golden Globe Race была уникальной и навеки останется единственной в своем роде. Единственная цель гонки – первым обогнуть земной шар в одиночку без заходов в порты. Гонку даже сложно назвать гонкой в полном смысле этого слова: участники отправлялись в плавание по мере готовности, а правила так до конца никто и не сформулировал. Совершенно случайно, в один и тот же год девять человек решило попытать счастья в одиночной кругосветке. Френсис Чичестер (Sir Francis Chichester) и Алек Роуз (Alec Rose) показали возможность кругосветного плавания с остановкой в Австралазии (Океании), бросив тем самым вызов остальным спортсменам, но никто не знал, способна ли лодка выжить в море на вдвое большей дистанции и при отсутствии помощи. Задача никому не казалась легкой, многие считали ее неосуществимой, но в этом-то и заключается прелесть серьезного вызова. Настоящее удовлетворение приносят только значительные достижения и преодоление колоссальных трудностей.

Не существовало никакой концепции лодки, идеально подходящей для подобного плавания, никакой специальной литературы, если не считать содержащуюся в лоциях Адмиралтейства информацию. Средства связи в то время еще оставались достаточно примитивными и отнюдь не надежными, передатчики работали на средних и высоких частотах, а сверхвысокие частоты почти не использовались в море – на мачтах все еще продолжали гореть сигнальные лампы. На установление связи с ламповыми передатчиками уходило иногда по восемь часов. Никакой информации о погоде не существовало в природе. Были барометр, облака над головой и направление ветра – параметры, по которым вы составляли собственный прогноз. Спутниковые системы навигации еще не были изобретены. В вашем распоряжении был тот же набор инструментов, что и у капитана Кука двумястами годами ранее – секстант и хронометр. Заболев, можно было воспользоваться советами из Медицинского руководства капитана судна и маленькой аптечкой. Если радиосвязь не работала, диагноз вы ставили себе сами. Качество одежды оставляло желать лучшего – непромокаемая ткань довольно скоро теряла заявленное качество.

Еда была консервированной, сублимированных продуктов на рынке еще не было. Консервы намного тяжелее и обращаться с ними приходилось бережно. Консервированная пища, по крайней мере, втрое тяжелее сублимированной. Масса требующихся для длительного плавания консервов замедляла скорость движения судна. Во время плавания время от времени устанавливаешь радиосвязь с берегом или с проплывающим мимо судном, но в основном вы предоставлены самому себе. Случись беда, в эту доисторическую эру отсутствия аварийных спутниковых радиомаяков рассчитывать пришлось бы только на себя.

Каждый решал сам, какая лодка ему подходит больше всего, или же какую лодку он может себе позволить. Мой выбор остановился на том, что я имел – на Suhaili. Я задолжал банку половину ее стоимости, но решил не доверять никому своей тайны, настолько захватившей меня, что я не позволил бы никому встать на моем пути.

Выбор Suhaili оказался крайне удачным. 32-футовой длины яхта не столь быстра, но ее конструкция, созданная американцем Уильямом Аткинсом (William Atkins) из компании Eric, базируется на дизайне знаменитых норвежских спасательных шлюпок Колина Арчера (Colin Archer). Она чрезвычайно прочна, судоходные качества ее превосходны и помимо всего прочего, Suhaili великодушна и всепрощающа.


Маршрут кругосветного плавания Робина Нокс-Джонстона на яхте Suhaili (14.06.68–22.04.69).
Названия на карте соответствуют 1968-69 годам.

Одним из важнейших ее преимуществ, не считая того, что проплыв на ней 17 тысяч миль и обогнув мыс Доброй Надежды, я близко с ней познакомился, была ее относительная простота в эксплуатации, почти все задачи технического обслуживания яхты были мне по силам.

Естественный для 300-дневного плавания износ узлов и конструкций ставил в повестку дня непрерывный процесс техобслуживания и устранения неполадок, что не являлось непреодолимой трудностью для человека, прошедшего школу торгового флота Ее Величества. Бескрайность просторов Южного океана обескураживает, но у меня уже имелся опыт прохождения на Suhaili сквозь штормовые шквалы.

Прочная, выносливая, пригодная для дальних плаваний, верная и надежная – вот вам портрет моей Suhaili.

Благодарности

При подготовке Suhaili к плаванию, во время путешествия и после моего возвращения меня словом и делом поддерживали многие люди. Перечисляя имена некоторых из них, я не забываю и о тех, кто остается неназванным, но кому я адресую свою благодарность. Остается лишь надеяться на то, что эта книга, в какой-то степени поможет отдать долг, лежащий на Suhaili и на мне.

Своим путешествием я, главным образом, обязан Дэвиду Уотерхаузу и Джорджу Гринфилду. Дэвиду – тем, что он вселил в меня уверенность в успехе еще тогда, когда кругосветное плавание было чуть больше мечты, а Джорджу – тем, что он помог мечте материализоваться в реальность.

Молодой человек, как правило, лишен финансовых средств, требующихся для такого рода плаваний, поэтому в наше время ему неизбежно приходится заниматься поиском спонсоров. Я от души благодарю Дэвида Асколи из издательства Cassel и Майка Кристиансена из газеты Sunday Mirror в Лондоне, Чарльза Барнарда из журнала True magazine и Ларри Хьюза из нью-йоркского издательства William Morrow за веру в Suhaili и в меня, позволившую им уговорить руководство компаний поддержать кругосветное плавание. Эта поддержка и завязавшаяся дружба с сотрудниками компаний стали неожиданным и чрезвычайно приятным бонусом путешествия.

На всем протяжении плавания персонал компании British-India Steam Navigation Company оказывал мне всестороннюю поддержку, как в море, так и на берегу. Без их помощи я навряд ли сумел бы благополучно вернуться домой.

Помощью в подготовке Suhaili к плаванию я обязан Дэвиду Уотерхаузу, Клайву Хендерсону, Майку Соутеру, Ричарду Карпентеру, Кену Паркеру, Брюсу Максвеллу, Биллу Раунтри, моему брату Майклу, Хейзелу Крессвеллу, Стелле и Джиму Френду, Уиллу Дизу, многим членам команды эскадренного миноносца Duncan, господину МакКею из компании Mills&Knight, Джиму Джонсу и морским кадетам с Deptford, членам трупы театрального центра в Бэкенхеме, Пэту Флюксу, сотрудникам судоремонтного предприятия в доках Surrey Commercial Docks, яхт-клуба Newhaven Marina, а также директорату порта Фалмута. Уильям Маконахи и Джордж Гардинер из компании Marconi Marine, Клифф Пирсон из газеты Sunday Mirror и Мэтью Джонстон с радиостанции Baldock GPO Radio Telephone Station главного почтового управления в Бальдоке блестяще справились с организацией моей радиосвязи с радиостанциями по всему миру.

До моего отплытия из Фалмута члены Клуба поддержки Suhaili – Кен Паркер из издательства Cassell, Брюс Максвелл, Билл Раунтри и Вик Робертс из газеты Sunday Mirror – полностью избавили меня от всех забот, так что я ничем кроме подготовки Suhaili к плаванию не занимался. Благодаря Его преподобию Дэвиду Робертсу и Рону Стрингеру из компании Marconi Marine я обрел дополнительную уверенность в своих силах. С особенной теплотой хочется поблагодарить Ди и Боба Бреннанов из отеля Marine Hotel, персонал гостиницы и многих ее постояльцев.

Во время моего отсутствия Иен Мюррей, Норман Александер и Джордж Гринфилд вели мои дела, причем намного более эффективно, нежели я это делал сам, когда находился дома.

В течение всего путешествия я получал огромную помощь со стороны радиостанции GPO Radio Station at Baldock, радиостанции Кейптауна – Cape Town Radio, новозеландских радиостанций Radio Arawua и Land’s End Radio. Газета Sunday Mirror сделала все возможное для того, чтобы на протяжении всего плавания я получал новости из дома; за это я должен сказать спасибо Брюсу Максвеллу, немало поработавшему для этого в Лондоне, Новой Зеландии и на Азорах, а также Нати Феррейра в Кейптауне.

После моего возвращения в Фалмут Клифф Пирсон и вся команда Sunday Mirror, Роберт Риддел из Sunday Times, Ди и Боб Бреннаны вместе со всем персоналом Marine Hotel, Джон Лодж, начальник порта капитан Эдвардс, командор Фокс из Королевского яхт-клуба в Корнуолле, судостроительная компания Falmouth Boat Construction Со Ltd, клуб болельщиков и последние в списке, но не менее важные для меня – моя сестра Диана, а также братья Дик, Крис и Майк, делали все возможное для того, чтобы помочь мне справиться с суматохой первых дней. Я благодарю также Гая Кроссли-Мигса и экипаж катера Fathomer, нанятого газетой Sunday Mirror, за эскорт для Suhaili на финишной прямой, равно как и капитана Эванса и экипаж яхты Queen of the Isles, зафрахтованной газетой Daily Express. Вспоминая проведенные в Фалмуте дни, я чувствую, что мне не хватает слов выразить всю глубину признательности мэру Алдерману, его супруге и госпоже Норман Фруттис, а также сотрудникам городского совета и всем горожанам за устроенный 22 апреля 1969 года праздник и за их доброе отношение ко мне, моим родственникам и друзьям.

При написании книги я пользовался советами и помощью Кена Паркера. Джил Пирсон выполняла всю машинописную работу, разбирала мои записи и перепечатывала их набело, так что уже на следующий день в моем распоряжении был превосходно отредактированный текст.

В заключение, мне хотелось бы отметить поддержку моих родителей, которую я ощущал при подготовке к путешествию, во время плавания и после возвращения домой. То, что пришлось перенести им, во многих отношениях оказалось наиболее трудным.

Робин Нокс-Джонстон

Доуни, Кент

июль 1969 года

Suhaili

«Табарли строит тримаран», – сказал мне отец однажды утром, – Как думаешь, это судно годится для трансатлантической гонки?»

За окном стоял март 1967 года, я наслаждался покоем в кентском доме своих родителей в Доуни, где проводил месячный отпуск перед тем, как приступить к выполнению обязанностей старшего помощника на Kenya. За пару недель до этого мы с моим братом Крисом и Хайнцем Фингерхатом привели Suhaili в Лондон, совершив плавание длиной 15000 миль от берегов Индии. Теперь Suhaili стояла на якоре в одном из илистых притоков Темзы, у Бенфлига, а я раздумывал, как с ней быть дальше.

«Не думаю, – ответил я, – тебе известны, какие то подробности?»

«Нет, но мне интересно, не собирается ли он побить время Чичестера, а может быть, даже отправиться в кругосветку без остановок. Это ведь единственное в яхтинге, что до сих пор остается несделанным, все остальное уже проделано, не так ли?»

С этими словами отец отправился в свой офис, оставив меня наедине с чашкой кофе и моими мыслями. «Это единственное, что остается несделанным», – вертелось у меня в голове. Безостановочное кругосветное плавание – единственная вершина морских марафонов, все еще остававшаяся непокоренной. Чичестер заходил в Австралию и Алек Роуз собирался сделать то же самое. Кто первым отправится в безостановочное кругосветное плавание в одиночку? Рано или поздно это случится и было бы резонно предположить, что Табарли, – сильный и опытный яхтсмен, – планирует подобное плавание. Он был способен на такое. Его незаурядное мастерство проявилось еще в 1964 году, во время трансатлантической гонки одиночек. Мне запомнилась шумиха, поднятая французскими газетами, которых успех соотечественника привел в исступление. «Француз повелевает англосаксонским океаном», – кричала Paris-Match, делая вывод о превосходстве французских моряков над участниками Island Race.

Помню, кровь кипела в моих жилах, когда я читал эту статью, а теперь перед глазами мелькали кошмарные заголовки, которыми станут упиваться французы, окажись Табарли первым человеком, в одиночку обогнувшим земной шар без заходов в порты. Случись такое – поднимется шумиха, которая не закончится никогда.

Правда, не существовало никаких свидетельств того, что Табарли планирует путешествие, но с другой стороны, ему это было по силам, да и в любом случае, рано или поздно кто-нибудь замахнулся бы на такое. Было бы справедливо, если первым оказался бы британец.

Но кто отправится в плавание? Все известные одиночники либо были уже в море, либо готовились к другим путешествиям. Мог ли я стать этим человеком? Ясное дело, что не на Suhaili, она была слишком мала. Несмотря на то, что я прекрасно узнал ее, и она уже стала частью меня, я не смел надеяться угнаться на ней за Табарли. Для этой работы мне понадобилась бы новая лодка, а лодки стоили больших денег. Возможно, я смог бы позволить себе покупку новой лодки, но для этого пришлось бы продать Suhaili или найти спонсора.

Я начал размышлять над трудностями одиночного путешествия, которое продлилось бы от семи до десяти месяцев. Половина этого времени ушла бы на плавание в Ревущих сороковых широтах Южного полушария, вдали от оживленных торговых маршрутов. Случись беда – на помощь рассчитывать не стоило бы.

Интересно, смогу ли я вынести столь долгое одиночество или сойду с ума? Трудно было ответить на этот вопрос, ведь до этого мне еще не приходилось оставаться в одиночестве более чем на 24 часа. Правда, меня не долго занимал этот вопрос. Неожиданно даже для самого себя, я пришел к выводу о его несущественности, тут же осознав, что попался на крючок.

Корни нашей семьи находятся в Ольстере и в Англии. Предки отца – Ноксы и Джонстоны – были пресвитерианскими фермерами, переселившимися в начале 17-го века с Шотландской низменности в Ирландию. Согласно семейному преданию, одним из наших Ноксов считается Роберт Нокс (1640–1720), чей портрет висит в зале Королевы в Национальном морском музее в Гринвиче.

Говорят, я на него похож. Находясь, как и его отец, на службе в East India Company, он провел в плену на острове Цейлон около 20 лет, в течение которых ему приходилось изыскивать способы выживания – порой, довольно необычные – так, он овладел искусством вязания шапочек, которые сбывал, разъезжая по всему острову. В конце концов, Роберт Нокс сумел совершить свой знаменитый побег, и после отставки с поста командира флота Компании Джона (John’s Company так часто называли East India Company), он написал первую англоязычную историю острова Цейлон – этот труд ценится до сих пор. У нас в семье существует также достаточно темное предание об одном из Ноксов, который был последним пиратом и жизнь которого оборвала виселичная петля на западном побережье Шотландии. Впрочем, помимо этих трех, Ноксы и Джонстоны не имели никакого касательства к морю.

Предки со стороны матери – Кри (Crees), несмотря на свою шотландскую фамилию, были юристами из Стоктон-на-Тизе, переехавшими на юг в кентский Бекенхэм. Не знаю, насколько мой дедушка, капитан военно-морского флота Т. Кри (T.Cree, R.N.), являет собой генетическое обоснование принятия мной решения отправиться в кругосветку.

Действительно, отцу до войны пришлось поработать в офисе компании, занимавшейся морскими перевозками, но верно и то, что из пяти детей – моих младших братьев Дика, Криса, Майка, сестры Дианы и меня – только во мне проявилась склонность к карьере на море.

Я родился в день Св. Патрика, 17 марта 1939 года, что привело в состояние восторга моего деда со стороны отца, в честь которого я был назван Уильямом-Робертом – с обязательным добавлениям Патрика (William-Robert-Patrick), конечно же. Во избежание недоразумений меня всегда звали Робином (Robin).

О войне я помню совсем немного. Наш дом в Нью-Брайгоне недалеко от Ливерпуля разбомбили и я помню, как в ту ночь, когда двигатель немецкого снаряда Фау решил заглохнуть прямо над крышей тетушкиного дома, меня подняли ночью с постели и понесли, укутанного в стеганое одеяло, в бомбоубежище. Еще я помню приезд на побывку отца после того, как он был ранен в Антверпене. Вот, собственно и все, что отложилось в моей памяти о Второй Мировой войне.

Потеряв пристанище в Нью-Брайтоне, мы переехали в Хезуолл, расположенный в устье реки Ди, где впервые в моей жизни, я проявил интерес к лодкам и кораблям. Когда мне было четыре года, я соорудил свой первый плот. Материалом для плота послужили дощечки от ящиков из-под апельсинов, которые мне пришлось тащить до берега целую милю. Спуск на воду прошел успешно, но стоило мне только взобраться на борт, плотик немедленно пошел ко дну.

Следующей моей лодкой стало 10-футовое каноэ, над постройкой которого я трудился на мансарде дедушкиного дома. Мне было уже четырнадцать лет и я посещал дневную школу в Беркхэмстеде. Каноэ тоже потонуло, не выдержав заводских испытаний на Гранд-Юнион-Канале – факт, обнародование которого уже не повредит моим отношениям со спонсорами кругосветного плавания. Впрочем, когда мы привезли каноэ в Селси, в Сассексе, ее судоходные качества не вызывали сомнений, о чем свидетельствует опубликованная в Junior Express фотография лодки и ее гордого владельца.

В возрасте 17 лет я принял решение о поступлении на военно-морскую службу, для чего мне необходимо было успешно сдать экзамены в Комиссии по делам гражданской службы. Я получил хорошие оценки по географии и истории, но срезался по физике – обязательному предмету для желающих поступить на флот. Раздумывая над этой моей неудачей сегодня, когда физика стала составной частью моей повседневной жизни, причем увлекательной, доставляющей удовольствие частью, я прихожу к выводу, что причиной поражения стала моя неспособность применять на практике теоретические познания, полученные в процессе усвоения школьной программы. Отличительной чертой моего характера было нежелание выполнять неинтереснyю работу. Я делал все от меня зависящее для того, чтобы увильнуть от нее, хватаясь подчас за более трудные, даже опасные задачи, которые казались мне достойными внимания. С годами я, в некоторой степени, сумел справиться с этим недостатком, но видимо, не до конца. В процессе подготовки Suhaili к кругосветному плаванию, это мое качество иногда приводило моих друзей в отчаяние.

Перечитывая вновь при написании этой книги дневник времен доводки Suhaili, я наталкиваюсь на последствия присущей мне тактики поведения и на все те же сознательные усилия по ее преодолению.

…единственным способом избавиться от депрессивного состояния, в которое я погружен в настоящее время, является, по-возможности, более полная занятость повседневной текучкой. Поэтому, я тщательно вычистил всю нарезку винтовых домкратов и смазал их стокгольмским дегтем. Затем были отполированы и выкрашены олифой вентиляционные клапаны. По ходу я смазал и тронутые ржавчиной приводные соединения… – 9 июля 1968 года, 25-й день плавания.

Провалив экзамены в Комиссии по делам гражданской службы, я оказался перед выбором: либо ждать следующих экзаменов – без гарантии того, что я их выдержу, либо идти учеником на торговый флот. К счастью, я предпочел второй сценарий и поступил на учебный корабль Chindwara, принадлежавший компании British India Steam Navigation Company. Учебные курсы по подготовке кадетов находились в доке Royal Albert Dock в Лондоне.

Команда Chindwara – одной из двух 7500-тонных грузовых посудин, была почти полностью укомплектована кадетами компании. На борту нас было около сорока человек, работавших под руководством офицерского состава и боцмана Берти Миллера, который уже тогда являлся ходячей легендой компании. Если руководитель курса обучения Дэвид Колли был ответственен за наше успешное прохождение сквозь лабиринт теоретических и технических знаний, требующихся офицерам торгового флота, то Берти должен был сделать из нас моряков. Берти, из которого энтузиазм и энергия били ключом, знакомил нас с узлами и сплеснями, такелажем и парусами, учил правильно держать в руке малярную кисть и делать тысячу разных вещей, отличающих моряка от простого человека. Он научил нас уважительному отношению к рабочему материалу и инструментам. Берти всегда проявлял огромное беспокойство относительно того, как именно мы приступаем к работе и как завершаем ее. В его мировоззренческой системе не было места дрянной, низкопробной работе. Ничто не ускользало от его дотошного взгляда и довольно скоро мы пришли к убеждению, что плохо выполненная работа не стоит усилий, на нее затраченных и не приносит никаких дивидендов.

Три увлекательных года я проплавал на Chindwara, курсируя между Лондоном и восточноафриканскими портами. Затем, после прохождения практики на других судах компании, в октябре 1960 года я выдержал экзамен на получение сертификата Министерства транспорта, который наделял меня правом работать вторым помощником капитана. Сначала я плавал на грузопассажирском корабле компании Dwarka, курсировавшем между Индией и портами в Персидском заливе. К этому времени я уже был помолвлен, а год спустя, получив сертификат первого помощника капитана, женился.

Мы поселились в Бомбее и я поступил третьим помощником капитана на Dumra. Со мной на корабле дополнительным третьим помощником плавал еще один кадет с Chindwara Питер Джордан. Вместе с ним мы разработали план покупки дау, на которой собирались плыть домой в Англию. Однако довольно быстро мы сообразили, что шансов продать ее в Англии, практически нет, поэтому, сколь ни соблазнительной была перспектива путешествия на судне времен Синдбада, с практической точки зрения инвестиция была обречена на провал. Поэтому мы решили заняться постройкой яхты, которую можно было бы использовать при подводном плавании и фотографировании, что как мы надеялись, окупило бы наши дорожные расходы. После возвращения в Англию мы продали бы яхту.

Наш выбор был сделан в пользу семейной яхты, подходящей для плавания в открытом океане. Мы засели за журналы и книги по яхтингу, стараясь выбрать подходящий проект. Остановившись на кече, мы отправили письмо в Пул, в Дорсете, где находилась штаб-квартира фирмы, рекламировавшей полные проекты и бесплатные консультационные услуги. Мы получили от них совершенно не то, на что рассчитывали – проект достаточно старомодного кеча, к которому прилагалось два варианта парусов, один гафельный и один бермудский. План такелажной оснастки отсутствовал. Впрочем, поскольку мы обязательно должны были поймать северо-западный муссон следующего года, не было резона ввязываться в длительную переписку. У нас уже был проект прочной и устойчивой лодки, которая подходила нам больше, нежели тонкая быстроходная красавица.


Схема и список парусного вооружения яхты
(изменения связаны с установкой авторулевого Admiral).

1. Спинакер, 1 шт. (270 кв. футов);

2. Большой кливер (Big Fellow), 1 шт. (220 кв. футов);

3. Большой кливер (Little-un), 1 шт. (180 кв. футов);

4. Кливер, 3 шт. (135 кв. футов);

5. Штормовой кливер, 1 шт. (40 кв. футов);

6. Стаксель, 2 шт. (84 кв. футов);

7. Грот, 2 шт. (300 кв. футов);

8. Бизань, 2 шт. (147 кв. футов).

1. Кормовой релинг.

2. Рукоять авторулевого.

3. Перо руля авторулевого.

4. Соединение головки руля с румпелем.

5. Опора для штанги авторулевого.

6. Бизань-гик.

7. Кокпит.

8. Топливный бак.

9. Бизань-мачта.

10. Штырь вертлюга.

11. Фаловая лебедка.

12. Ходовой конец оснастки, блок.

13. Моторный отсек.

14. Трюмная осушительная помпа.

15. Входной люк в каюту.

16. Полка для посуды.

17. Камбуз (радио и штурманский стол напротив, см. следующий рисунок).

18. Бак для питьевой воды.

19. Гик грот-мачты.

20. Световой люк.

21. Основная каюта.


Общее устройство, данные и характеристики яхты SUHAILI.

22. Спальное место - подвесная койка.

23. Спальное место - диван.

24. Грот-мачта.

25. Днище.

26. Носовая каюта.

27. Носовой люк.

28. Спинакер-гик, крепящийся к вантам по левому и правому борту.

29. Средняя стойка шпренгельной балки.

30. Стаксель-гик.

31. Хайфилдский рычаг, гандшпуг.

32. Релинг.

33. Бушприт.

34. Ватерштаг.


Вид правого борта в корму, каюта шкипера.

1. Спальное место-диван с пазами для бортика.

2. Радио.

3. Штурманский стол.

4. Навигационные инструменты и книги.

5. Внутреннее подключение к антенне.

6. Вход в каюту.

7. Вход в моторный отсек, виден топливный бак по правому борту.

8. Трюмная осушительная помпа.

Пришлось смириться с отсутствием плана такелажа, удовлетворившись обещанием, что он будет предоставлен в рамках бесплатных консультационных услуг. Времени оставалось в обрез, поэтому мы сами составили проект такелажа, воспользовавшись информацией, почерпнутой из книг «Оснастка и такелаж яхт» Дугласа Филиппс-Берта и «Плавание под парусом» Эрика Хискока.

Одно из преимуществ судостроительства в Индии – наличие относительно дешевого индийского тикового дерева, хотя и уступающего по качеству бирманскому тику, но все же являющегося одним из лучших материалов для постройки лодки. Кильсон, 25-футовый брус, привезли на стапель мастерской Колаба в ноябре 1963 года, и закипела работа. Индийские плотники не изменяют традиционным методам работы и инструментам, а в Бомбее существует многовековая традиция постройки деревянных судов. Всего в полумиле от того места, где делалась наша лодка, в 1819-21 годах мастер Вадья построил из индийского тика 84-пушечный линкор второй линии Ganges. Помимо прочности, преимуществом тика было и то, что он трудно раскалывался, а на деревянных военных кораблях одной из главных причин ранений были разлетающиеся при попадании ядер щепки. Ganges был последним действующим парусником на британском флоте, а после списания в 1861 году, корабль положил начало знаменитой серии учебных судов Ganges.

По знаменательному совпадению, тридцать три года Ganges базировался в Фалмуте. Корабль оставался в строю до 1929 года, когда он, – к тому времени называвшийся Imregnable III – был продан. Еще до Ganges на верфи Вадья был построен Trincomalee – в 1817 году, который, как и Foudroyant, все еще можно увидеть в Портсмуте. Четырьмя годами ранее с тех же самых стапелей сошел на воду Cornwallis, которым командовал сэр Эдвард Пеллью, фигурирующий в романах Форестера о легендарном капитане Хорнблауэре.

При постройке нашего кеча использовались тесло, лучковая дрель и другой инструментарий индийских корабельных плотников, предки которых в девятнадцатом веке пользовались такими же орудиями, строя деревянные парусники для королевского флота. Мы завороженно наблюдали за движениями индийских умельцев, тесла которых выдавали стружку тоньше любого современного рубанка. Лодка почти целиком была построена из тика – киль, обшивка, шпангоуты, палуба и каюта. О степени прочности судна можно судить хотя бы по тому, что стрингеры, продольные ребра жесткости, были 6 на 6 дюймов, а толщина всех досок обшивки 1,25 дюйма. Когда Suhaili спустили на воду, она тут же погрузилась на два дюйма ниже проектной ватерлинии.

Ее мачты и рангоуты были сделаны из прочной кашмирской сосны, а фитинги и крепеж из оцинкованной стали. Отлитый из двух секций железный киль весом 2,25 т был закреплен четырнадцатью огромными килевыми болтами толщиной в 2 дюйма. Два бака для воды вместимостью 48 и 38 галлонов (218 и 173 л; 1 брит. галлон =4,546 л) были изготовлены в Бомбее, но с приобретением двигателя, парусов, провода и нейлоновых такелажных канатов, гальюна, лебедок и остального имущества у нас возникли проблемы. Однако, благодаря посредничеству председателя правления компании British India Steam Navigation Company Кеннета Кэмпбелла, находящийся в отпуске в Англии Питер получил разрешение на провоз всего этого багажа на обратном пути в Индию. Мы сделали выбор в пользу 38-сильного двигателя Captain Diesel, произведенного компанией ВМС – British Motor Corporation, поскольку считали, что во время плавания нам потребуются резервные мощности. У нас было два кливера, стаксель, грот и бизань все производства компании Jeckells в Роксхэме. Позже, когда к нам присоединился еще один третий помощник – Майк Ледингхэм, мы смогли позволить себе и спинакер. Его мы заказали в компании Cranfirlds из Бёрнхэм-на-Крауче, парус был доставлен по воздуху в Бомбей через 10 дней после того, как мы его заказали.

Постройка лодки, к сожалению, продвигалась медленно, и она не была спущена на воду даже к сентябрю 1964 года, на который мы намечали наше отплытие от берегов Индостана. Тем временем моя брачная жизнь вконец расстроилась – мы с женой разошлись и она улетела в Англию.

19 декабря Suhaili, так арабские моряки называли юго-восточный ветер в Персидском заливе, была спущена на воду госпожой Мунирой Юсуф, супругой кувейтского консула, которая согласно местному обычаю разбила о борт кокос. В продолжение всей этой церемонии строившие судно рабочие распевали традиционные мантрические песнопения.

К февралю 1965 года стало ясно, что вследствие различных задержек мы пропустили северо-восточный муссон. Кроме этого, давала о себе знать нехватка денег, а Питер и Майк уже находились в цейтноте: им нужно было срочно попасть в Англию. Однако, в конце концов, Питер улетел в Австралию, где впоследствии благополучно женился и осел, а Майк волею судьбы оказался в Новой Зеландии. Заняв деньги у родителей, я выкупил доли Майка и Питера в Suhaili, поставил ее на прикол и возвратился в Англию для получения сертификата и прохождения пятимесячной пробации в качестве офицера военно-морского резерва Соединенного королевства.

Я владел недостроенной лодкой, за которую была уплачена лишь половина стоимости, находилась она в 10000 милях от места, где я бы желал ее видеть и у меня не было команды для того, чтобы привести ее домой. Мне удалось достать требующиеся для оплаты работ подрядчика деньги и уговорить присоединиться ко мне моего брата Криса, а также Хайнца – радиста, вместе с которым мы плавали по Персидскому заливу на Santhia. Встретившись в ноябре в Бомбее и оснастив судно всем необходимым в доке Mazagon Dock, 18 декабря мы вышли в море.

Ближайшей целью был порт Мускат на противоположном берегу Аравийского моря. Из Муската мы отплыли в Дурбан с заходами в Салалу, Момбасу, Занзибар, Дар-эс-Салам, Мтвару, Бейру и Лоренсу Маркиш. Поскольку нам не хватало денег для пополнения припасов, в апреле 1966 года пришлось поступить на работу. Крис нашел себе место в офисе дурбанской страховой компании, Хайнц стал радистом на корабле, а я принял под свою команду небольшое каботажное судно. В октябре мы уже были готовы к переходу до Кейптауна, но сломалась грот-мачта. Новая полая мачта из сосновой древесины была установлена лишь к концу ноября, после чего мы отправились в Кейптаун с заходом в Ист Лондон. 24 декабря Suhaili вышла из кейптаунской бухты и после 74-дневного безостановочного плавания встала на якорь в Грейвсенде.

Suhaili доказала, что обладает отличными мореходными качествами – благодаря прекрасной балансировке, она была способна подолгу идти в крутом бейдевинде, не требуя от нас особого внимания. Мачты и реи были слишком тяжелы, поэтому ее крены иногда провоцировали адреналиновые выбросы в кровь, но она была прочной и надежной. Помимо всего прочего, в день Suhaili преодолевала в среднем 112 миль, это большее расстояние по сравнению с тем, на что мы рассчитывали.

Яхт-клуб Бенфлига, в членах которого я состоял, помог решить вопрос с местом у причала для Suhaili. Я отравился в офис компании British India Steam Navigation Company. Как оказалось, Kenya возвращается из Восточной Африки лишь через месяц, поэтому мне был предоставлен отпуск. Я часто думаю, что случилось бы, предоставь мне компания место на корабле немедленно после моего возвращения домой.

Сделать и улучшить

Для кругосветного плавания мне требовалась прочная и простая в управлении лодка. Поскольку я собирался двигаться быстро, ее длина по ватерлинии должна была быть по возможности большей, ведь теоретически максимальная скорость корабельного корпуса зависит от его длины. Стоимость её постройки и оснастки должна была быть просто смехотворной, ибо больших денег у меня не было. Впрочем, особой оригинальностью это требование не грешит: каждый владелец яхты желает невозможного за мизерную цену. Однако, существенная часть расходов уходит на отделку и нарядный интерьер, поэтому я полагал что, отказавшись от приятных, но необязательных излишеств, я смогу позволить себе достаточно большую лодку.

Я обсудил это с моим старым другом Дэвидом Уотерхаузом, который, хотя и не претендует на звание великого яхтсмена, тем не менее, знает все о происходящем в мире яхтинга. Он, в принципе, согласился с моей идеей, но предложил обсудить ее с инженером-кораблестроителем перед тем, как двигаться дальше.

В начале апреля он повез меня к Колину Мади, которому мы представили наши соображения. К чести Колина, услышав, сколько денег я собираюсь вложить в дело, он, даже не моргнув глазом, достал чертежный планшет и тут же набросал эскиз. Через неделю у нас на руках уже был проект симпатичной 53-футовой яхты со стальным корпусом, которая весила менее 7 тонн. Предлагалась, мягко говоря, нестандартная система конструирования. У лодки имелись скулы, для закругления которых Колин намеревался врезать в каждую скулу по трехдюймовой трубе, соединив ее сварным швом с обшивкой. Что касается рангоута и парусов, то предлагалось установить две мачты с яхт класса Dragon, что, как я думаю, в смысле парусной оснастки превращало суденышко в шхуну. Это означало не только возможность покупки уже готового изделия для Dragon, что давало экономию денег, но и делало оснастку мачт взаимозаменяемой. По моей просьбе в проект было внесено изменение: спинакер был заменен на парусами на фок-мачте, управлять которыми, по моему мнению, было намного проще.

Теперь у нас был готовый проект, но перед тем, как двигаться дальше, надо было выяснить на верфи, во сколько обойдется постройка. Это стало самым интересным этапом всего процесса. Некоторые судостроительные компании вообще отказались предоставить смету, другие, после длительных уговоров, называли цифры, которые привели бы в замешательство даже миллионера. Но, в конце концов, мы отыскали верфь в Вулвиче на берегу Темзы, специализирующуюся на постройке барж и каботажных судов. Руководство верфи не только назвала вполне приемлемую цену – 2800 фунтов стерлингов, но и высказала заинтересованность в проекте. Обойдись мне корпус в 2800 фунтов, я бы смог получить готовую яхту тысяч за пять – фантастика!

Интерьер меня не особенно волновал. Колин и я верим в то, что энергия водной стихии, затрачиваемая на сжатие корпуса, возвращается в море. Для того чтобы противостоять ей, мы собирались встроить внутрь лодки целый каркас из брусов. Койку и камбуз я собирался сбить из досок самостоятельно, равно как и несколько шкафчиков для пищевых продуктов. Остальное пространство должно было быть заполнено шумопоглощающей полистироловой пеной – это сделало бы лодку практически непотопляемой.

Для всего этого мне надо было 5000 фунтов стрелингов. С равным успехом можно было бы сказать, что мне надо на Луну. Единственным моим активом была Suhaili, но даже если бы я сумел продать ее за пять тысяч, то остался бы еще должен 2000 фунтов, которые мне в свое время пришлось занять для оплаты постройки. Дэвид считал, что нужно заняться поисками спонсора. Перед тем, как поступить на Kenya, я передал Suhaili в руки брокера, после чего приступил к составлению и рассылке по адресам различных компаний писем, в которых подробно описывал наработанный опыт мореплавания и планы на будущее. Понимая, что другие, так же как и я собирающиеся в кругосветку, ускорят свои усилия, как только узнают о моих планах, в письмах я немного темнил – заявляя о намерении отправиться вокруг света, я писал, что моей первоочередной задачей является участие в трансатлантической гонке на одиночных яхтах. Это было сущей правдой, как и то, что после пересечения финишной линии я продолжил бы плавание без остановки в Америку.

Было трудно контролировать ход событий и одновременно находиться в море, поэтому Дэвид взял на себя труд ведения моих дел. Они буксовали на месте. Невозможно продать яхту, если на нее нет покупателя. Лето подходило к концу, реальных предложений по Suhaili не поступало, зато начали приходить ответы на мои письма – все с вежливым нет. Мало-помалу меня стала покидать надежда.

Ближе к концу года я предпринял отчаянную последнюю попытку решить проблему финансирования. Я написал письмо господину Гарри Спэнтону, директору компании British India Steam Navigation Company, с просьбой рассмотреть вопрос о спонсировании моего путешествия. На следующий день мне позвонили и попросили придти в главный офис, где я просидел в приемной не менее часа. Затем появился старший офицер Морской таможенной инспекции капитан Лэттин. Он потратил на меня целое утро – изучал план, проверял расходы и давал советы касательно дальнейшего урезания издержек. Его отчет был отправлен членам совета директоров, неделю спустя меня вызвали для того, чтобы объявить о решении. Оно было негативным. Компания не располагала избыточными средствами и они не считали возможным убедить акционеров в целесообразности дополнительных расходов. Исход всего дела не оказался неожиданностью, спасибо хоть за то, что ко мне отнеслись серьезно и честно выслушали. Кроме того, советы капитана Лэттина уже сами по себе сделали попытку стоящей.

Господин Спэнгон задал вопрос о моих дальнейших планах. Я ответил, что полон решимости отправиться в кругосветку и если не смогу купить новую лодку, то отплыву на том, что имею – на Suhaili. «Как бы вы ни поступили, будьте осторожны», – ответил он.

Решение не было принято сгоряча. Когда начали приходить ответы на мои запросы о спонсорской помощи, я начал размышлять над тем, как быть, если так и не сумею отыскать спонсора. Ответ напрашивался сам собой: плыть на Suhaili. Ничего больше у меня не было. Способность Suhaili совершить длительное плавание не вызывала никаких сомнений. Единственная проблема заключалась в ее относительной тихоходности – в этом она уступала современным яхтам. С другой стороны, существенным преимуществом следовало считать то, что я прекрасно знал ее. Прожив в ней 2 года, я знал ее как собственную ладонь. Ходовые характеристики не представляли для меня никакой тайны. Она была живой лодкой и не было никакой надобности в длительных и всесторонних испытаниях с целью устранения всех тех мелких шероховатостей, которые всегда имеются у новых лодок. Все уже было сделано во время плавания из Индии. То, что Suhaili была проверенной лодкой, уже само по себе стоило нескольких сотен миль путешествия вокруг света.

Однако, стоящая на приколе в узком устье Бенфлига Suhaili нуждалась в тщательном ремонте и переоборудовании. Естественно, требуемые для всего этого деньги отсутствовали. Мне удалось скопить достаточно для того, чтобы купить подержанный автомобиль Austin Mini и заплатить Колину за все сделанное им в течение восьми месяцев, во время моего пребывания на Kenya. Даже продав Мини, я не смог бы позволить себе новый комплект парусов.

A Suhaili во многом нуждалась. Ее надо было покрасить, предварительно выскоблив и заделав трещины пластичным материалом, лодке требовался новый такелаж, неплохо было бы заменить бизань-мачту более короткой. Последняя потребность, во-первых, уменьшила бы вес верхней части, во-вторых, в случае поломки грот-мачты поддавалась бы управлению. Мне также нужны были новые паруса, какое-то автоматическое управление, пищевые продукты и другие припасы. На все это ушло бы около 1500 фунтов. На мне все еще висел двухтысячный долг. И я вряд ли являл собой заманчивую инвестиционную возможность, но деньги, тем не менее, надо было доставать.

На все накопившиеся вопросы напрашивался ответ – ремонтировать яхту нужно самому, однако первые пять месяцев 1968 года я должен был провести в качестве резервиста на Королевском флоте. Да и потом, должен же был я на что-то жить, занимаясь ремонтом Suhaili. Я решил отправиться на военные сборы и продолжать поиски спонсора.

За неделю до того, как мне надо было отправиться в Портсмут для прохождения сборов на фрегате Duncan, фортуна улыбнулась мне. Еще со времен первого плавания я забавлялся работой над книгой, к чему меня всячески подталкивал литературный агент Джордж Гринфилд. Он предложил заняться литературным трудом, когда мы поставили Suhaili на якорь у пирса Тауэр. У меня уже были написаны четыре главы, но продолжать работу не было никакой возможности – времени не хватало, а все мысли вертелись только вокруг предстоящего путешествия. Я позвонил Джорджу и рассказал о ситуации. Полностью проигнорировав мои текущие трудности, он тут же стал задавать кучу вопросов о новом проекте. Выслушав рассказ о моих проблемах с финансами, он посоветовал забыть о них, сосредоточиться на приготовлениях и быть готовым к интервью – парень был уверен в том, что нам удастся продать эту историю. Я последовал его советам, а Джордж оказался таким же хорошим, как и его слова.

Я поднялся на борт фрегата Ее Величества Duncan 2 января 1968 года. Несмотря на то, что львиная доля времени уходила на изучение различных систем, отсутствовавших на торговом флоте, я все же приступил к составлению списка припасов и перечню необходимых ремонтных работ. После интервью с Дэвидом Асколи – литературным директором издательства Cassel, в середине января я получил письмо от Джорджа, в котором он сообщал о подписании контракта на эту книгу. Причитающейся мне предоплаты в основном хватало на переоборудование Suhaili.

Джордж не ограничился контрактом с Cassel и со временем были заключены новые контракты – с американским книгоиздателем Ларри Хьюзом из William Morrow, американским True magazine Чарльза Бернарда и с Sunday Mirror. Сделка с Sunday Mirror чуть не сорвалась. Мы были приглашены на бизнес-ланч в ресторан на барже, стоящей у причала в районе Сити. Неожиданно волна от проплывавшего мимо буксира так сильно ударилась о борт баржи, что я потерял равновесие и полетел со стула на пол. За столом воцарилась неловкое молчание, боссы Sunday Mirror уставились в иллюминаторы, меню и старались не смотреть на меня, красного как помидор, вылезавшего из-под стола. Не было сказано ни слова, но молчание было оглушающим.

К этому времени мне было уже известно о двух конкурентах, собиравшихся в безостановочное кругосветное плавание. Командор Билл Кинг и капитан Джон Риджуэй получили от своих спонсоров новые лодки. Джон Риджуэй скрывал свои намерения, утверждая в интервью, что готовит яхту English Rose IV для трансатлантической гонки. Из этой информации я сделал вывод о том, что он собирается выйти в море одновременно со мной – где-то около 1 июня. Яхта Galway Blazer командора Кинга, строящаяся по специальному проекту Энгуса Примроуза будет готова к отплытию не ранее осени, но мне нельзя было мешкать – она была длиннее, следовательно, быстроходнее моей Suhaili.

Для того чтобы сохранить шансы на победу над конкурентами, я должен был побыстрее отправиться в плавание и, по возможности, дольше скрывать свои намерения, дабы не провоцировать других соискателей на спешку. Спонсоры согласились с моими доводами и обещали ничего не публиковать до самого отплытия.

В начале февраля, вместе с командой курсангов-гардемаринов с Duncan, я перегнал Suhaili из Бенфлига до верфи Souter в Каузе, на острове Уайт. Именно здесь была построена Galway Blazer, поэтому в целях маскировки мне пришлось наводить тень на плетень, делясь планами о плавании в Австралию. Я не упустил случая подглядеть за Galway Blazer – то, что я увидел, спровоцировало меня на приступ зависти.

Ближе к концу месяца, когда Sunday Times объявила об учреждении приза The Golden Globe для первого яхтсмена, который совершит безостановочное кругосветное плавание, я узнал о том, что у меня появился очень грозный соперник – француз Бернар Муатесье. В его активе уже была кругосветка и прохождение мыса Горн на кече Joshua. Муатесье имел репутацию первоклассного моряка, и я был уверен, что искусство мореплавания в целом может рассчитывать на его умение и опыт.

Француз планировал отплытие на сентябрь. Принимая во внимание скорость его лодки, следовало ожидать, что он обогнет мыс Горн до наступления в Южном океане осени и вернется в Европу к маю 1969 года. Для того чтобы опередить его, мне надо было отплыть к 1 июня, поскольку согласно расчетам, Suhaili будет находиться в пути десять месяцев. Исходя из этих расчетов я изучил прогноз погоды по маршруту плавания. К мысу Горн Suhaili должна была подойти где-то к первым числам января – почти оптимальное время. В то же время, подобный график означал, что я захвачу часть зимы Южного полушария и всю весну. Впрочем, если ветер и море оказались бы слишком суровыми, я в любой момент мог повернуть на север.

В процессе подготовки Suhaili к одиночному плаванию наибольшей трудностью стала установка системы автоматического управления рулем. Блонди Хаслер и люди из «Общества любителей изучения парусного спорта» своими изобретениями механизмов управления расширили горизонты дальнего плавания на яхтах в одиночку. Принцип действия авторулевого достаточно прост, его можно сравнить флюгером, поворачивающим ветряную мельницу. Этот флюгер настолько хорошо сбалансирован, что для поворота достаточно малейшего усилия, – с этим справится и обычный порыв ветра.

На яхте флюгер используется для сохранения судном постоянного курса под определенным углом к ветру. Как и в случае с ветряной мельницей, главным требованием является сохранение равновесия, когда при руле, находящимся в центральной или почти в центральной позиции, паруса отрегулированы так, что яхта движется самостоятельно. Идущей в крутом бейдевинде Suhaili бывает достаточно легкого толчка для поворота в ту или иную сторону.

Главной функцией авторулевого является возвращение на курс в случае отклонения. Проще говоря, лодка балансирует на заданном курсе. Поворачивающаяся вместе с ветром флюгарка запирается захватывающим устройством зубчатого зацепления или тросиком, которые соединены со вспомогательным рулем или с расположенным на корме триммером главного руля.

При отклонении яхты от курса изменяется угол ветра относительно движения лодки, и флюгер следует за ветром. Такое изменение положения флюгера поворачивает дополнительный руль, в результате лодка получает небольшой импульс, возвращающий ее на курс. Флюгер продолжает поворачиваться до тех пор, пока дополнительный руль не занимает среднее положение. Теперь яхта двигается строго в заданном направлении и флюгер, сделав свою работу, засыпает.

Флюгер на большинстве яхт установлен на корме, на порядочном расстоянии от гика и потока воздуха от грота. В случае с Suhaili этого нельзя было сделать, потому что она была кэчем, и гик ее бизань-мачты выдавался за корму на шесть футов. Для того, чтобы флюгер не соприкасался с гиком, он должен был быть качательно-сочлененным, но и в этом случае его приводил бы в движение поток, сходящий с бизани. Убирать бизань-мачту я не желал, это не только привело бы к сокращению общей площади парусов и снижению скорости, но и нарушило бы естественную балансировку Suhaili. Меньше всего мне хотелось выйти в море на несбалансированной лодке. Мне требовалось автоуправление, но флюгер должен был отправиться туда, где ему не мешали бы паруса и гики, причем до него можно было бы легко добраться в случае, если понадобился бы ремонт.

Решение пришло ко мне, когда я смотрел снятый в Дурбане фильм о катамаране Rehu Moana Дэвида Льюиса. Два флюгера крепились на корме обоих корпусов, Дэвид мог использовать каждый из них или оба сразу. Преимуществом метода была его простота. Никаких причудливых приводов и изощрений – простые канаты и шкивы соединяли руль с двумя флюгерками. Я начал обдумывать возможность установки двух металлических утлегарей на оба борта Suhaili на одном уровне с гиком бизань-мачты. Рама возвышалась бы над палубой фута на четыре, гнезда для флюгеров располагались бы на внешних концах. Для придания конструкции жесткости планировалось скрепить утлегари поперечным соединением. За эти перекладины можно было держаться, переходя по палубе к кокпиту.

Чем больше я раздумывал над утлегарями, тем больше они мне нравились. Правда, при боковом крене расположенные близко от воды флюгеры погружались бы в воду, но в таком случае, я мог бы ослабить трос подветренного флюгера и всецело положиться на расположенный с наветренной стороны.

Установка небольшого дополнительного руля была делом несложным. Верхний конец должен был поддерживаться металлическим кормовым релингом Suhaili. Для опоры нижней части я попросил инженеров верфи Souter приварить к килю удлинитель. Флюгеры соединялись с рулем канатами со шкивами. Каждый флюгер имел по прикрученному болтами к стойке ролику, наращенная петля каната соединяла этот ролик с другим, расположенным в двух футах от центральной линии. Под двумя внутренними роликами крепились два других, которые были оплетены канатом, соединяющим оба конца румпеля дополнительного руля. Четыре внутренних шкива имели вертикальные отверстия – зажим одного из них приводил к тому, что штырь опускался до определенного уровня, запирая верхний шкив с нижним.

Все это очень напоминало мне один из кошмаров Хита Робинсона. Я понимал, что трение может стать существенной проблемой, но все-таки считал, что схема будет работать. Мне требовалось найти кого-то, кто помог бы моему плану материализоваться. И тут Дэвид вновь пришел на помощь – познакомил меня с Клайвом Хендерсоном, владевшим небольшой мастерской по производству инструментов в Бэкенхэме. Мне пришлось сильно помучиться, прежде чем он поверил, что я говорю серьезно, но, поверив, он преисполнился энтузиазмом. Он изготовил не только утлегари, руль, ролики и шкивы, но и запасные части. Позже, когда весь механизм был уже собран, Клайв объявился лично для проверки качества сборки.

Еще одна занимавшая меня идея заключалась в подзарядке аккумуляторных батарей посредством опущенного в воду пропеллера, который соединялся бы с динамо-машиной гибким валом. Мы с Клайвом провели ряд экспериментов с высокоскоростными пропеллерами, но из-за недостатка времени так и не довели дело до конца. Поэтому он изготовил зарядный агрегат, который я и взял с собой в плавание – небольшой бензиновый двигатель Norton-Villiers в три лошадиные силы, который соединялся с двумя динамо-машинами вентиляторным ремнем. До сих пор полагаю, что задействуй мы вместо динамо генератор переменного тока, идея с пропеллером воплотилась бы в жизнь, но боссы из Sunday Mirror вздохнули с облегчением, когда я сделал выбор в пользу хорошо апробированного механизма.

Март подходил к концу и дела шли неплохо. Припасы были готовы, постройка механизма автоуправления вот-вот должна была завершиться, a Suhaili можно уже было забирать с верфи Souters.

Переход в Кауc состоялся в начале апреля. Я провел с Бертом Киблом ночь в Национальном учебном центре мореходства. А на следующий день, забрав у Майка Соутера Suhaili, отплыл на ней в Портсмут, где пришвартовал ее у причала Королевской ассоциации парусного мореходства у острова Уэйл. На верфи корпус яхты покрасили, предварительно выскоблив и заделав щели уплотнителем, выполнили все работы в рамках рутинного ремонта, но мне все еще предстояло адаптировать внутренние помещения для размещения годового запаса еды и всего необходимого. Под койками и в рундуках главной каюты все еще оставалось свободное пространство, но его было недостаточно. Поэтому я отпилил деревянные койки в передней каюте и на их месте смонтировал крупные полки. В Портсмуте я обновил весь такелаж. Старые тросы выглядели прилично, но в кругосветку мне все же хотелось отправиться с новыми. Как и раньше, я предпочел плужную сталь проволочному канату из нержавейки. Проржавевшая система электропроводки также подверглась тщательному ремонту. Выполнить все эти работы мне помогли добровольцы всех рангов из экипажа Duncan, пожертвовавшие ради этого своим свободным временем. Мне повезло – Duncan поставили на месяц в док и я мог почти каждый вечер приплывать к Suhaili на шлюпке.

Несмотря на все успехи, становилось все очевиднее, что мне понадобится дополнительное время для того, чтобы полностью подготовить Suhaili к назначенному на 1 июня отплытию. Поэтому я направил Командующему резервами ВМС письмо с просьбой сократить на один месяц срок прохождения тренинга. Вместе с положительным ответом мне в жесткой форме напомнили о том, что я остаюсь должен королевскому флоту восемь месяцев жизни. Общий тон послания чем-то неуловимо напоминал письма менеджера моего банка. Так или иначе, весь месяц май был теперь в моем распоряжении. В первую очередь, я распрощался с Duncan, на котором провел четыре чудесных месяца и отплыл из Портсмута в коммерческий док Surrey, находящийся в черте Лондона. В команду Suhaili вошли, Кен Паркер – еще один из директоров Cassell, который должен был помочь справиться с книгой, если я засяду за писанину, а если нет – разобраться с моим бортовым журналом, и Брюс Максвелл – австралийский журналист, которому предстояла миссия моего офицера связи от Sunday Mirror.

Главным событием этого каботажного плавания стал разгоревшийся между Кеном и мной громкий спор, относительно нашего местоположения после того, как в проливе у Дувра нас накрыл густой туман. Кен считал, что мы находимся напротив Данджинесса, а я не видел оснований согласиться с ним. Брюс, никогда до этого не ходивший под парусом, выглядел совершенно сбитым с толку на фоне спора двух бывалых помми. В конце концов, вопрос разрешился, когда мы наткнулись на буй, выставленный на банке Баллока, которая, хоть и находится на траверсе Данджинесса, но в 12 милях от берега. Среди моих друзей яхтсменов эта отмель известна под именем банки Паркера, так что спор о том, где именно мы в тот день находились, остается незавершенным.

Коммерческие доки Surrey Docks так никогда полностью и не были отстроены после того, как были разбомблены германской авиацией во время Второй Мировой войны. В наше время их используют в основном в качестве терминалов для постепенно приходящей в упадок торговли лесом. Частично на территории доков ведется активное строительство. Мы пришвартовали Suhaili в одном из тихих уголков – в док Stave Dock, среди живописной коллекции разнообразных посудин, принадлежащих морским кадетам. Большой удачей было то, что причал находился всего лишь в десяти милях от моего дома в Доуни, до которого я добирался за полчаса.

Моей первоочередной задачей было вывести Suhaili из дока Surrey Docks и поставить ее при полной воде у причала дока Nelson Docks на Темзе, чтобы проверить во время отлива корпус. При переходе из Портсмута он дал небольшую течь, и я хотел выяснить причину. Мне на помощь приехал брат Майк со своей невестой Хэйзел и Кен. Пока они под проливным дождем наносили на корпус противообрастающее покрытие, я замазывал донный закаточный шов у грот-мачты. Судя по тому, что мне больше уже не пришлось откачивать воду из трюма во время стоянки в Лондоне, ремонт оказался качественным.

Несмотря на то, что список необходимых работ был наполовину выполнен до прибытия в Surrey Docks, еще многое надо было сделать. Я смонтировал новый рифовый вертлюжный штырь и установил на грот-мачте фаловые лебедки. Рычаги пришли на смену бегучему такелажу на главных ходовых концах, что облегчило его установку. Я тщательно проверил двигатель, оплатил компании Green and Silley Weir ремонт палубы, приобрел примус с двумя горелками для камбуза и заказал запчасти. Команде добровольцев, в состав которой вошли родственники и друзья, было поручено заново покрасить каюту. Я еще раз осмотрел весь бегучий такелаж, фалы, шкоты и так далее, в результате были заменены все фалы. Все шкоты за исключением гика-шкота были в хорошем состоянии, но мне пришлось позаботиться о наличии на борту дополнительных канатов, которые могли понадобиться для замены шкотов.

На старой, еще индийской постройки, бизань-мачте появились следы износа и после долгих раздумий и консультаций с менеджером в банке я заказал новую алюминиевую бизань-мачту. Ее привезли в середине мая. Я уговорил водителя крана со склада пиломатериалов помочь мне снять старую мачту и установить новую при помощи сложной системы идущих с грот-мачты талей. Одной из причин, подвинувших меня на покупку новой, более легкой бизань-мачты, было то, что потеряй Suhaili мачты во время шторма, я сумел бы справиться с установкой бизань-мачты и продолжить плавание на аварийном такелаже. Со старой мачтой этого не получилось бы. Еще одним плюсом было понижение общего центра тяжести, вследствие чего Suhaili лучше шла под парусом.

Меня долго мучила проблема связи с остальным миром во время плавания. Лучше всего для этого подходил радиотелефон, с помощью которого можно было сообщать о местонахождении и посылать сообщения, а также узнавать новости и находиться в курсе происходящих событий. Благодаря радиотелефону я не чувствовал бы себя менее одиноким, как я полагал, наблюдение за моим восприятием происходящего помогло бы распознать психологические изменения.

Представители корпорации Marconi, одолжившей мне радиотелефон Kestrel I для моего путешествия – я мог надеяться на них в плане неразглашения моих намерений – посоветовали взять с собой коротковолновый аппарат, предложив в качестве такового модифицированный Kestrel II. В то время радиотелефоны стоили огромных денег и были, в определенном смысле, роскошью. Я мог отправиться в море без радиотелефона и обойтись небольшим транзисторным радиоприемником, но в феврале в дело вмешалась Sunday Mirror. Согласно одному из положений нашего соглашения, я должен был регулярно посылать отчеты о путешествии, поэтому, как оказалось, коротковолновый радиотелефон был мне необходим. Я принципиально избегал финансовых обязательств, перед какими бы то ни было производителями оборудования, предпочитая покупать то, что в наибольшей степени мне подходило. Поэтому я отправил письма в пять британских компаний, специализировавшихся на торговле радиотелефонами. Вопрос с покупкой был решен где-то за неделю. Установка прошла быстро, поскольку после демонтажа предыдущего аппарата я не убрал проводку. Менять пришлось только антенну. Старая антенна представляла собой медный провод, тянущийся от грот-мачты к бизань-мачте и далее вниз, к соединению на крыше каюты. Это было неудобно – провод часто соприкасался с бакштагами, из-за чего возникали помехи. По совету Marconi я укрепил два новых натяжных провода, на обоих концах которых были размещены изоляторы. Включив радио, я подсоединил, соответственно, провода к контактному устройству на крыше каюты. Мои опасения, что новая антенна плохо повлияют на мощность передатчика не оправдались и связь оказалась намного лучше, нежели во время моего предыдущего путешествия.

Май подходил к концу, Suhaili начинала походить на специализированное рыболовецкое судно. Над палубой возвышалась прикрепленная к ней болтами опорная стойка флюгерков автоуправления, это большой и тяжелый мост, собранный из стальных трубок дюймового диаметра. Она выдавалась за оба борта на три фута, возвышалась над палубой на четыре и выглядела так же эстетично, как и строительные леса. Верхняя часть конструкции состояла из стальных пиллерсов. Довольно крупного размера флюгерки были изготовлены из клееной фанеры. Полученный от компании-изготовителя механизм дополнительного рулевого управления был уже установлен. Его монтаж оказался труднее, чем мы предполагали, так как выступающая назад стойка находилась на пять футов и шесть дюймов ниже уровня воды. Процесс установки рулевой стойки в мутной воде дока походил на метание дартов с завязанными глазами. Было ясно, если возникнет необходимость смены рулей автоуправления, мне придется нырять в воду. Впрочем, если сломается руль, простуда в списке моих проблем окажется на последнем месте.

После установки канатов выяснилось, что полипропиленовый канат соскальзывает со шкивов и флюгарки поворачиваются на ветру впустую, не приводя при этом в действие руль автоуправления. Интенсивные проворачивания шкивов не помогали, поэтому пришлось разобрать весь механизм. Клайв углубил вертикальные желобки в шкивах, стремясь улучшить сцепление. Теперь импульс от флюгера передавался рулю, тем не менее, всему устройству недоставало эластичности. Мне оставалось лишь надеяться на то, что детали притрутся друг к другу до того, как я отправлюсь в плавание.

Среднего размера грузовик доставил 20 мая в Дауни заказанные в компании Duncan Wallet & Со Ltd продовольственные припасы. Мне безмерно помог составленный Крисом список продуктов для нашего перехода из Кейптауна в Лондон. Тогда мы запаслись припасами, которых должно было хватить на трех человек в течение 110 дней. Следовательно, у меня на руках был примерный перечень пищевых продуктов, необходимых одному человеку для 330-дневного плавания. Взяв его за основу, я составил собственный список, в который была добавлена некоторая роскошь, типа, сардин и сухофруктов. В списке были представлены главным образом консервированные продукты. Я также взял с собой и обезвоженную пищу, которая, как оказалось, чрезвычайно удобна, если у вас под рукой имеется достаточное количество питьевой воды для добавления в нее.

Консервы в том виде, в каком они поступают от производителя, не предназначены для хранения на яхте. Помимо неудобной формы, банки отличаются друг от друга только бумажными этикетками. Пропитавшись влагой, этикетки отпадают, и на днище мало-помалу скапливается целое месиво из папье-маше. Через нескольких месяцев никто уже не в силах догадаться о содержимом банки, и обед превращается в некое подобие русской рулетки. Дабы не превращать процесс питания в азартную игру, я разработал систему кодировки консервов. Код наносился на банки яркой краской, после чего убирались бумажные этикетки и банки покрывались слоем лака, который должен был предохранить их от ржавчины. В море ржавчина проедает жесть за пару месяцев. Надо было обработать приблизительно полторы тысячи консервных банок, но к счастью, у меня имелись прекрасные помощники – Джим и Стелла Френд. Вместе мы разделались со всеми консервами в моем гараже за четыре вечера.

Было чувство, что мне не удастся отправиться в плавание 1 июня, но я все-таки надеялся отплыть из Лондона в Фалмут уже в первый день лета и выйти в море приблизительно через неделю. Оставалось только погрузить припасы на борт. Мы наняли грузовик и перевезли в доки около полутора тонн груза. Восемь моих друзей и несколько морских кадетов помогли перетащить все это на Suhaili. Груз надо было разместить таким образом, чтобы до него можно было добраться без труда, при этом надо было учитывать возможное воздействие балласта на судоходные качества яхты.

После погрузки всего, требующегося для длительного путешествия, свободным осталось лишь небольшое пространство в каюте, a Suhaili ушла в воду на два дюйма ниже ватерлинии. Перечень припасов, каким бы всеобъемлющим он ни был, не дает ни малейшего представления о том, во что превратили все эти коробки и банки интерьер яхты. Полки в передней каюте были заняты запасными парусами, якорем, канатами, стальным такелажем и тому подобным – всем, в чем нуждалась Suhaili для такого плавания. Пространство под полками было забито консервными банками.

На настиле между полками размещались девять 5-галлонных канистр с керосином и дизельным топливом, а также четыре контейнера с рисом и сахаром. К полкам и радио в передней каюте можно было проникнуть только ползком, пробравшись между контейнерами. В главной каюте размером 23 на 6 футов, что ближе к корме, обе подвесные бортовые койки были забиты одеждой, продуктами питания, инструментами, спасательный плот помещался здесь же. Расположенные под койками и сидениями ящики было до отказа забиты консервами, как и шкафчики в камбузе. Между диванами каютной палубы теснились восемь 5-лигровых полиэтиленовых контейнеров. Я попытался засунуть их как можно глубже под стол. В них хранилась питьевая вода, сахар и бензин для бензогенератора.

В последнюю минуту я обнаружил, что для моих карт в каюте не осталось места. Я прикрепил к потолку специальную подвеску для морских карт и запасных парусных лат.

На двух книжных полках, которые висели в каюте, не оставалось свободного места, и мне пришлось повесить еще одну в гальюне. Речь не идет о потакании страсти к чтению – я должен был взять с собой несколько справочников и руководств по навигации и судовождению, большая часть которых была одолжена мне доктором Рональдом Хоупом из Учебного центра моряков. Он очень старался подобрать нужные мне книги и во время плавания я не раз с благодарностью вспоминал его.

Я с большим вниманием отнесся к выбору книг, которые собирался взять из дома. Читатель я ненасытный, но не зная, каким количеством свободного времени буду располагать в плавании, я старался выбрать книги, интерес к которым не исчезнет под влиянием штормов и одиночества. Поскольку для классической литературы у меня никогда не было достаточно времени, Тристрам Шэнди, Ярмарка тщеславия, Война и мир и Ферма Орли казались естественным и во многом мудрым выбором. Кроме этого, у меня было около двадцати пяти книг по морской тематике. Все имеющее отношение к морской жизни и жизни в море, всегда действовало на меня завораживающе. На избыток свободного времени рассчитывать не приходилось, тем не менее, не стоило исключать возможность того, что оно у меня будет. Поэтому, на всякий случай, на борту находились материалы заочного экзаменационного курса Института транспорта. Помимо всего прочего, мне требовалось нечто, на чем можно было сконцентрировать внимание. Мне было неизвестно, каким образом десятимесячное плавание отразится на ментальности, поэтому требовалось нечто такое, что помогло бы дисциплинировать сознание.

В свою очередь Sunday Mirror, стремясь пролить некоторый свет на мое ментальное состояния, послала меня к психиатру для того, чтобы он сравнил состояние моего сознания до и после плавания. С удовольствием отмечаю, что в обоих случаях он охарактеризовал его как болезненно нормальное.

Готовящийся к выходу в море моряк получает огромное удовольствие от процесса подготовки судна к плаванию. От составления списка продуктов и снаряжения никуда нельзя было деться, однако истинное наслаждение доставляло корпение над морскими картами и каталогами Адмиралтейства. Мне следовало определить, какие именно карты и инструкции Адмиралтейства понадобятся в плавании. Эти морские справочники – так называемые лоции, содержали подробное описание береговой линии всех морей и океанов. В них можно было найти также чуть ли не энциклопедического объема информацию касательно климата, ветров, приливных потоков и течений, с которыми приходилось иметь дело всем морякам безотносительно к тому, плавали они на двухсоттысячетонном танкере или на четырехтонной яхте. Я отобрал то, что могло пригодиться на маршруте, в том числе лоции Антарктики – они были бы полезны, занеси меня южнее 50 широты. В них содержалась также информация об айсбергах, которые представляли неизвестную дотоле угрозу для меня, имевшего опыт плавания исключительно в теплых водах.

Я не испытывал нужды в крупномасштабных картах, поскольку плавание должно было протекать в основном вдали от берегов. Я собирался подплывать близко лишь к Австралии, Новой Зеландии и Огненной Земле. Для большей части плавания было достаточно карт океанов. Я умудрился обогнуть земной шар при помощи тринадцати карт. Интересно отметить, что мне понадобилось семь карт для того, чтобы добраться из Surrey Docks в Фалмут.

Почти все консервы хранились в носовой части, поэтому какие-то тяжелые предметы следовало поместить на корму, иначе Suhaili стала бы зарываться носом в воду. Кроме двигателя весом 500 фунтов, у меня имелись две цистерны по 35 галлонов для топлива, которые весили около 700 фунтов. Это поставило Suhaili на ровный киль. Для того чтобы еще чуть приподнять нос, – что улучшило бы ход яхты, – я перенес четыре канистры по 5 галлонов топлива с носовой каюты в кокпит. Это немного затруднило ручное управление, но с другой стороны, накрой волна корму, для воды оставалось слишком мало пустого места.

Несмотря на получаемую мной помощь, a Suhaili умела превращать болельщиков в помощников, где бы она ни появлялась, надо было проделать еще большой объем работы. Май приближался к концу, и у меня появилось чувство, что если я поскорее не уберусь из Surrey Docks, то вообще никогда не выйду в море. Я решил плыть в Фалмут и уже там заканчивать приготовления.

Два обстоятельства побудили меня предпочесть в качестве отправной точки плавания Фалмут Лондону. Во-первых, меня не привлекала мысль о проходе в одиночку сквозь устье Темзы, рейд Даунза и затем по Ла-Маншу. В этом районе интенсивного судоходства мне пришлось бы не спать, в лучшем случае, пару ночей. Изматывать себя в самом начале путешествия, и как я надеялся – в самом конце, не было никакого резона. И это при самом благоприятном стечении обстоятельств, если бы дул восточный ветер. Напорись я на западный ветер – пришлось бы днями менять галсы в проливе Дувр. Могло статься, что пришлось бы от греха подальше зайти в какой-нибудь из портов пролива для отдыха. С другой стороны, выйдя в море из одного из западных портов, а Фалмут был самым крупным портом в этой части страны, я бы мгновенно пересек главные мореходные маршруты и возможно одним галсом прошел бы мыс Финистерре, повези мне с западным ветром.

Второй причиной было любопытство – я не бывал в Фалмуте.

В понедельник 3 июня Кен, Брюс и я встретились в доках. Мне был представлен четвертый член команды – фотограф из Sunday Mirror Билл Раунтри. Он был весь увешан фотоаппаратами как гирляндами, имел длинные волосы и щеголял чудовищными усами. Билл – живой и энергичный новозеландец, немедленно вписался в команду, и никто из нас не мог пройти и шагу по лодке, чтобы не услышать окрика: «замри, парень» или «неплохо, старик». Некоторое время ушло на то, чтобы убедить Билла поумерить пыл и понять, что есть кое-что, чего я не позволю снимать!

Немного замешкавшись у причала – неожиданно закапризничал двигатель, в конце концов, мы поплыли вниз по Темзе. Моя пятилетняя дочка Сара провела последний уик-энд с нами, и когда мы проходили мимо Гринвича, она махала нам рукой с пирса. Для меня это был тяжелый момент. За прошедший год я очень сблизился с ребенком и чувствовал, как сильно буду скучать по ней. Хотелось верить, что мое отсутствие не доставит ей особых проблем. Я вздохнул с облегчением, когда увидел, как она вдруг прекратила махать и переключила свое внимание на транзисторный приемник. Дети удивительно неунывающи, кроме того, она уже успела привыкнуть к моим достаточно длительным плаваниям. Может быть, она думала, что и сейчас все будет, как в прошлые разы. Я надеялся на это.

Suhaili двигалась не особенно шустро, а мне еще надо было взять на борт около трети тонны питьевой воды – 86 галлонов. Естественным образом я постепенно буду избавляться от груза, и должно пройти время, пока лодка сможет показать все, на что способна. Я волновался, что отягощенная дополнительным весом Suhaili будет плохо переносить волну, но меня несколько успокоил прошмыгнувший мимо моторный катер. Он поднял сильную волну, но последствия килевой качки ограничились мокрой палубой.

На пути в Фалмут мы остановились в Ньюхейвене. В сильный туман мы чуть ли не на ощупь пробрались мимо Бичи-Хеда в порт, воспользовавшись столь хорошо известным яхтсменам навигационным сигналом у входа в гавань – дорожным указателем для нас стали янтарно-желтые скалы Сифорда. Когда мы с включенным мотором медленно проплывали мимо кряжистого маяка на западном волноломе, в тумане раздался голос: «Рад, что вы смогли сделать это». Было приятно, я отнесся к этому как к доброму предзнаменованию.

На ньюхейвенском морском вокзале мы были вдали от посторонних глаз, никто не отвлекал нас от дел, как это было в Surrey Docks. В пути мы составили список работ и вещей, которые надо было купить. Вплоть до момента выхода в море все наши действия были подчинены этим спискам, которые были развешены по всей лодке. Как только я зачеркивал пару строчек, тут же появлялись новые позиции. Множество списков грузов были опубликованы совершившими дальние переходы моряками, но ни один из них по определению не подходит другой лодке и другому человеку. Помимо всего прочего, предполагаемая длительность плавания привнесла дополнительную сложность – коэффициент умножения, ранее никем не измеренный. Я должен был располагать количеством припасов и снаряжения, достаточным для годичного плавания, и мне приходилось бороться с искушением взять с собой необязательные вещи просто на всякий случай.

Именно в Ньюхейвене был создан Клуб поддержки Suhaili. Вопреки моему мнению, казначеем был избран Брюс, так как команда полагала, что, собрав подписные взносы, я могу не возвратиться из плавания. Как мрачно заметил Брюс: «Газеты полны историями об обанкротившихся к Рождеству клубных казначеях». Само собой разумеется, любой казначей рискует угодить в тюрьму, что представляется довольно естественным занятием для любого австралийца. Мне пришлось ограничиться постом президента. Президенты клубов болельщиков не могут похвастаться избытком властных полномочий, зато обязанностей у них предостаточно.

Брюс раньше нас покинул Ньюхейвен, отправившись в Фалмут, где он вместе с Виком Робертсом, бывшим сотрудником Sunday Mirror, занялся подготовкой нашего прихода в порт. Кен, Билл и я отплыли на Suhaili в пятницу 7 июня. В Фалмут мы вошли вечером в воскресенье. До последнего момента Билл продолжал надеяться на то, что сможет снять меня голым, принимающим ванну в бадье на палубе.

За эти два дня я вдоволь поэкспериментировал с механизмом авторулевого, получившим название Адмирал по причине, которую я, как офицер флота Ее Величества, не считаю возможным раскрыть. Флюгарки реагировали на ветер, хотя и были жестковатыми, а передача движения рулю протекала не так гладко, как мне хотелось бы. Требовалось время для подгонки и обкатки. Понимая, что в море мне придется намного интенсивнее пользоваться ручным управлением, я отложил это на будущее.

В качестве порта отправления Фалмут оказался даже лучшим выбором, нежели я рассчитывал. Вик сумел найти швартовую бочку в центре гавани и забронировал номера в расположенном на пристани отеле Marine Hotel, с менеджерами которого Ди и Бобом Дреннанами у нас сложились прекрасные отношения. Если и есть на свете гостиница для моряков, так это – отель Marine Hotel. В баре «Цепной ящик», которым управлял отец Боба Джок, все напоминало о славной эпохе фалмутских пакетботов, когда с командой расплачивались прямо в баре, а пассажиры прогуливались вечерами по склону холма, спускаясь до самой кромки берега. Ди и Боб взяли нас под свою опеку. Когда бы мы ни вернулись в гостиницу, грязные, уставшие и проголодавшиеся как черти, нас ждали приготовленные шеф-поваром Найджелом Эндрюсом горячие блюда, будто так и должно было быть. Перед выходом в море я забронировал комнату, пообещав Бобу, что дам знать о точной дате приезда, когда буду проплывать мимо берегов Австралии.

Несколько последних дней в Фалмуте были сумбурны. Suhaili все еще чуть протекала и я решил еще раз осмотреть корпус напоследок. Мы с Биллом повели ее в Майлор, пришвартовали к молу и стали дожидаться отлива. Никаких видимых повреждений швов я не обнаружил. Мне не хотелось забивать в них слишком много ваты, поскольку это могло привести к излишнему напряжению обшивки. Высушив днище, мы покрыли его еще одним слоем противообрастающей краски, что было совсем нелишним – с течением времени краска теряет свои противоводорослевые свойства.

Компания Marconi прислала радиоинженера Рона Стрингера со специальной миссией последней проверки оборудования. Рон проявил огромный интерес к процессу технического обслуживания яхты и за короткое время, как я думаю, сумел удовлетворить свое любопытство.

Нам понадобилось некоторое количество мелкой металлической арматуры и Вик представил меня инженеру Пэту Флюксу – огромному и неприветливому детине с добрым сердцем. С ходу заявив, что «не располагает временем», он за ночь сделал штекерную панель для румпеля, запасной румпель и противовесы для флюгеров. На рассвете Пэт спустился к гавани, дабы лично убедиться в том, что изделия не были повреждены при установке.

Я решил выйти в море в пятницу 14 июня, через тринадцать дней после Риджуэя и через шесть – после Чэя Блайта, который в свое время пересек Атлантику вместе с Риджуэем. Чэй в последнюю минуту решил участвовать в гонке на яхте Dytiscus III. <>За день до отплытия приехали мои родители вместе с Майком и Хэйзел и вскоре после них – Джордж Гринфилд. В ночь накануне отплытия, Боб и Ди устроили вечер, продлившийся до пяти часов утра. В восемь я был уже на ногах. Мною овладело нечто вроде внезапной слабости. Похожее чувство я переживал в детстве перед выходом на ринг, где мне предстояло сразиться с противником, который был больше и сильнее меня. Вдобавок ко всему, я ощущал легкое похмелье.

Даже перед самым отплытием из головы не выходили мысли о том, что осталось несделанным. В последний момент я четко осознал, что не могу просто так отправиться в плавание на год, совершенно проигнорировав все, связывающее меня с социумом. В наше время уже невозможно легко выпасть из современного общества и отправиться в длительную поездку, если мотивация не является протестной. Мы серьезно зависим от постоянной поддержки других. Поэтому, пока родственники и друзья бегали по Фалмуту, делая последние покупки, я был занят мирскими и отнюдь не героическими делами, заполнял бланки оплаты ежегодных взносов и страховых премий.

Мы пришвартовали Suhaili для того, чтобы наполнить баки свежей водой, когда капеллан порта Дэвид Робертс приехал попрощаться со мной. Его визит был столь же неожиданным, сколь и желанным. В спешке я оставил дома свою Библию и Дэвид быстро свозил меня в город, купил новую Библию и надписал ее для меня.

Наполнив баки, мы вновь отвели Suhaili к швартовой бочке, после чего вся компания собралась на берегу выпить по последней кружке пива перед отплытием. С нами были Ди, Боб, Джок и Найджел. Я выложил деньги на стойку, но Боб покачал головой: «Нет, заплатишь, когда вернешься обратно».

Наконец, настало время отправляться на Suhaili. Я поднял паруса и запустил мотор. Стояла безветренная погода, из гавани надо было выходить на моторе. Это был самый ужасный момент, которого я так боялся. Мать и отец находились на борту яхты Huntress Робина Винникомба, предстояло прощание с ними. Они искренне и безоговорочно поддерживали меня во всех начинаниях, пожертвовав многим ради своих детей. Они лучше кого бы то ни было понимали, что подвинуло меня на путешествие и им придется нести тяжелую ношу ожидания и беспокойства до моего возвращения. Увидев их лица, я чуть было не решил отказаться от плавания. Это было слишком несправедливо с моей стороны.

Я потрепал по загривку нашего лабрадора Гуса и принялся отдавать швартовы, когда заметил, как Кен и Билл в спешке пытаются закрепить болтами хайфилдовский форштаг.

«О’кей, я закончу это, – сказал я – я отчаливаю».

Первый этап. От Фалмута до сороковых широт

14 июня 1968 года – 10 сентября 1968 года (1-88 дни плавания)

В шести милях от Фалмута яхта Huntress дала прощальный гудок. Мама, отец, Майк и Хэйзел долго махали мне, пока яхта не повернула назад. Я испытал первое ощущение настоящего одиночества – сбивающее с ног переживание. Нельзя было не задуматься над тем, каково мне будет через неделю, если уже сейчас я чувствую себя таким подавленным. Пытаясь отвлечься от неприятных мыслей, я занялся монтажом антенны и вышел на связь с офисом Sunday Mirror. Этот заранее оговоренный сеанс связи требовался для того, чтобы проверить систему и, в случае необходимости, внести необходимые коррективы до того, как я окажусь слишком далеко. Все прошло гладко и мы договорились еще об одном сеансе связи, который должен был состояться на следующий день.

Покончив с этим, я занялся картами. Мне надо было разработать оптимальный маршрут плавания, в максимальной степени учитывающий направления морских течений и превалирующих ветров. Выбор времени для этой работы кажется на первый взгляд странным, но раньше не было нужды в такого рода деталях. Маршрут движения вниз по Атлантическому океану представлялся очевидным, но все зависело от ветров, с которыми придется иметь дело. Можно спланировать точный маршрут движения судна, однако не стоит рассчитывать на то, что оно будет его придерживаться. Сейчас я пытался определить несколько конкретных точек, к которым должен был подобраться настолько близко, насколько это позволил бы ветер. Достигнув первой, я занялся бы планированием следующего этапа. Первый промежуточный финиш находился в 150 километрах западнее мыса Финистерре, следующий – в 50 милях западнее Мадейры, последняя точка перед экватором – острова Зеленого Мыса, которые я собирался завизировать для определения местоположения. Отсюда начинался следующий этап плавания – к австралийским берегам. С точки зрения психологии, планирование маршрута было самым лучшим из того, чем я мог заняться в тот момент. Погрузившись с головой в работу, я не заметил наступления темноты. Настроение улучшилось, внутренне я был готов начать пожирать мили.

Всю первую ночь Suhaili послушно шла по курсу, авторулевой оставался незадействованным. Дул вест-зюйд-вест, мы шли в крутом бейдевинде и моего вмешательства почти не требовалось. Не снимая одежду, я свернулся калачиком в кокпите, положив рядом с собой ракетницу с сигнальным патроном и сигнальный горн на случай тумана, если какой-нибудь корабль окажется слишком близко. В какой-то момент, проспав около часа, я проснулся и обнаружил, что мы двигаемся к Корнуоллу и уже виднелись огни Лизарда. Ветер изменился, поэтому пришлось немного скорректировать курс.

Самым главным была доводка системы автоуправления, поэтому, как только рассвело я, предварительно позавтракав яичницей с ветчиной, занялся Адмиралом. Флюгарки были слишком жесткими и малоподвижными. Я залил в подшипники жидкость для полировки металла и долго вращал их. Это привело к ослаблению соединений труб, поэтому мне пришлось их перемонтировать. В конце концов, механизм с грехом пополам заработал. Я собирался несколько дней плыть в западном направлении, чтобы убраться подальше от Бискайского залива, а при слабом норде Suhaili не сумела бы справиться с этим курсом без помощи Адмирала. Все-таки мы чуть отклонились от курса, пока ветер не набрал достаточную силу для того, чтобы вращать флюгарки.

Не считая усилий, затраченных на приведение Адмирала в спортивную форму, первые дни ушли на обустройство пространства, в котором мне предстояло провести не так уж мало времени. Впрочем, Suhaili вот уже пару лет служила мне домом и в море, и у берега, находиться на ней мне было привычно. Но мне надо было переставить вещи так, чтобы все самое необходимое было бы под рукой. Я хотел, чтобы оба диванчика оставались свободными, и я мог при желании воспользоваться любым из них. На диванчиках Suhaili удобнее спать без закладной доски, которая крепится вертикально у края и предохраняет от скатывания. Эти закладные доски превращают диванчики в некое подобие гробов. Поэтому, когда яхта шла с креном, я предпочитал спать на нижней койке без закладной доски, опираясь спиной об обитую войлоком спинку. Если не было сильной качки, то сила притяжения спасала от падения на пол. Снаряжения, которое неожиданно могло мне понадобиться, было так много, что, к великому сожалению, мне пришлось пожертвовать койкой на правом борту. Так что, когда Suhaili находилась на левом галсе, приходилось спать на левом борту, поставив доску.

С точки зрения скорости движения и преодоленного расстояния результаты первой недели были неутешительны – 77 миль в первый день, затем 80, 52, 68, 62, 87 и 100. В результате я оказался примерно в сотне миль к северо-западу от мыса Финистерре. Ветер был слабым, поэтому не удалось продвинуться на запад так далеко, как хотелось бы. Когда ветер усилился, я решил повернуть на юг. Мне хотелось пройти как можно дальше, я надеялся, что удастся держаться подальше от мыса Финистерре. 22 июня я прошел его траверс в 60 милях западнее, что было вдвое ближе того места, где мне хотелось оказаться, тем не менее, в стороне от линии судоходства. Оттуда мы поплыли строго на юг, пока не встретились с северо-восточным пассатом, после чего я взял курс на Мадейру.

В течение первой недели я несколько раз пытался связаться с Алеком Роузом, который на своей яхте Lively Lady направлялся в Портсмут после безостановочного одиночного плавания из Новой Зеландии. Брюс посоветовал звонить в 6 утра по Гринвичу, но мне так и не удалось добиться ответа. Это не очень удивило меня, ведь никто не предупреждал Алека о моих звонках, к тому же, на последнем этапе плавания ему и без меня хватало забот. Однако, спустя три недели 11 июля, как гласит судовой журнал, я имел 14-минутный разговор с Брюсом, который передал мне привет от Алека Роуза. Он также советовал мне быть крайне осторожным в Южном океане. Кому знать об этом, как не ему!

Конкуренты беспокоили меня, я стремился как можно быстрее обойти их. По вторникам, во время регулярных сеансов связи, Брюс снабжал меня информацией о местонахождении Риджуэя и Блайта, а также о том, как обстоят дела у тех, кто только собирался выйги в море. Все данные тщательно записывались и отмечались на карте, что помогало сравнению с моим движением. Вскоре стало ясно, что я медленно, но верно нагоняю Риджуэя и Блайта, не затрачивая при этом максимума энергии, восстановление которой посредством сна и еды могло бы стать проблематичным. Новость придала мне сил. По моим подсчетам я должен выйти в лидеры к тому времени, когда мы достигнем Южного океана. Несмотря на это, только 28 июня, находясь на широте Гибралтарского пролива, я сумел преодолеть дневной рубеж в 100 миль, и даже после этого пришлось пережить два плохих дня перед тем, как Suhaili, наконец, поймала в свои паруса северо-восточный пассат.


Отплытие из Фалмута.

Это было важной вехой. Впервые после отплытия из Фалмута в паруса дул попутный ветер, как это будет в течение пяти месяцев плавания в водах Южного океана. Помимо дополнительной скорости это давало возможность протестировать Адмирала и уладить все проблемы функционирования его механизма. Флюгарки все еще были неповоротливыми, но к моему величайшему облегчению, авторулевой работал практически без помарок.

1 июля 1968 года, 17-й день плавания

Очень важно, что Suhaili прекрасно идет по ветру, почти без проблем. Приятно было наблюдать как она, соскользнув с очередной волны, выпрямляется так быстро, что когда подходит следующая, корма указывает точно на нее. Не думаю, что какой-либо рулевой лучше справился бы с этим.

Мне понадобилось шестнадцать дней для того, чтобы покрыть менее 1200 миль, правда, большая часть этой дистанции пришлась на конские широты (Horse latitudes) – штилевую область между поясом юго-западных ветров, охватывающим Британские острова, и лежащей южнее зоны северо-восточных пассатов. Теперь наша скорость стала постепенно возрастать. Северо-восточные пассаты дуют со средней скоростью около двенадцати узлов и надежны как солнце.

К этому времени я уже вполне освоился на яхте и жил по рутинному распорядку дня, разработанному во время предыдущего плавания. Надо сказать, что его пришлось несколько адаптировать к обстоятельствам одиночного плавания. Я старался отходить ко сну в десять вечера, не считая проверки в два часа ночи (при пересечении судоходных путей и в плохую погоду приходилось просыпаться чаще), и спал до шести утра. Проснувшись, я поднимался наверх и проверял состояние парусов, руля и Адмирала. Затем следовал завтрак, как правило, яичница и кое-что еще – кружка кофе и первая сигарета. При хорошей погоде я всегда пил кофе на палубе. Свежесть раннего утра в море не сравнить ни с чем. Моя любимая пора на яхте – с четырех до восьми часов утра, когда встает солнце и ты переживаешь приходящее с ним удивительное чувство новизны. Курение сопровождалось составлением плана на день. Если Адмирал переживал приступ подагры, я вставал за штурвал, если нет – занимался бесчисленным множеством мелких работ, необходимых для поддержания судоходных кондиций судна.

24 июня 1968 года, 10-й день плавания

Включив зарядное устройство, я убрал отсек трюма у двигателя и нашел там гаечный ключ, старый вентиляторный ремень, несколько резиновых трубок и кучу тряпок. Я привязал их к канату и спустил за борт – пусть полощутся, мне всегда не хватает тряпок. Затем я достал банку уплотняющего состава и утрамбовал его в щели у переднего люка и вокруг грузовой колонки, откуда в лодку проникает вода. Остаток замазки пошел на заделку сомнительных мест на палубе. Перекусив сыром и белковой пастой, я дозаправил и перезапустил зарядное устройство. К этому времени уже было жарко и я прошелся по оснастке, вооружившись смесью свинцовых белил и жира. Потом вынес на палубу одежду и постельное белье – пусть проветрятся. Я прикончил банку Teepol (моющего средства) на уборку каюты и впервые после отплытия из Соединенного Королевства решил поплавать. К великому разочарованию, вода смыла большую часть того, что я считал загаром… Лаг отказывался работать. Я попытался починить его, но у меня ничего не вышло. (Позже я cпрятал его подальше и больше никогда не использовал).

Так как при работающем зарядном устройстве в кокпите было невозможно находиться, ибо туда проникали выхлопные газы, я должен был в это время чем-то заняться в носовой части яхты. Если не было срочной работы, я устраивался там поудобнее с книгой в руках. Ближе к полудню перед тем, как принять солнечную ванну, я в жаркую погоду нырял за борт. В качестве страхового конца я использовал тянувшийся за кормой канат. Я обычно прыгал в воду с бушприта и потом плыл изо всех сил. Устав, я хватался за канат и влезал обратно на палубу. Натеревшись мылом для морской воды, я опять нырял в море. Таковой была процедура поддержания личной гигиены.

От одного ежедневного рутинного действия я был свободен. Перед самым отплытием Кен проявил интерес к моим запасам бритвенных лезвий. Я ответил, что кое-что должно было еще остаться, и он быстро смотался в город за ними. Два дня спустя, когда мне понадобилось заточить карандаш, я не смог найти ни одной упаковки. Пришлось воспользоваться старым лезвием – Кен вернулся в Лондон с годовым запасом бритв в кармане, а мне пришлось отрастить бороду.

После водных процедур наступала пора ланча – сыр, печенье и, в особых случаях, маринованный лук. Время после полудня было заполнено тем же, что и утро: я читал или работал приблизительно до пяти часов, когда, если мне хотелось, я разрешал себе побаловаться пивом или виски. Тогда же заносились записи в бортовой журнал. Позже, решив, что бортовой журнал не вмещает в себя все подробности путешествия, я стал вести и дневник. Затем наступало время обеда – самой крупной трапезы. Он состоял по большей части из тушеного мяса – оно легко в готовке. За один раз можно было приготовить много мяса, добавляя различные ингредиенты, разделив его на два приема пищи. На пути из Кейптауна мы разработали особый рецепт – тушеное мясо по-сухаильски. Для изготовления этого блюда требовались мясные консервы, консервированный горох, суповой порошок и говяжьи кубики. В жидком виде это был хороший суп. Загустев, он неплохо шел с хлебными чипсами. Добавление различных консервированных овощей полностью меняет вкус мясного блюда, и оно не приедается. В самом крайнем случае, если одолевала тоска по новизне вкусовых ощущений, можно было бросить в кастрюлю чайную ложку приправы карри.

25 июня 1968 года, 11-й день плавания

Думаю, после возвращения домой я начну работать поваром – буду специализироваться на карри. «Р.Н-Дж. прочитал лекцию для членов Дамского клуба, после которой присутствующим было подано одно из его знаменитых блюд с карри. Позднее было арестовано 37 человек…»

Перед наступлением темноты я совершал последний обход по палубе, проверяя паруса и снасти. Соединительные скобы могли ослабнуть и расшататься, поэтому мне приходилось каждый день их осматривать, проверяя свайкой затяжку пальцев. За все время пришлось заменить всего три скобы, но бронзовая скоба на шкотовом угле кливера сумела натворить бед – полотнище паруса разорвало в клочья. Если не следить за такого рода вещами, хлопот не оберешься.

Перед тем, как улечься в спальный мешок или на него, если ночь была теплая, я разглядывал небо, пытаясь угадать погоду на следующие четыре часа. В зависимости от самодельного прогноза, паруса либо убирались, либо ставились дополнительные. Так завершался мой обычный день. В его описании не слишком много места уделено собственно кораблевождению, но ведь процесс наблюдения за парусами по сути своей непрерывен, при надобности они регулируются. Если того требуют условия, целый день приходится проводить за штурвалом.

В продолжение первых нескольких недель плавания, наибольшее беспокойство мне доставляло проникавшая в трюм вода. Ее приходилось откачивать в день два раза, а в непогоду – и того чаще.

30 июня 1968 года, 16-й день плавания

…воды гораздо больше, чем должно было быть. Мне кажется, она просачивается через пояс обшивки судна у киля – вчера я заметил, что в этом месте отпала корка противообрастающего состава. Вода не поступает прямо, что можно считать некоторым утешением, если вообще может быть хоть что-нибудь утешительное в факте течи.

Пока мы находились в зоне северо-восточного пассата, с этим ничего нельзя было поделать: разобраться с причиной можно, лишь обследовав корпус снаружи. Сделать это нельзя, пока яхта находится в движении. Надо было дождаться входа в экваториальную зону штилей, где нас ожидала безветренная и теплая погода. Температура воды немаловажна, поскольку долгое пребывание в холодном море приводит к потере телом тепла, которое можно компенсировать лишь долгим лежанием на солнце.

9 июля мы прошли острова Зеленого Мыса и…

10 июля 1968 года, 26-й день плавания

Будильник разбудил меня в 1.20, и я поднялся наверх взглянуть на землю. Я уже собирался спуститься в каюту, когда заметил огни Фонтес Перейра де Мело приблизительно полградуса над горизонтом. Я повернул на юг для того, чтобы пройти между островами Сашу Ангау и Сан-Висенте – надеялся отрапортовать о прохождении. Дул северо-восточный ветер, который при приближении к земле сменился на северный. К 4.30 огни Перейра де Мело переместились на запад и я увидел огни Сан-Висенте. Было приятно увидеть берег после перехода по океану. До него было около двух миль, но это соответствовало моей линии положения, поэтому извинительно. Пустынный и скалистый вид острова казался мне привлекательным, в других обстоятельствах я не упустил бы возможности полазать по горам. Как я и предполагал, в проливе между островами ветер существенно усилился. Узость водного пространства не давала волнам разгуляться – едва успев вырасти, они опрокидывались. Suhaili неслась вперед. У меня были подняты бизань, стаксель и спинакер, яхта делала не менее семи узлов. Лаг заедало – в его подшипнике недоставало шести шариков, и на его показания полагаться не стоило. Я решил не убирать парусов, драйв от скорости был слишком волнительным, чтобы от него отказаться. Так быстро мне не приходилось плыть со времен последнего плавания, когда мы поймали в паруса юго-восточный пассат. В середине пролива, четко на траверзе Сан-Висенте, Suhaili проплыла мимо крупного грузового судна. Я пытался просигналить ему, не сумев точно направить луч, в ответ получил лишь несколько W (по международному своду сигналов это означало – «не могу прочитать послание из-за неверно направленного света или из-за недостаточной яркости»). Он прошелся в трех кабельтовых по левому борту.

Почувствовав усталость, я достал на четверть полную бутылку виски J. Walker и осушил ее. Эффект от выпивки превзошел ожидания, ведь уже четыре месяца, как я не напивался, голова стала легкой, как перышко. Полагаю, что должен благодарить именно J. Walker за то, что мне удалось обнаружить островок прямо по курсу. У меня не было ни карт островов, ни лоцманского руководства, поэтому приходилось довольствоваться картой восточной Атлантики, на которой Сан-Висенте был размером со спичечную головку. Я вполне допускал мысль о том, что здесь может находиться какой-то остров. Было полнолуние, и неожиданно передо мной выросла черная тень. Какое-то время я не мог решить, с какой стороны лучше обойти ее. Поначалу казалось, что тень расположена совсем близко, но чем ближе я подплывал к ней, тем больше она удалялась от Сан-Висенте. В конце концов, я решил проплыть между ними. Я изменил курс, но вскоре до меня дошло, что мой острое удаляется в сторону. Огней не было, следовательно, это не могло быть судном. Только перед самым рассветом стало понятно, что передо мной двигалась масса тяжелого черного дыма, полностью накрывшего корабль. Я запустил бутылкой из-под виски в Луну! Когда взошло солнце, оконечность острова Сан-Висенте уже была позади, и я перешел на автоуправление.

Через пару дней после того, как острова Зеленого Мыса скрылись за горизонтом, мы вошли в зону штиля и я спустил паруса. Надев маску и трубку для подводного плавания, я нырнул прямо к тому месту, которое доставило нам столько проблем во время предыдущего плавания – футом выше киля, прямо под грот-мачтой. Опасения были верны, стыковой обшивочный шов разошелся по длине примерно футов на восемь. Поднырнув под киль, я обследовал другой борт. И здесь было то же самое, я мог видеть, как при покачивании Suhaili разрыв немного увеличивался.

Вернувшись на палубу, я закурил и начал размышлять над увиденным. Хуже всего, если ослабли все флоры, скобы, которыми шпангоуты крепятся к килю, тогда ягодки еще впереди. В такой ситуации продолжать плавание было настоящим самоубийством. В то же время, объективно оценить ситуацию было чрезвычайно сложно, так как большая часть флоров была скрыта под расположенными в трюме баками для воды. Те флоры, до которых удалось добраться, выглядели достаточно прочными и я убедил себя в том, что с ними все в порядке, а проблема является лишь рецидивом прошлых неприятностей и с ней можно справиться, если тщательно заделать шов. Если я ошибался, оставалось надежда на то, что флоры не полетят одновременно, и удастся добраться до ближайшего порта до того момента, когда Suhaili развалится.

Лишь после возвращения домой, когда Suhaili была выставлена на всеобщее обозрение в лондонском цирке Холборн, я смог оценить ее состояние и убедиться в том, какому напряжению подверглась моя яхта. Вода просачивалась в трюм по всей длине шва, пятна на корпусе легко просматривались.

Решив, что заделка шва поможет справиться с проблемой, я стал думать о том, как это сделать на пятифутовой глубине. Обычно швы заделываются следующим образом: сухой, скрученный хлопок-сырец вбивается в шов, сверху наносится слой наполнителя, после чего вся поверхность покрывается краской. Ясное дело, я этого сделать не мог. Тем не менее, поскольку другого варианта не было, пришлось попробовать хлопок-сырец. Мне казалось что, даже будучи пропитан водой, он сделает свое дело. В Арабском море нам уже приходилось делать примерно то же самое, поэтому мне было известно, насколько это трудно, тем более что сейчас рядом не было никого, кто предупредил бы о появлении акул. На этот раз надо было справиться с задачей в одиночку и надеяться, что сумею заметить акул, пока они будут кружить вокруг меня.

Я скрутил из ваты несколько 18-дюймовых жгутов. Эта длина подходила для работы и можно было надеяться, что я сумею заделать шов одним жгутом. Затем я спустил за борт привязанный к веревке молоток, примерно в том месте, где собирался работать. Акулы – великие падальщики, поэтому пришлось надеть джинсы и синюю рубашку, так как белый цвет ассоциируется у них с отбросами. Экипировку довершал прикрепленный ремнем к ноге нож. Хлопковые жгуты я разложил на палубе у самого борта, чтобы можно было их взять, не вылезая из воды. В качестве рабочего инструмента была выбрана моя самая большая отвертка. Я уже пользовался ею до этого, когда конопатил.

Работа не заладилась с самого начала. Воздуха не хватало, приходилось выныривать, не успев набить достаточного количества ваты. Когда я возвращался под воду, вся сделанная работа оказывалась потерянной. Кроме того, жгуты не заполняли паз должным образом, не помогла даже смена отвертки на чеканный молоток. Спустя полчаса я забрался обратно на палубу и стал думать о том, как по-другому решить проблему.

Прошло совсем немного времени, а я уже нашивал ватные жгуты на парусиновую ленту шириной в полтора дюйма. Когда лента длиной около семи футов была готова, я покрыл ее стокгольмским дегтем и набил на парусину медные гвоздики с широкими шляпками с шестидюймовым интервалом. Погрузившись в воду, я приложил ко шву вату так, что парусина оказалась снаружи, затем я стал забивать гвозди в каркас.


Едва видимые острова Кабо-Верде: последняя земля до Австралии.

В результате получилось не так уж плохо, но концы ленты свободно болтались в воде. Для того чтобы лента не оторвалась после того, как Suhaili наберет скорость, я закрепил край, прибив к нему медную рейку. Эта самая рейка была забыта инженерами Marconi, которые занимались настройкой нового радио на яхте. Боюсь, что я не обратил внимания на медную деталь после того, как они закончили работу.

Находясь в воде, я не переставал беспокойно озираться по сторонам, но поблизости не было никаких рыб. Закончив работу над подбитой ватой парусиновой лентой и приготовив гвозди, я устроил перерыв и вскипятил себе кружку кофе. Не думаю, что акулу привлек кофейный аромат, но именно в этот момент я заметил проскользнувшую мимо борта тонкую серую тень. Акулы все же обнаружили нас. Я наблюдал за хищницей минут десять в надежде, что она оставит нас в покое, и мне не придется убивать ее. Не то чтобы я испытывал добрые чувства к акулам, но попавшая в воду кровь и предсмертные конвульсии обязательно привлекли бы других акул, находись они поблизости, и я не смог бы завершить ремонт корпуса. Акула кружила вокруг лодки. Похоже, что она не собиралась убираться восвояси. Поэтому я вынес на палубу винтовку, бросил за борт несколько кусков туалетной бумаги и стал ждать, когда акула попытается выяснить, что это такое. Вначале она проплыла под бумагой на глубине около трех футов, после чего развернулась и стала приближаться, медленно всплывая. Я держал ее на прицеле. Фута за три до бумаги над поверхностью показалась ее голова, и я нажал на спусковой крючок. Вода взбурлила, когда акула замолотила плавниками, но агония продолжалась недолго. Примерно через полминуты все прекратилось, и безжизненное тело начало медленно погружаться в пучину, пока совсем не исчезло из глаз. Следующие полчаса ушли на наблюдение за водой. Вокруг судна никого не было, кроме двух рыб-лоцманов, которые, проводили на дно своего покровителя. В конце концов, они поняли, что надеяться на него уже не стоит, и решили присоединиться к более крупному и более сильному хозяину – к Suhaili. На то, чтобы прибить парусину медными гвоздями к левому борту, ушло полтора часа. Поднявшийся ветер заставил меня отложить ремонт правого борта до следующего штиля. Впрочем, мне и так нужно было взять паузу: после четырех часов погружений я чувствовал переохлаждение и дикую усталость от постоянного напряжения, с которым приходилось оглядываться в воде по сторонам, остерегаясь приближения хищников.

Два дня спустя, когда ветер успокоился, я привел в порядок правый борт. Ремонт прошел без каких-либо осложнений. Течь почти прекратилась, и до самого завершения плавания мне уже не надо было откачивать воду из трюма так же часто, как в начале путешествия. Не могу сказать, что я вообще забыл о существовании швов, но они беспокоили меня не больше, скажем, килевых болтов или других крепежных деталей, которые не причиняли особого беспокойства.

В середине июля мы вошли в экваториальную зону штиля – Doldrums, в это время года находившуюся к северу от экватора. Своей синевой вода напоминала Средиземноморье, погода стояла спокойная.

Я соорудил из спального мешка навес над кокпитом, притащил туда матрас и разлегся на нем как восточный владыка. Когда становилось слишком жарко, я соскальзывал в теплую воду и плыл рядом с Suhaili. Неспешное и размеренное течение жизни на экваторе иногда прерывалось шквальными дождями. Неудобство, связанное с вынужденным и спешным демонтажом моего дворца компенсировалось приносимой ими прохладой.

17 июля 1968 года, 33-й день плавания

В 18.00 обрушился мощный шквал c дождем. Видя приближение тучи, я за полчаса до этого убрал спинакер и спустил кливер. Уже когда начали падать первые капли, я быстро спустил стаксель, выбрал рифы на бизани и подвесил на вертлюжные штыри ведра. Это было славно! Я приплясывал под холодными струями воды, воздух мгновенно наполнился потрясающей свежестью и прохладой. Проливной ливень продолжался около двух минут, все море, обычно темное как вечернее небо, внезапно побелело. Цвет моря резко контрастировал с затянутым черной тучей небом. А потом был волшебный закат. Облака были окрашены во всевозможные оттенки синего… лишь одно облако было золотым. Красивое зрелище – жаль, что я не умею рисовать.

Как правило, мне удавалось собрать некоторое количество дождевой воды в ведра. Я пил ее с удовольствием. Советую каждому, кому никогда не доводилось пигь дождевую воду или готовить на ней кофе: обязательно попробуйте это. Чай был своего рода роскошью, ибо с собой я взял его очень мало – фунта два, не больше. Этот продукт очень трудно хранить в сыром климате. Кроме того, определенное количество питьевой воды расходуется при кипячении, а мне приходилось тщательно следить за каждой расходуемой каплей.

Все труднее становилось выходить на связь с радиотелефонной станцией Baldock GPO Radio Telephone Station в Бальдоке. 19 июля состоялся последний прямой контакт с Брюсом. Нас разделяло уже не менее трех тысяч миль, но слышимость была хорошая. Мы проболтали примерно полчаса, в продолжение которых Брюс рассказал о сложившейся в гонке ситуации:

Брюс надеется быть в Мельбурне, когда я буду проплывать мимо. Чудесно. О Риджуэе и Блайте нет никаких новостей – я стараюсь не упускать их из виду. Кинг и Муатисье планируют отплыть примерно через две недели. Эти двое опасны, потому что их яхты длиннее. Имея преимущество всего в семь недель, я не могу мешкать.

Завершив последний радиоконгакт с Англией, я выключил радио и включил его опять только в семь утра для того, чтобы сверить время. Потом я позавтракал яичницей и картофельным хлебом (уже чуть заплесневевшим). Небо было ясным и я поднял спинакер вместо кливера. Я бы с радостью воспользовался летучим кливером, но в предыдущий раз его сильно потрепал ветер, тормоз фаловой лебедки не сработал и полотнище оказалось в море.

В то время эта лебедка доставляла мне много хлопот. Вот запись от 23-го июля:

Фаловая лебедка не работала, или отказал ее тормоз. В результате, парус оказался в океане. К счастью, мы шли с небольшой скоростью и удалось втащить его на палубу. Но сам факт до крайности встревожил меня, здесь я был бессилен – новую лебедку купить было негде. Старая лебедка обошлась мне в 58 фунтов – за такие деньги можно было рассчитывать на надежность оборудования. Они производятся в расчете на членов яхт-клубов, которым ничего не стоит потратить пару тысяч в сезон на новые прибамбасы. Думаю, что такая политика достаточно близорука, поскольку богатые любители яхтинга не составляют большинства. Дешевые и надежные в эксплуатации лебедки продавались бы лучше, нежели ненадежные и пошлые изделия, которым место в Jin Palace.

Еще одним объектом ненависти стали для меня бронзовые скобы. Я уже потерял две скобы, которые ослабли и расшатались ночью. И это несмотря на ежедневные проверки степени их изношенности. Для прогулок под парусом на уик-энд бронзовые скобы идеальны, но для дальнего плавания они не годятся. Неудобство размыкания скоб клещами компенсируется уверенностью в том, что они не подведут. Это особенно важно для тех, кто отправляется в море в одиночку.

Это был последний раз, когда бронзовым скобам удалось вывести меня из себя, так как позже я научился справляться с ними, до упора зажимая их клещами и обматывая шплинт бензельной проволокой.

Тихая и ясная погода дала возможность заняться работами на лодке. Сшив парусиновый бандаж, я накрыл им носовой люк – через зазор между крышкой и основанием внутрь просачивалась вода. Швы светового люка также пропускали воду, поэтому пришлось забить их гибкой пробкой.

Дистанцию гонки принято разбивать на отдельные отрезки, в моем случае их было семь. Протяженность всех отрезков была различна, их границы определялись географическими категориями и имели значимость сугубо психологическую: приятно было осознавать, что сумел разделаться с очередным этапом гонки. С некоторой натяжкой, все плавание можно разбить на следующие отрезки: от Фалмута – до экватора; от экватора – до 40° южной широты (к вест-зюйд-весту от Кейптауна); от 40° южной широты – до Перта; от Перта – до Блаффа; от Блаффа – до мыса Горн; от мыса Горн – до экватора; от экватора – до Фалмута. Первый отрезок пути был уже почти преодолен, когда чуть севернее экватора мы столкнулись с южным ветром. Это район довольно сильного западного экваториального течения, которое способно протащить лодку за день на 40 миль. Пытаясь свести до минимума воздействие течения, я намного ближе подвел Suhaili к африканскому берегу, нежели это рекомендуется. Думаю, риск оправдался, ведь когда слабые разнонаправленные ветра экваториальной зоны штиля примерно у 4° северной широты сменились южным, мы были уже на 15° западной долготы. Вследствие этого маневра в течение нескольких дней Suhaili шла со скоростью выше средней.

27 июля 1968 года, 43-й день плавания

До часа ночи я не ложился спать, не мог избавиться от беспокойства по поводу усиливающегося ветра. В конце концов, я стравил грота-гик, взял риф на гроте и заснул как убитый. В шесть утра меня разбудил шум шквального ветра, я поднялся на палубу и несколько раз подобрал гик бизань-мачты. Suhaili скрежетала, презрительно расшвыривая в стороны волны, казалось, она прыгает по верхушкам волн. Меня захлестывали противоречивые эмоции бодрящего веселья и страха. Позже оказалось, что шквал налетел в момент прохождения экватора. На следующий день я высчитал, что за 24 часа мы преодолели 170 миль.

Две оси визирования пересеклись точно на меридиональной высоте, так что мое местоположение не вызывало никаких сомнений. Совершенно фантастический результат, даже принимая во внимание 40-мильную поправку на морское течение, для идущей в крутом бейдевинде Suhaili это была немыслимая скорость…

Этим утром я наблюдал очень интересную формацию облаков. Пучки перисто-кучевых облаков постепенно увеличились и слились в огромную тучу с четко очерченными краями. В один момент можно было увидеть, как облако формирует юго-западную кромку. Затем оно переместилось на северо-восток, а на юго-западе начало образовываться новое.

Это был мой сорок третий день в море. И ментально, и физически я пока чувствовал себя хорошо. У меня не было иллюзий касательно неблагоприятного воздействия одиночества. Но только раз я слышал голоса, и должен сказать, это было довольно жутковато. В тот момент я находился в моторном отсеке, подсоединял к радио заряженные аккумуляторные батареи. Неожиданно я услышал четкие голоса. Волосы на голове мгновенно встали дыбом. Я знал, что вокруг на сотни миль в окружности не было ни людей, ни кораблей, и первая промелькнувшая в голове мысль была о сверхъестественной природе происшествия. Я не суеверен, и я знаю, что при внимательном рассмотрении можно добиться объяснения любого явления. Услышав голоса там, где они не должны были прозвучать, мягко выражаясь, я немного лишился присутствия духа. Быстро покинув моторный отсек, я тут же обнаружил причину: оставшийся включенным магнитофон. Потусторонние голоса оказались вступлением ведущих симфонического концерта! В тот вечер я сделал следующую запись:

Размышляя над происшедшим, я пришел к выводу, что моя реакция была совершенно нормальной. Ведь больше всего меня обеспокоили не сами голоса, а то, что я слышал их там, где как я знал, ничего подобного быть не могло. Звучащие голоса обычно являются совершенно естественным фоном нашей жизни, но я понимал, что в моей ситуации они именно что неестественны, и это понимание стало причиной моего беспокойства. Таким образом, я убедил себя в собственной вменяемости или, что более правильно, уверился в том, что здоров так же, как и раньше. Разница невелика, но она все-таки есть.

Пищевые запасы находились в приличном состоянии, но лук, к сожалению, портился достаточно быстро главным образом потому, что хранился в носовой каюте, где было сыро. Было похоже на то, что он долго не протянет.

Уже некоторое время мне досаждал запах гниющего лука, поэтому я поднял на палубу три мешка и занялся сортировкой. В результате у меня остался один полный мешок лука. Все луковицы пустили ростки, многие размякли. Это стало неприятным ударом, ведь я рассчитывал на лук как на свежий продукт. При покупке надо было отбирать самые твердые луковицы.

Я был очень расстроен, так как люблю лук и считаю его полезным для здоровья овощем. Кроме того, и с яйцами творилось неладное. В последний раз, готовя омлет, я разбил четыре яйца, и все они имели легкий запах, ассоциирующийся у людей моего поколения с яичным порошком военного времени. Омлет я все-таки приготовил, однако вкус его оставлял желать лучшего.

Приготовление пищи связано с определенным риском, а на маленьком судне к тому же вечно недостает пространства – иногда просто некуда класть предметы кухонного обихода. За день до того, как мы пересекли экватор, я готовил тушеное мясо в скороварке. Вынув скороварку из духовки, я поставил ее на ступеньку лестницы. Затем я повернулся, достал из ящичка кухонный нож, поставил на плиту чайник и присел – прямехонько на скороварку! Взвизгнув от боли, я взмыл вверх как ракета. Обошлось без существенных повреждений, однако нормально сидеть я смог только через три дня.

Радиостанция Cape Town пыталась связаться со мной все время после того, как состоялся последний сеанс связи с Бальдоком. Наконец, 27 июля появился сигнал и мой новый контакт Нати Феррейра сообщила мне последние новости о других лодках. Риджуэй и Блайт все еще опережали нас, а другие пока не стартовали. Я не собирался мгновенно обойти этих двоих. Не стоило требовать многого от Suhaili в зоне юго-восточных пассатов, где все мы находились, ведь крутой бейдевинд не был ее самой сильной стороной. Suhaili никогда не ходила круто к ветру. Я добивался угла в 65°, что не назовешь блестящим показателем. Из яхты современного проекта можно было бы выжать и 45°, что добавило бы миль десять к дневному переходу в 100 миль, – существенный привесок для сравнительно низкоскоростной области, в которой находились все три яхты.

Новость о том, что еще никто не стартовал, откровенно порадовала. Это означало как минимум семинедельное преимущество перед быстроходными лодками. Мне было известно о газетных статьях, в которых ранний старт Блайта, Риджуэя и мой объяснялся незрелостью и психологическими издержками молодости. Дело в том, что мы плыли на маленьких лодках, которые уступали в скорости крупным яхтам старших участников гонки. Преждевременный старт был просто вынужденным, несмотря на то, что мы слишком рано достигли бы Южного океана, но зато к мысу Горн подошли бы в самое подходящее время – в январе. Сделав выбор в пользу надежности и безопасности и отплыв в августе, мы согласились бы на роль заведомых аутсайдеров. Впрочем, как бы вы не поступали в жизни, всегда отыщутся критики, которые с удовольствием проинформируют вас о вашей неправоте. К счастью, такого рода советы обычно поступают от малоквалифицированных субъектов.

После сеансов радиосвязи я всегда остро ощущал одиночество и искал утешение в книгах:

День прошел в высшей степени неудовлетворительно. Так случается каждый раз, когда я выхожу на связь. Поначалу я очень обрадовался контакту, но потом меня накрыла волна депрессии. Я долго лежал на койке и читал «Едгин» и «Возвращение в Едгин» Сэмюэла Батлера. Не могу понять, как случилось так, что я ничего не знал об этой книге раньше.

А вот чуть более поздняя запись:

Сегодня закончил «Войну и мир» Льва Толстого. Знаю, что хорошие книги, как и хорошее вино, надо смаковать неспешно, но я не смог остановиться, пока не дочитал ее.

По вечерам я развлекался, слушая музыку:

Починил магнитофонную кассету с записью Гилберта и Салливана… вечер получился прекрасным. Я слушал музыку, сидя за столом, над которым совсем по-домашнему светила лампа. Пока еще недостаточно холодно для того, чтобы доставать одежду, прохладный воздух просто приятен… думаю, что стоит побаловаться глоточком Grant’s. Не знаю никого, с кем в настоящий момент хотелось бы разделить жребий. Общество умной и привлекательной женщины – все, что требуется для того, чтобы моя ситуация оказалась абсолютно идеальной. Это не значит, что я в плену романтического настроения, но окажись здесь женщина, думаю, оно наступило бы!

Одиночество и необходимость все делать самому были причиной некоторых проблем, которые постепенно стали выходить на поверхность. Как правило, когда надо выполнить несколько действий, я в первую очередь принимаюсь за то, к чему больше лежит душа в данный момент времени. Но теперь я уже не в состоянии позволить себе подобную роскошь: откладывать на потом ничего нельзя, к проблемным вопросам следует подходить с точки зрения их важности. Если позволяет погода – надо тут же приниматься за дело. К сожалению, когда делать было нечего, меня одолевала скука, книги лишь ненадолго приглушали ее. В голове все время вертелись мысли о том, сколько еще дней и миль осталось до конца плавания. Только к октябрю я смирился с необходимостью философского подхода к данности: так или иначе, около года моей жизни придется прожить в предполагаемых обстоятельствах.

Приготовление пищи превратилось в скучную, рутинную работу. Я уже не мог придумывать новые блюда из ограниченного ассортимента находящихся на борту продуктов – воображение иссякло.

Никак не могу решить, что приготовить на обед. Решись, кто-нибудь посвятить такое количество умственной и эмоциональной энергии на дело повышения репродуктивности человечества, он давно бы умер. Наконец, я остановил выбор на омлете, разбил четыре яйца, а они все оказались с душком. Пришлось приготовить сырную подливку и бухнуть в нее банку моркови и петрушку. Получилось неплохо, но я чуточку переборщил с мукой.

Мне кажется, это был второй этап моей адаптации. После того, как я справился с первоначальными проблемами и колебаниями, наступил кратковременный период приятия новой окружающей обстановки. Затем мной овладели новые, более длительные и глубокие сомнения. Когда я справился с ними, открылось второе дыхание и мне удалось стабилизировать свое эмоциональное состояние. Я преодолел трудности, сознательно принуждая себя к умственной и физической работе. Так, в один прекрасный вечер я засел за подробное описание Адмирала. Система автоуправления казалась довольно несложной, но перенести на бумагу принцип работы механизма было очень и очень непросто. Во всяком случае, именно это усилие вытащило меня из депрессивного состояния.

Я даже попробовал силы в нерифмованном пятистопном ямбе. Сразу после написания стихотворение оставило впечатление обреченного на бессмертие. Оно начиналось так:

В который раз на юг ложится Сухаили
И к морю Южному свой торный держит путь,
Здесь год почти суда дорог не бороздили,
Здесь курс не проложить, и с курса не свернуть.
И горизонт здесь чист – лишь облака да волны,
Вот разве заслонит горою ледяной…
Здесь буйствуют ветра, и, ненавистью полны,
Валы идут вразнос порой на смельчаков – Гостей Незваных.

К 29 июля южный ветер сменился на юго-западный, продержавшийся до 6 августа. За это время мы преодолели 920 миль, добравшись до 18° южной широты и 26° западной долготы. То, что Suhaili плыла быстрее, нежели ожидалось, я объясняю тремя обстоятельствами: во-первых, хорошую службу сослужила новая алюминиевая мачта, снизившая вес верхней части яхты, благодаря чему ей было легче сохранять вертикальное положение; во-вторых, набор новых парусов оказался очень удачным; в-третьих, мне удалось улучшить технику управления плавсредством.

Ветер стал переменчивым, хотя, в основном, он дул с севера, что нас устраивало, но иногда все-таки приходилось иметь дело со встречными потоками воздуха и даже со шквалами.

Скука разыгралась вовсю. Депрессивное настроение овладело мной отчасти из-за бешеной качки, которая не давала собраться с мыслями и успокоиться. Погода ведет себя абсолютно непредсказуемо – шквал, затишье, шквал, потом опять затишье на час, за которым следует ураганный порыв ветра и т. д. Бессмысленно ставить дополнительные паруса, почти сразу их приходится рифить. Обеими руками делать ничего невозможно, я пишу, втиснувшись в койку и придерживая одной рукой блокнот. То и дело лодку захлестывают волны, вода каскадом льется по палубе. Штурманским столом я подпер к переборке радио и обернул его в парусину. Спальный мешок отсырел и нет никакой возможности его высушить. Заснуть чрезвычайно трудно – лежу с закрытыми глазами до поздней ночи, просыпаюсь уже уставшим. Решением проблемы стала бы какая-нибудь тяжелая работа – но вот какая? Любое физическое усилие чревато ушибами и порезами, а писать чрезвычайно трудно. Я выбрал легкий путь и стал читать. Последствия этой лености скажутся обязательно, причем, чем скорее, тем лучше.

Шквалы хороши тем, что знаешь о них заранее. Как только на небе появляются лоскутки кучево-дождевых облаков, уже знаешь, что им предшествует шквал. За ним может разразиться дождь, а потом вновь наступает спокойная полоса.

Стаксель тащит вперед яхту сильнее, нежели это можно представить, принимая во внимание площадь паруса. Скорость упала на треть, или даже наполовину, поскольку стаксель площадью 84 кв. фута дает только шестую часть общей площади поднятых парусов. Думаю, он должен заполнить пробел между кливером и гротом, создав по обе стороны от себя щели, которых не бывает, когда паруса находятся на большом расстоянии друг от друга. Можно было снизить давление ветра на лодку, сократив каким то другим способом площадь парусов. Но такое решение представлялось непрактичным, так как впереди осталось бы несоразмерно большое количество парусов. Проблема казалась нерешаемой. Я не люблю снижать скорость, но не стоило слишком перенапрягать лодку, ведь самое худшее нас ждало впереди. Будь это последний этап одиночного плавания в Австралию, (в наши дни от этих слов уже несет нафталином – Авт.), все было бы не так, а я хочу обогнуть земной шар!

Шквалы несли с собой потоки дождевой воды, которую я регулярно собирал в бадьи. В конце концов, я решил попытаться вырастить горчицу и салат. Семена этих растений служили добавкой к моей дневной порции таблеток витаминов, дрожжей и кальция. Я разложил на полке в гальюне газетную бумагу, пропитал ее водой и выложил на нее ровными рядами семена. Вскоре выяснилось, что семена вкупе с бумагой пожирают огромное количество пресной воды, что наносило серьезный ущерб моим ограниченным ресурсам, поэтому мое стремление вырастить свежую зелень результировалось в пеструю кучку папье-маше. Но у меня имеется еще десять пакетов семян. Я надеюсь предпринять еще одну попытку заняться садоводством в будущем, когда закончится репчатый лук и салаты придется готовить из маринадов, добавляя в них уксус и сдабривая маслом.

Были и другие проблемы:

6 августа 1968 года, 53-й день плавания

Первый раз я думал о том, чтобы сдаться и повернуть на Кейптаун. И дело не только в протекающей каюте… когда во время шквала я рифил грот, весь парус неожиданно грохнулся, чуть ли не на мою голову – отказал замок лебедки. То же самое произошло и с Big Fellow (большой кливер площадью 220 кв. фута). Я похолодел, вспомнив, как поднимал людей наверх, полагаясь на прочность лебедочного замка. Причиной отказа механизма стал замасленный барабан. Его нужно было разобрать и отчистить. Работа требовала кропотливости, поэтому надо было дождаться спокойного моря.

Чуть позже я обнаружил, что расшатался Y-образный тройник вертлюжного штыря – шток не фиксировался зажимным устройством. Новость привела меня в замешательство, это было уже очень серьезно, так как у меня не было ни запчастей, ни подручных материалов, из которых можно было бы смастерить деталь на замену. Мысль о том, что в любое мгновение штырь может отказать, меня ужасала. Случись такое, я остался бы без грота и, Бог знает, сколько времени ушло бы на монтаж некоего подобия замены. Можно было, просверлив насквозь зажимное устройство и шток, скрепить их болтом. Подходящих стержней у меня не было, но сошел бы и болт. Самым трудным было просверлить отверстие. Пришлось бы делать это вручную и на это ушел бы чуть ли не целый день. Впрочем, это того стоило. В данный момент мне трудно определиться с отношением ко всем этим мелким неполадкам. Каждая из них в отдельности не носит катастрофического характера, но их комбинация чревата серьезными неприятностями. Если повалится грот-мачта или откажет вертлюжный штырь – хлопот не оберешься. Я пока воздержусь от принятия решения и дождусь хорошей погоды, которая позволит произвести более тщательную проверку всего оборудования. В свой отчет я не включу информацию о технических неполадках – не вижу необходимости волновать людей. Сумей я добраться до Австралии, все это – по зрелому размышлению – не будет стоить выеденного яйца. Если решу сойти с дистанции, причины этого решения будут всем ясны. Но я не собираюсь сдаваться, я еще не дошел до ручки…

18.30. Опять поставил кассету Гилберта и Салливана. Их оперы помогают воспрянуть духом, мне вообще хотелось бы слушать больше энергичной патриотической музыки – мысли о прошлых поколениях британцев и их великих достижениях всегда подстегивали меня. Каждая нация имеет собственный пантеон героев, но британцы, – естественно, что в этом вопросе я донельзя пристрастен, – в этом смысле народ особенный. В конце концов, окажись в моей ситуации Дрейк, Фробишер, Гренвилл, Энсон, Нельсон, Скотт или Виан и т. п. – разве сдались бы они? Заметьте, все эти люди были моряками! Мысль о том, что эти мои соотечественники смотрят на меня сверху, вызывает воодушевление, несмотря на то, что мое скромное усилие не идет ни в какое сравнение с одержанными ими великими победами. Тем не менее, мое путешествие, в определенном смысле, продолжает заложенные ими великие традиции. Интересно, почему именно британцы откликаются на вызовы…

8 августа, когда мы находились на полпути между Рио-де-Жанейро и островом святой Елены, Нати Феррейра с помощью радиостанции Cape Town сообщила о том, что Джон Риджуэй был вынужден причалить в бразильском порту Ресифе. Никто новый не вступил в гонку, так что пока моим единственным конкурентом оставался Чэй Блайт. Мы с Нати довольно быстро стали друзьями, на этот раз мы болтали до тех пор, пока не сели аккумуляторные батареи. Закончив разговор, я достал зарядное устройство. Оказалось, что оно не работает – отказало магнето, и не было искры. Я разобрал механизм и вынул из корпуса маховик. Оказалось, что все дело в смазке, которой были покрыты контакты – понятия не имею, как она на них попала. Я отчистил их с помощью эфира и уже приступил к сборке, когда до меня дошло, что не смогу отрегулировать зазор для искры, я забыл взять с собой гцупы для измерения зазоров.

…Мне удалось выйти из сложного положения, пересчитав страницы блокнота – на один дюйм пришлось две сотни листов, следовательно, толщина одной страницы равнялась пяти тысячным дюйма. Мне нужен был зазор, шириной 12–15/1000, что равнялось толщине трех листов бумаги. Я вырвал их из этого блокнота…

Это сработало! Я отпраздновал успех слушанием радиостанции Lorenco Marques, которое, впрочем, подействовало угнетающе.

Сегодня я чувствую себя одиноким. Слушая радиостанцию Lourenco Marques, я вспомнил многое из того, что случилось со мной в Южной Африке. Человеческая природа такова, что люди склонны забывать плохое и помнят только хорошее, но в целом ЮАР ассоциируется у меня с хорошим. Сейчас субботний вечер, в памяти всплывают картины наших вечеринок. Люди там намного более социальны и общаются между собой гораздо интенсивнее, чем в Англии. Иногда я даже сожалею, что не остался в Южной Африке. Неожиданный контакт с миром, по которому я не переставал скучать два года, явно не способствовал стабилизации восприятия. Но все-таки здесь приятно – море спокойно, полотнища парусов хлопают в унисон плеску волн о борт. Только что взошла луна, пока еще не холодно. Я приготовил какао и пишу эти строки, держа в одной руке кружку. Некоторое время назад я отплясывал на палубе под Литтла Ричарда, который опять на слуху – рок-н-ролл вновь входит в моду. Хорошо, что меня никто не мог видеть, моя пластика не слишком грациозна.

Несмотря на все то, что я написал здесь, одиночество не заставит меня раскиснуть. А это даже лучше – Элла Фицджеральд из Парагвая. Музыка способствует романтическому настрою, вернее, стремлению к романтике. Нет ничего лучше танцев под тропической луной. Лучше всего для этого подходит латиноамериканская музыка.

Я допустил серьезную навигационную ошибку, которая будет стоить мне около двух недель. 12 августа мы находились примерно в 500 милях к востоку-юго-востоку от острова Триндад, дул переменчивый ветер с преобладанием юго-восточного. Я принял решение отказаться от движения на юг с небольшим западным уклоном и двигаться прямо на Кейптаун, что, как мне казалось, поможет выиграть время. Вследствие этого мы остались в зоне ветров переменных направлений, что оказалось ошибочным решением. Продолжай я придерживаться курса на юг, нам дней десять пришлось бы бороться с западными ветрами, после чего ветер сменился бы на попутный. Сменив направление движения, мы достигли Южного океана только через двадцать два дня. Задним умом нетрудно признать ошибку, да и тогда я осознавал риск, но по мере продвижения к Кейптауну ветер постоянно менялся и меня не оставляла надежда на то, что в конце концов установится западный ветер. Сила ветра все время усиливалась. Нам уже приходилось пару раз испытать на себе удары шестибального шквала в зоне юго-восточных пассатов, – но теперь при каждой смене направления дул почти такой же сильный ветер.

Адмирал все еще барахлил. Флюгарки продолжали сопротивляться ветру, лишь свежий бриз мог заставить их вращаться должным образом. Поскольку дул он не всегда, приходилось подолгу стоять за штурвалом. Дело в том, что нейлоновые подушки флюгарок по какой-то непонятной мне причине вздулись. Чего только я не испробовал для того, чтобы заставить флюгарки вертеться. Сначала в дело пошло масло, но от него, как оказалось, вреда больше, чем пользы. Затем я попробовал пропиточное масло, метилированный спирт, керосин, моющее средство и мыло – никакого эффекта. Напоследок я решил прибегнуть к помощи лака для металлических покрытий, но и это не возымело эффекта. Флюгарки заработали более или менее лишь тогда, когда, в полном отчаянии от череды неудач, я разобрал конструкцию и отскоблил рашпилем нейлоновые вкладыши.

14 августа я отпраздновал круглую дату – два месяца моего пребывания в открытом море.

14 августа 1968 года, 61-й день плавания

Два месяца в море – и я не имею понятия, где мы находимся! Рано утром я поймал солнце для определения широты, но потом оно исчезло и больше не показывалось. Прошлой ночью я просыпался несколько раз, и каждый раз оказывалось, что мы идем новым курсом, поэтому результат навигационных вычислений мог служить лишь пищей для размышлений и догадок.

По случаю праздника я приготовил смородинный пудинг, который удался на славу. На него ушло две пригоршни муки, шесть чайных ложек сахара и горсть смородины. Все эти ингредиенты я положил в кружку, завернул ее в полотенце и пропарил в скороварке. Получилось очень вкусно, никогда не думал, что можно готовить таким способом. Как жаль, что у меня мало муки. Израсходовав половину имевшейся на борту муки, я обнаружил, что она немного сладковата на вкус и хотя дрожжи осветляли ее, она имела довольно твердую консистенцию.

Позже – я страдаю от обжорства.

С 16 по 21 августа мы прошли всего 590 миль, но не по прямой, а зигзагами, поэтому расстояние до австралийских берегов оставалось огромным. Мы все еще находились в 1500 милях к северо-западу от Кейптауна, на 35° южной долготы. Ветер был сильный, но дул он с юго-востока.

19 августа 1968 года, 66-й день плавания

В 6 утра очнулся от беспокойного сна. Первым делом пришлось рифить паруса, так как ветер усиливался, не обращая внимания на поднимающуюся стрелку барометра. Внутри все промокло, некоторые волны перекатываются через палубу. Со светового люка опять капает, спальный мешок можно выжимать – дело дрянь! Когда я взбирался наверх, чтобы взглянуть на происходящее, меня окатило водой и намок секстант. Высушить его не могу и немного опасаюсь за стекла. Лодку кидает из стороны в сторону, готовить еду очень трудно. За весь вчерашний день я съел всего лишь семь хлебцев, сегодня поел немного ризотто, а вечером попытаюсь приготовить тушеное мясо. Полагаю, ветер скоро ослабнет – весь день стрелка барометра держится наверху. Проблема в том, что волна запаздывает по сравнению с ветром и если я поставлю Suhaili в крутой бейдевинд, мы вообще остановимся. Больше всего неудобств доставляет недостаточно герметичный главный люк. Когда волна захлестывает палубу, через него внутрь попадает много воды. Я накрыл радио и штурманский стол кухонными полотенцами и тряпками.

Целый день я не делал ничего – сидел в мокрой одежде и читал «Ярмарку тщеславия». Абсолютно невозможно ни расслабиться, ни сконцентрироваться на чем-либо, когда тебя швыряет на волнах.

22-го августа Нати Феррейра сообщила мне потрясающую новость. Муатисье отплыл из Плимута 21 августа, а Кинг надеялся на следующий день выйти из той же гавани.

Более быстрые лодки стартовали, дав мне преимущество в два месяца, что совсем немного, а если строго придерживаться теории – недостаточно много. Но для меня гонка становилась еще интереснее, ведь человеку свойственно выкладываться до конца, когда ему известно, что он в чем-то кому-то уступает, а я знал про себя, что роль фаворита делает меня вялым и апатичным. Теперь Чэй Блайт и я оказались в трудной ситуации. Мы боролись не только друг с другом, но и со временем и не могли позволить себе упустить малейшую возможность. Я понимал, что дело не только в том, чтобы превзойти Блайта – надо было делать, в среднем, не менее ста миль в день, чтобы сохранить теоретические шансы на победу. На данном этапе плавания я не мог похвастаться такой скоростью, но надеялся наверстать упущенное, достигнув Южного океана.

Заметно похолодало, ветер дул все сильнее, хотя и оставался переменчивым. Мы приближались к Ревущим сороковым и я стал готовить Suhaili и себя к тому, что нам предстояло. Все лишнее, включая запасные паруса, было убрано с палубы вниз. Все, что можно было плотно закрыть, было закрыто – носовой люк, коробка управления двигателем и так далее. Световой люк еще раз подвергся обработке шовной пробкой. В Южном полушарии месяц август эквивалентен февралю на севере. Следовало ожидать достаточно жестких погодных условий и мне хотелось, чтобы Suhaili была готова по максимуму. Я сделал ревизию всему наличному снаряжению, особенно упирая на штормовые паруса, запасные крепления для чрезвычайных ситуаций, перлини и плавучий якорь – все, что могло понадобиться в форсмажорной ситуации. Весь мой тропический гардероб я спрятал на дно парусного мешка, который играл роль платяного шкафа, а свитеры, джинсы, рубашки и носки положил сверху. В заключение, я заполнил доверху находящиеся в главной каюте полиэтиленовые контейнеры, перелив в них бензин и керосин из тары, хранящейся в носовой части.

Пару дней спустя, 27 августа, наша готовность подверглась серьезному испытанию – мы напоролись на первую бурю. К несчастью, ураганный ветер дул с юго-востока. Я уже давно не попадал в шторм на Suhaili и, более того, я ожидал, что такое в продолжение следующих нескольких месяцев станет естественным порядком вещей. Я внимательно наблюдал за происходящим и даже поэкспериментировал с оснасткой. Конечно, на этот раз мне надо было удержать Suhaili против ветра, стараясь при этом идти как можно более круто в бейдевинде. Задача в корне отличная от той, что мне предстоит после входа в воды Южного океана, где мы будем бежать вместе с ветром, в любом случае, мне хотелось добиться оптимального режима движения.

Перед тем, как стемнело, я поднял стаксель и добавил рифы на бизани. Курс Suhaili свалился на 30° на север и мы были в 70° от нужного направления. Скорость не очень беспокоит меня, главное, что лодка плывет достаточно уверенно. Я чувствую себя крайне измотанным и надеюсь проспать целую ночь.

Все идет неплохо, если не принимать в расчет то, что в моторный отсек продолжает просачиваться вода. Этим утром приходилось откачивать ее каждые два часа. После того, как часть парусов была убрана, стало намного легче, поэтому я думаю, что вода просачивается сквозь рундуки в кокпите.

Я хотел заняться сегодня утром визированием, но был слишком занят парусами. Впрочем, вряд ли у меня что-нибудь получилось бы, ведь горизонт плохо просматривается за пеленой водных брызг, кроме того, я мог намочить секстант. Так или иначе, пока не приходится особенно волноваться по поводу координат – перед нами огромная масса морского пространства и я ничего не могу сделать, пока не успокоится или не сменится ветер. Я хорошо знаю, куда мне следует плыть, но держаться нужного курса пока невозможно. Нет смысла перенапрягать Suhaili, лучше продлить путешествие на несколько дней, чем отправиться к Кейптауну. Этим утром меня посетила эта мысль и в какой-то момент я почувствовал депрессию, но нет никаких физических причин прерывать плавание. Я надеюсь, что после хорошего сна ментальный аспект моего бытия придет в норму.

Ветер дул целый день, не переставая. Его сила доходила 8–9 баллов, на море вздымались огромные валы. Но моя лодка доказала, на что она способна. Suhaili ведет себя прекрасно. Она уверенно справляется с волнами, несмотря на сильный крен. Время от времени корпус издает глухие протяжные звуки, но лодка хорошо справляется с нагрузкой. Если ветер ослабнет хоть ненамного, я подниму некоторые паруса и поверну на юг. Как мне представляется, дрейфуя в подветренную сторону, мы продвигаемся в юго-западном направлении.

Вода повсюду. Когда волна накрывает палубу, целый поток воды обрушивается через главный люк каюты, затопляя штурманский стол, книжный штатив и радио. Мокро и там, куда море не проникает – конденсат оседает на всем. До поры до времени мне удавалось сохранять спальный мешок относительно сухим, обернув его в парусину, но и он, в конце концов, насквозь отсырел. Стараясь уберечь одежду от сырости, я держал ее в каюте, но пользы от этого было мало, поскольку в помещении отсутствовала вентиляция и одежда постепенно пропиталась испарениями моего тела.

Единственным повреждением за все штормовое время стала поломка хомута, которым я крепил к палубной лебедке бегунок правого борта. Он оказался недостаточно прочным для того, чтобы выдержать давление мачты при килевой качке. Я заменил хомут скобами, которые, как я надеялся, меня не подведут.

К этому времени я уже начал беспокоиться по поводу секстанта. Несколько раз его заливало водой и зеркала по краям потускнели. Когда шторм подходил к концу я попытался разобраться с координатами, яхта неожиданно накренилась и мне не удалось сохранить равновесие. При падении на палубу я обхватил секстант рукой и, казалось, уберег его от повреждений. Однако при проверке инструмента он выдал значительную погрешность. К счастью, 2 сентября выдалось спокойным и ясным, я визировал местоположение каждые полчаса, нанося данные на карту. С учетом движения Suhaili, конечный результат можно сравнить с колесом, у которого есть спицы, но нет обода. Небольшая, но четко прослеживающая средняя линия свидетельствовала о том, что сектант все еще работал точно – большой разброс пересечения линий положения стал бы знаком негодности инструмента. Я вздохнул с облегчением, тем не менее, когда пошел дождь, тщательно отмыл секстант от морской соли.

Второй этап. Ревущие сороковые широты

11 сентября 1968 года – 8 ноября 1968 года (89 – 147 дни плавания)

Мы вошли в Южный океан 3 сентября, когда до окончания зимы оставалось три недели. В эту ночь ветер разорвал спинакер, что стало своего рода предзнаменованием. Не было причин считать, что погода резко ухудшится лишь потому, что мы пересекли параллель 40 широты, но сам факт входа в зону ревущих сороковых возымел на меня определенный психологический эффект. Я поймал себя на мысли, что с нетерпением ожидаю первого шторма – хотелось поскорее получить представление о том, что ожидает меня в следующие четыре месяца.

Два дня держалась очень хорошая погода, но в небе были заметны явные признаки надвигающегося холодного фронта, чему подтверждением служила опускающаяся стрелка барометра. Я планировал держаться 40-ой параллели на всем пути до Австралии. В действительности мы двигались не по прямой, а зигзагообразно, вслед за изменяющимся направлением ветра. В начале мы поплыли на юг и добрались до 42-ой параллели, где нас накрыл холодный фронт. Это стало моим настоящим знакомством с Южным океаном. Должен сказать, что впечатление он произвел на меня сильнейшее. Когда холодный фронт удалился, барометр неожиданно подскочил вверх на два миллибара, а северный ветер за несколько минут сменился на вест-зюйд-вест и достиг ураганной силы. Я взял рифы на гроте и бизани, заменил кливер штормовым стакселем. Последнее действие совершалось уже под аккомпанемент такой мощной грозы с градом, что я был рад поскорее спуститься вниз и проверить уровень жидкости в бутылке бренди.

Suhaili быстро летела по волнам, Адмиралу явно нравился сильный ветер, его механизм работал без перебоев. Затем случилось нечто особенное. Когда на смену норду пришел вест-зюйд-вест, по морю еще двигались крупные волны, вызванные к жизни северным ветром, но переменившийся ветер начал гнать волну в другом направлении. Возникло то, что моряки называют сулоем – довольно неприятное и потенциально опасное явление. В тот вечер, не снимая с себя промокшей одежды, я лежал на койке, готовый в любое мгновение сорваться с места, случись что-то непредвиденное. В течение часа я наговаривал на микрофон свои чувства и живописал увиденное. Магнитофонную пленку я собирался послать домой из Австралии. В конце концов, решив, что лодке ничего не угрожает, я повалился на койку и заснул. Моей колыбельной были завывания ветра, скрип такелажа и грохот волн, которые стучали об обшивку где-то рядом с моей головой. Следующее, что я помню – это лавина валящихся на меня тяжелых предметов. Несколько мгновений я пытался сообразить, что происходит, но так как снаружи была беспросветная мгла, а фонарь в каюте потух, мне приходилось полагаться исключительно на ощущения. Я попытался подняться с койки, но мне мешала парусина, которой я укутался, чтобы удержать тепло.

Как я сообразил, Suhaili сильно накренило и меня отшвырнуло к противоположной стенке каюты вместе с коробками, консервными банками, одеждой и инструментами, будто все эти предметы посчитали своим долгом быть поближе ко мне. Я пробрался сквозь дебри к лестнице и выбрался наружу, внутренне готовя себя к тому, что не увижу мачт на месте, и остаток ночи уйдет на то, чтобы попытаться удержать лодку на плаву. Страх был настолько силен, что понадобилось некоторое время для того, чтобы поверить – мачты на месте. Но без серьезной поломки не обошлось. Левый флюгер Адмирала выглядел безжизненным. Когда я попытался развернуть его, оказалось, что опора сильно погнута, а морская фанера толщиной в пять восьмых дюйма, из которой был сделан флюгер, раскололась надвое примерно в десяти дюймах под вантой бизань-мачты. Вся левая часть Адмирала была основательно раскурочена. Мне повезло, что в тот момент работал правый флюгер, ведь в темноте ничего нельзя было исправить, а до рассвета оставалось часа четыре – мои часы показывали 2 часа 50 минут утра. Suhaili легла обратно на курс, она двигалась без видимых усилий, и нельзя было понять, есть ли еще повреждения. Я медленно двигался по палубе, ощупывая руками каждую деталь оснастки, желая удостовериться в том, что она все еще на месте и держится крепко. Я обошел уже почти всю палубу, когда на нее обрушилась еще одна волна, окатив меня с головы до ног. Я схватился за поручень мертвой хваткой, прекрасно понимая, что от цепкости пальцев сейчас зависит моя жизнь. Рано или поздно все равно пришлось бы пройти через такое. Вся поверхность воды была вспучена – давал о себе знать сулой, но время от времени из этого месива волн вздымалась одна, которая была намного больше остальных, и с размаху била мою лодку. Я решил немного изменить курс, чтобы волны перестали долбить в один борт, и для этого перешел на корму к Адмиралу.

Проверив все, что можно, и скорректировав курс Suhaili, я вернулся вниз и зажег фонарь. В каюте творилось нечто невообразимое. Почти все, что находилось на правой стороне, было отброшено к противоположному борту, пол был усыпан банками, скинутыми с полок после того, как яхту подбросило вверх. Вода была повсюду. Она хлюпала под ногами, когда я пробирался от камбуза к радио, стараясь определить тяжесть нанесенного стихией ущерба. Когда Suhaili кренилась, из моторного отсека раздавался плеск воды. Первым делом надо было избавиться от жидкого балласта. Я установил помпу и принялся откачивать воду из трюма. Сорок галлонов морской воды было в моторном отсеке, еще пятнадцать галлонов было откачано из главной каюты. Тогда я еще не знал, как она сумела попасть внутрь. Занятие привычной и необходимой работой помогло успокоиться. С момента пробуждения меня не покидало чувство тревоги – каждую секунду я ожидал следующего удара. Не верилось, что лодка цела и все обошлось без фатальных повреждений. Мои действия были чем-то схожи с реакцией муравьев на постороннее вмешательство. Застигнутые врасплох муравьи тут же начинают тереть лапками свои мордочки. Привычная процедура умывания вселяет уверенность и предотвращает панику в их рядах. Для меня откачка воды из трюма была привычной процедурой. Закончив работу, я уже чувствовал, что вновь контролирую ситуацию. Успокоившись, я перешел к уборке. Нужно было определиться, с чего начинать. Освободить каюту от вещей я не мог, так как перетаскивать все это множество предметов было некуда. Пришлось выискивать наиболее крупные вещи, отодвигать их в сторону и приводить в порядок освободившееся пространство. Часа через два моя койка была убрана. Много времени ушло на то, чтобы отыскать и водрузить на место все книги, пленки, канцелярские принадлежности, одежду, фрукты, инструментарий и медицинские препараты. Впоследствии еще долго те или иные предметы неожиданно материализовывались в странных для них местах.

Начав с кормы, я в первую очередь привел в порядок камбуз, где мною были обнаружены плоскогубцы. Последний раз я видел их на полке с радио, а теперь они прятались за кипой тарелок на стойке. Судя по всему, пролетая мимо тарелок, плоскогубцы разминулись с ними несколькими миллиметрами. Радио вроде было в порядке. Я вытер его влажный корпус, решив заняться более тщательной просушкой после того, как станет светло.

Протирая передатчик, я заметил, что с находящегося над ним штурманского стола сильно капает вода. Оказывается, весь верхний край потолка был покрыт зловещими трещинами, все внутренние перегородки были смещены ударной силой перекатывающихся через палубу волн. При виде трещин и мысли о том, что рано или поздно волны могут разрушить крышу каюты, у меня засосало под ложечкой. Если водная стихия унесет крышу каюты, на палубе образуется дыра размером 6 футов на 12. Я находился в семистах милях к юго-западу от Кейптауна, и Южный океан был неподходящим местом для плавания в открытой лодке. Как бы в ответ на мои тревожные мысли, палубу захлестнула очередная волна – вся конструкция задрожала, будто от боли, но нового смещения не произошло. Времени на установку дополнительных креплений не было. Единственное, что мне оставалось, это перетянуть надстройку канатами и дожидаться нормальной погоды, которая позволит заняться ремонтом.

Приведя каюту в порядок, я нашел фонарь и осмотрел моторный отсек, на полу которого хлюпала вода. Первое, что мне бросилось в глаза – все аккумуляторные батареи сгрудились в кучу у левого топливного бака. Угол полки, на которой лежали аккумуляторные батареи, был снесен их тяжестью, когда яхта накренилась, и лишь топливный бак предотвратил их падение и поломку. Это оставило бы меня без радиосвязи и без двигателя. Два запасных аккумулятора были слишком старыми и годились только для сигнального фонаря и магнитофона. Водрузив батареи на место, я закрепил их на полке так прочно, что теперь им была не страшна даже самая сильная качка.

До рассвета ничего больше уже нельзя было сделать, поэтому я сложил кливер на полу каюты, принял на грудь рюмочку, завернулся в парусину и уснул. На первый взгляд, в роли покрывала парусина кажется довольно экстравагантной, но сквозь нее почти не проникает влага, и поскольку порция виски разогнала кровь по жилам, под парусиновым покрытием мне было тепло.

Когда через три часа я проснулся и высунул голову наружу, оказалось, что волны уже не такие бешеные, хотя время от времени по поверхности моря еще проносились сопровождающиеся градовым дождем шквалы и тогда вода из серой превращалась в молочно-белую. Удостоверившись, что с палубой все в порядке, я нырнул внутрь и стал готовить себе овсянку. Расправившись с кашей и усевшись поудобнее с кружкой кофе в одной руке и с сигаретой в другой, я почувствовал себя вполне счастливым. Пока держался сильный ветер, приступать к ремонту Адмирала не было смысла, поскольку флюгер улетел бы сразу после того, как я открепил бы его.

Решив заняться крышей каюты, я стал копаться в ящике с гайками и болтами, отбирая самые длинные и мощные болты для того, чтобы усилить ими крепления крыши. Почти весь день был потрачен на это, но засыпал я с приятным чувством выполненной обязательной работы.

В тот вечер со мной случилась одна из тех мелких и отвратительных неприятностей, которые хоть и не могут повлиять на решимость продолжать плавание, тем не менее, способны привести в бешенство – не в последнюю очередь, в силу своей необязательности. Раскупорив новую бутылку бренди, я отлил в стаканчик дневную порцию и поставил бутылку на свободную койку, зажав ее в углу ящиком от секстанта. Прошло около часа и в каюте стал явственно ощущаться запах бренди. Бутылка завинчивалась металлическим нарезным колпачком, из-за постоянной качки он ослаб и жидкость постепенно выплеснулась. Мой недельный рацион спиртного состоял из половины бутылки. За какой-то час двухнедельный запас бренди был растрачен на насыщение морской атмосферы парами алкоголя. Оставалось утешаться лишь тем, что я успел отлить дневную порцию!

7 сентября, спустя два дня после того, как Suhaili пришлось выдержать удар шквала, море успокоилось, что дало мне возможность заняться Адмиралом. Ремонт нельзя было откладывать в долгий ящик, так как ветер изменился, а для поворота через фордевинд мне был нужен левый флюгер. Все оказалось не так сложно, как я думал. На яхте имелись две запасные стойки для флюгарок, и я решил снять фанерную пластину с покореженной стойки и прикрепить ее к новой. Это оказалось непросто, поскольку мне очень мешала сильная боковая качка. Несколько раз я полностью погружался в море – не самое приятное ощущение, принимая во внимание, что непромокаемость одежды вещь достаточно условная, да и дизайн ее не подходил для плавания.

До входа в воды Южного океана сила ветра лишь однажды превысила 7 баллов, но затем все изменилось. Достаточно сказать, что за десять дней на нас пять раз, обрушивались ветры ураганной силы. Мне не хотелось убирать все паруса и жертвовать скоростью во имя безопасности, мы и так уже потеряли много времени. Дули западные ветры, а мы плыли на восток. Для того чтобы победить в гонке, надо было двигаться как можно быстрее, но частота штормов была пугающей и мне все чаще вспоминалось предупреждение Алека Роуза.

Штормовая погода держала под напряжением и лодку, и меня. Целыми днями я не мог расслабиться, был как на иголках. Сильное переутомление привело к тому, что психологически мне было все труднее не убирать паруса на ночь, когда ветер становился сильнее. Обычно я спал на полиэтиленовых контейнерах, не раздеваясь и завернувшись в парусину. Дело часто доходило до судорог, после чего я менял позу и старался задремать в сидячем положении. Иногда это удавалось, но лишь до следующего мощного крена, который отбрасывал меня к противоположной стене каюты. Пытаться втиснуться в койку не имело смысла, ведь случись авария, оттуда нельзя было быстро выбраться, а выкинуть меня из койки мог любой мощный удар волны о борт.

Недостаток сна очень плохо действовал на меня, я ощущал хроническую усталость и легко раздражался по пустякам. О моих чувствах свидетельствует дневниковая запись от 9 сентября:

9 сентября 1968 года, 87-й день плавания

Я проснулся в 11.00 после трех часов непрерывного сна на койке. Ветер ослаб, поэтому я поднялся на палубу и поставил дополнительные паруса. Нас сильно качало, в каюте было трудно удержаться на ногах, но мне удалось подогреть суп, а позже, ценой нечеловеческих усилий, я сварганил чудесный сливовый пудинг. Я также приготовил новый напиток из бренди, меда, горячей воды, сахара и лимона – неплохая смесь, которая помогла мне встряхнуться. С самого момента пробуждения я чувствовал себя очень подавленно. В таких условиях я ничего не могу делать. (Сейчас, когда я пишу эти строки, уже глубокая ночь и качка не такая ужасная). Самое страшное заключается в том, что к настоящему моменту ничего особенного не достигнуто. Я потратил массу нервной энергии, оставив на ночь кливер, спрашивается, ради чего? Ради дополнительных 20 миль. Чего стоят 20 миль, если предстоит пройти еще около 20 тысяч?

Будущее оставляет желать много лучшего, еще дней 150 качка будет бросать меня из стороны в сторону, одежда будет промокать каждый раз, когда придется ставить или убирать паруса. Четырех штормов оказалось достаточно, чтобы привести мои ладони в ужасное состояние – кожа стерта до волдырей, ногти сбиты, все пальцы в порезах. Все тело покрыто кровоподтеками. Кожа зудит оттого, что сутками напролет на мне мокрая одежда. Я уже не помню, когда нормально мылся в последний раз. Я чувствую себя абсолютно физически и нравственно опустошенным, а ведь в Южном океане я всего лишь неделю! Кажется, что годы прошли с того момента, как я повернул через фордевинд на восток, хотя это случилось в ночь на вторник! Шести дней еще не прошло, а впереди еще 150. К тому времени, когда закончится плавание, я несколько раз успею превратиться в зомби.

Думаю, что я уже по горло сыт плаванием. Время зайти в порт, несколько часов полежать в горячей ванне, отведать стейка с яичницей, горошком и молодым картофелем, лимонный безе, кофе, Drambuie (шотландский ликер из виски, меда и трав) и сигара. После всей этой прелести – долгий, ничем не прерываемый сон в широкой и мягкой постели… впрочем, ни о чем подобном лучше не думать, находясь здесь, в этой скорлупе. Все это – достаточно отдаленное будущее. Хотелось бы иметь какую то приемлемую перспективу в краткосрочном плане. Возможно, какое-то облегчение принесет Австралия, но это будет всего лишь непродолжительный контакт с кораблем, ничего особенно привлекательного, к чему можно было бы стремиться. В конце концов, после Австралии чуть более половины дистанции будет оставаться непройденной. Иными словами, чудесная перспектива. Непонятно, чем мне не нравились большие корабли?

Жизнь на них однообразна, но они, по крайней мере, иногда заходят в порты, что приводит к некоему разнообразию. Заключенному Дартмутской тюрьмы не приходится, в отличие от меня, заниматься тяжелым физическим трудом. Правда, он не пользуется симпатиями публики, но и не страдает от одиночества, хотя компанию ему составляют не самые симпатичные личности на свете. Его снабжают хорошо высушенной одеждой, никто и ничто не скидывает его с койки во время сна. Интересно, если бы людей вместо тюрьмы посылали в одиночное кругосветное плавание, как это отразилось бы на уровне преступности? Десять месяцев одиночного заключения и каторжные работы.

Этой ночью наблюдал интересное зрелище. Поднявшись в 2 часа наверх проверить Адмирала, я увидел прямо по курсу огни. Они светили внизу, почти у самой поверхности моря. Огни быстро приближались, расстояние между ними все увеличивалось, и мы прошли между ними. Они выглядели как две клинообразные светящиеся глыбы длиной приблизительно 2 фута 6 дюймов, их максимальная ширина была футов 8, к острой части клина она сужалась до 4 футов. Наверное, это были лептоцефалы, хотя и очень необычной формы.

Сейчас все более или менее спокойно, но качка все же сильная – одну ногу я для пущей устойчивости выставил в камбуз. За последние сутки атмосферное давление не изменялось. Кажется, сейчас ветер меняет направление – неплохая новость.

10 сентября оказалось неудачным днем, что нашло отражение в дневнике.

10 сентября 1968 года, 88-й день плавания

Наверное, я все-таки оптимист или скорее, фаталист. Будь я реалистом – сдался бы после сегодняшнего дня. Впрочем, размышляя над случившимся, можно назвать меня реалистичным оптимистом – в любом случае, все определения такого рода носят умозрительный характер. День начался неплохо, стояла хорошая погода и мне удалось провести визирование. За два дня мы прошли фантастические 314 миль и находились южнее Кейптауна. Отказ от взятия рифов позитивно сказался на числе пройденных миль, однако в свете последних событий, мне придется отказаться от рискованного стиля плавания – отныне я намерен снизить скорость движения.

Приготовив мясные консервы и сэндвичи из хлебных чипсов, я достал карту, чтобы отметить на ней пройденное за сутки расстояние. Как оказалось, мы отклонились от курса больше, чем обычно. Надо было выяснить причину. Отправившись на палубу, я обнаружил, что руль авторулевого сломан. Дул ветер силой около трех баллов, мы быстро плыли фордевиндом, поэтому я спустил грот и бизань, оставив для устойчивости только передние паруса.

Хорошенько помучившись, мне удалось спасти некоторые части механизма, после чего я приступил к замене негодных деталей. Работа была нелегкой, несмотря на то, что ослабли болты, которыми руль крепился к штанге, гнездо румпельного болта покрылось ржавчиной, которую пришлось отколупывать вилкой. Затем я попытался вытащить кормовую штангу, но неудачно. Пришлось, глотнув бренди, нырять за борт, отскабливать ее и подгонять к башмаку. Заметьте, что эти несколько строчек вмещают в себя трехчасовую работу. Покончив с наладкой Адмирала, я поднял бизань. С гротом пришлось помучиться – отказал тормоз подъемного механизма. С трудом удалось справиться с ним. Затем, желая проверить курс, я неловким движением сорвал с шарнира крышку нактоуза. Что поделаешь, теперь пришлось чинить и нактоуз. Это был явно не мой день. Степень расположенности к неприятным инцидентам зашкаливала, поэтому я решил, что в такой ситуации лучше всего спуститься вниз, приготовить кружку Barmene (дрожжевой экстракт с добавлением овощного сока) и побаловаться заслуженной сигаретой.

Рули автоуправления были для меня постоянным источником беспокойства. Если один отказал через 8 тысяч миль, из которых на Южный океан пришлось менее тысячи, то как долго протянет запасной? Проблема заключалась в недостаточной прочности вертикальных стоек, на которых монтировались рули, они не выдерживали нагрузки. Руль не смог выдержать высокую скорость последних двух дней. Конструкция запасного руля была точно такой же, что и первого, поэтому мне следовало сбавить ход, если я не хотел остаться вообще без авторулевого.

Почти весь следующий день я провел за чтением «Фермы Орли» Энтони Троллопа. В этом было что-то от психологического трюка: чувствуя себя уставшим, я решил воздержаться от работы и тратить силы только по необходимости. Уже к вечеру мне захотелось занять чем-то руки, но я сдержался. Следующим утром я проснулся, горя желанием поскорее вернуться к ремонту руля.

На приведение в порядок механизма ручного управления ушло три дня. Перо старого руля было расколото посередине, пришлось делать новое из тиковой коечной доски. Рулевая стойка тоже была сломана. Для соединения двух ее частей я отрезал от гаечного ключа рукоятку и обрабатывал ее напильником до тех пор, пока она не влезла внутрь трубной стойки наподобие внутренней оси. Соединив два сломанных конца стойки и просверлив их насквозь вместе с рукояткой гаечного ключа, я склепал их кусочками 6-дюймового гвоздя, отожженного на огне примусной горелки. Результат работы выглядел внушительно и для пущей убедительности я еще обернул стойку стекловолокном.

Пока я чинил руль, обнаружилось еще одно последствие шторма, потенциально наиболее опасное. Из Фалмута я вышел с 15 галлонами питьевой воды в полиэтиленовых контейнерах, которые до сих пор оставались нетронутыми, так как в зонах штиля и переменных ветров мне удавалось собирать достаточное для моих нужд количество дождевой воды. Понаблюдав за тем, как Suhaili справляется с волнами Южного океана, я подумал, что будет лучше, если несколько приподнять ее нос. Сделать это было можно, начав использовать воду из расположенного в носовой части контейнера. Я подсоединил подводящую трубу к помпе и начал откачивать воду. Светло-коричневая, дурно пахнущая жидкость даже отдаленно не напоминала питьевую воду. Я продолжил откачку в надежде на то, что это застоявшаяся в трубе вода, однако из нее продолжала вытекать окрашенная жидкость. Не на шутку встревожившись, я отвинтил крышку контейнера для того, чтобы проверить содержимое. Долго мучиться над загадкой мне не пришлось – гнилостный запах свидетельствовал о том, что вода испорчена и негодна для питья. С другим контейнером дела обстояли не намного лучше.

Я присел и закурил, надо было обдумать ситуацию. Главное, причин для немедленной паники не было. У меня было еще около десяти галлонов воды в полиэтиленовых контейнерах, вполне достаточно для сорока дней плавания. Мыс Доброй Надежды находился в 400 милях к северу, поэтому никакая фатальная опасность мне не угрожала. Следующий вопрос: мог ли я продолжать путешествие? Все неприятности последних дней сопровождались ливнями и градом, в Южном океане с неба постоянно что-то капало. Можно было собрать такое количество дождевой воды, которое позволило бы продолжать движение. С другой стороны, стоило ли ставить свою жизнь в зависимость от количества выпадаемых осадков? На борту имелся сорокадневный запас питьевой воды и вдобавок к нему, около трех сотен пустых банок из-под соков и пива. При наихудшем раскладе можно было дистиллировать воду, выпаривая в печи морскую воду и собирая конденсат до тех пор, пока не иссякнут запасы керосина. До Австралии оставалось менее 40 дней пути, даже допустив, что за все это время не будет ни одного дождя, можно было решиться на продолжение плавания. Поплывем дальше, а там посмотрим.

Но теперь и радио превратилось в источник беспокойства. Мне не удалось провести запланированный сеанс связи с Кейптауном. Слышал я их хорошо, но они не слышали меня. Это стало неприятным сюрпризом, до этого график радиосвязи не нарушался. Дождавшись ночи (после захода солнца качество связи обычно улучшается) я вышел в эфир на аварийной частоте. К моему величайшему облегчению, на мои позывные немедленно откликнулась радиостанция Port Elizabeth. Я передал им сообщение для Нати Феррейра, в котором говорилось о том, что мы получили повреждения, но находимся в безопасности, и я планирую подняться на несколько градусов севернее в надежде на лучшую погоду и на возможность провести тщательную проверку всей яхты. Радиостанция Port Elizabeth настаивала на восьмичасовом интервале связи, но мне удалось договориться о двух эфирах в день, приходилось беречь аккумуляторные батареи. Для поднятия духа я позволил себе провести тот вечер, слушая южноафриканскую радиостанцию South African Radio. Одна из программ была посвящена событиям 1947 года. Помимо прочего они упомянули о том, что в тот год Британии пришлось пережить самую холодную за весь период наблюдений зиму. Эта информация меня позабавила, зимние месяцы 47-го года мне хорошо запомнились по катанию на санках.

Днем позже мне стало известно, что Чэй Блайт вынужден был зайти в Ист-Лондон. Последние новости о нем я получил недели три назад, когда он находился у Тристан-да-Кунья. Я часто думал о нем в эти дни, ведь мы находились так близко друг от друга в Южном океане. Теперь стало понятно, что Блайт опережал меня всего лишь на пару дней. Наша гонка длилась около трех месяцев, но сократить разрыв мне удалось только на четыре дня. Так или иначе, было бы очень жаль оказаться в этой гонке проигравшим.

Несколько дней Suhaili шла на северо-восток и погода значительно улучшилась. Мне удалось привести интерьер в божеский вид, снова водрузить все на место и прочно закрепить припасы и снаряжение. Что касается лодки, то она находилась в прекрасной форме. Я решил заняться починкой спинакера, полагая, что он мне еще пригодится, если погода будет оставаться хорошей. Кроме того, что он был разорван пополам, два угла его порядочно поистрепались, поэтому я прошил шпагатом все его края по периметру. Работа была приятной и мне удалось справиться с ней сравнительно быстро, несмотря на качку.

Прошивая парус, я уже добрался до середины протянутого поперек каюты троса, на котором было растянуто полотнище, как случился один из тех мелких инцидентов, которые, когда о них вспоминаешь по прошествии времени, представляются смешными, хотя в момент происшествия таковыми отнюдь кажутся. Широко расставив ноги, я стоял посередине каюты, одной рукой балансируя, а во второй держа иглу. Когда клубок шпагата размотался, я нагнулся и зубами затянул узелок на конце. Попытавшись распрямиться, я неожиданно почувствовал резкую боль в верхней губе. Мой ус был накрепко привязан к концу шпагата, весь спинакер колыхался от малейшего моего движения. Не сумев дотянуться рукой до ближайшего крепления шпагата, я начал отчаянно вращать глазами, в надежде обнаружить какой-нибудь режущий предмет в пределах досягаемости. Нож был рядом, но дотянуться до него было невозможно. Время бежало, а я все стоял пойманный за ус в шпагатную сеть и не знал что делать. Поскольку я не мог ни распутать узел, ни разрезать веревку, пришлось пойти на крайние меры. Зажмурившись и стиснув зубы, я резко дернул головой назад. Из глаз брызнули слезы, я испытал резкую боль, которая быстро прошла. За освобождение пришлось заплатить большей частью уса. Я тут же бросился к зеркалу, дабы удостовериться в том, что нарушение симметрии не носит катастрофический характер. Подравняв усы хирургическими ножницами, я заодно подправил и прическу.

«Океанские маршруты мира» – неоценимая в плавании книга. В ней приведены не только оптимальные курсы плавания между портами, но и альтернативные сезонные маршруты. Согласно прилагающимся к книге метеорологическим картам Адмиралтейства, к югу от мыса Доброй Надежды десять дней в месяц дуют штормовые ветры. По мере удаления от этого района частота шквальных ударов уменьшалась. Более того, иногда выпадали дни с прекрасной погодой, благодаря которой удалось немного взбодриться. Я вытащил наверх промокший спальный мешок и сумел высушить одежду, впитавшую в себя сырость, пока мы огибали мыс Доброй Надежды.

Аккумуляторные батареи были на последнем издыхании, поэтому при первой же возможности я достал зарядное устройство. Сняв крышку цилиндра и почистив клапаны, я оставил мотор включенным на всю ночь. Во время памятного шторма были сломаны глушитель и выхлопная труба, поэтому производимый включенным генератором шум был совершенно невыносимым. Ночью ветер усилился, желая как можно скорее подзарядить батареи, я решил пожертвовать сном и не выключать мотор. Часа в три ночи я отправился проверить в моторном отсеке зарядку батареи с помощью ареометра. Неожиданно Suhaili, резко взлетев вверх на гребень волны, рухнула оттуда вниз. Я не смог удержаться на ногах, кислота из стаканчика ареометра, который я держал в руке, брызнула на лицо и попала мне в левый глаз. Я тут же бросился вон из моторного отсека на палубу. Кокпит был залит водой, я зачерпнул ее пригоршней и попытался промыть глаз. Несколько минут я плескал на лицо морской водой, затем спустился вниз и промыл его питьевой водой.

Жжение в глазу постепенно проходило, но оставалось ощущение бешеной пульсации всего глазного яблока. Мне помогли найденные в аптечке антисептические глазные капли. В зеркале глаз выглядел нормально, но согласно Медицинскому справочнику капитана корабля, после таких инцидентов следует дать глазам отдохнуть. Поскольку при составлении списка медикаментов я не позаботился включить в него глазную повязку, пришлось обвязать голову бинтом под углом так, чтобы правый глаз оставался свободным. Результат был довольно пиратским, но совершенно непрактичным, и уже на следующее утро я снял мешавшую мне повязку. Не могу сказать, что ночь прошла спокойно. Я не знал, насколько серьезно поврежден глаз и в голову лезли неприятные мысли о том, что я могу остаться одноглазым. Но над вопросом поворота на Дурбан я раздумывал недолго. Командор Кинг и Муатисье продолжали гонку, в которой я лидировал с небольшими, но все-таки шансами на победу, которая, по моему мнению, стоила одного глаза. Как оказалось, глаз поврежден несильно. Уже к концу недели он перестал пульсировать и не беспокоил меня.

Когда Suhaili подбросило, генератор опрокинулся и намок. Мне пришлось снова разобрать его, высушить и прочистить. Более серьезным ударом стала потеря дистиллированной воды для электролита аккумуляторных батарей. В момент толчка крышка контейнера была отвинчена, я позабыл об этом, будучи занятым промывкой глаза, а когда вспомнил, то было уже поздно – емкость была пуста. В дальнейшем пришлось использовать дождевую воду.

Следующий день оказался сотым днем плавания. Я находился примерно в 1400 милях к востоку от Кейптауна.

22 сентября 1968 года, 100-й день плавания.
Последний день зимы в Южном полушарии

Проснувшись, я обнаружил, что мы идем курсом на север и сделал поворот фордевинд. Ночью я сильно ушиб локоть, но что локоть – все тело покрыто ссадинами, а глаз дрожит не переставая. Я себя чувствовал, как будто только что простоял десять раундов против Кассиуса Клея. Так как ветер чуть ослабел, я поднял новые паруса и пошел спать. Внизу тепло и более-менее сухо, чувствую себя очень усталым. Я проснулся в 14.00 и с первого взгляда на небо стало ясно, что скоро нас накроет очередной шквал, на этот раз с юго-востока. Пришлось опять спускать паруса. Взять рифы уже не так просто, как прежде. Для моих покрытых болячками и волдырями рук вращение рукоятки превратилось в настоящую пытку. Сегодня я заметил, что на гроте недостает семи раксов (скобы на шкаторине для крепления паруса). Когда ветер уляжется, первым делом займусь ими. Вечером в 20.00 поужинал ризотто и отметил юбилей 100 дневного одиночества десертом из консервированных фруктов, после чего опять улегся. Это не столько проявление лености, сколько желание дать отдохнуть поврежденному глазу. Надо сказать, что уже ощущается хроническая усталость, я засыпаю сразу после того, как сомкну глаза. Судя по показаниям барометра, скоро установится хорошая погода. Надеюсь к тому времени нормально отдохнуть, ведь мне понадобятся силы для того, чтобы справиться с накопившейся работой. Поставил будильник на полночь в надежде на то, что ночью смогу поднять дополнительные паруса. Оптимистичными заголовками я явно пытаюсь подбодрить себя.

Запись за 23 сентября начинается со слов: Первый день весны!

Сразу после полуночи поднялся на палубу. Ветер успокоился, я добавил парусов и тут же вновь завалился на койку. Проснулся около семи утра, ветра почти не было. Быстро позавтракав кофе и хлебными чипсами со сливовым джемом, я занялся визированием, а потом спустил грот. Впервые после отплытия из Фалмута на грот-мачте не был поднят парус. Все утро ушло на проверку раксов и замену отсутствующих. Пришлось пришить семь новых скоб, две из них – на самой верхушке паруса. Я использовал португальскую нейлоновую, рыбачью леску, которую купил в Лоренсу-Маркише, когда плавал еще на Congella. Она оказалась намного прочнее британского синтетического волокна. Надеюсь, раксы будут держаться прочно. Сумев закончить работу вовремя, я успел замерить меридиональную высоту. Оказалось, за два дня мы прошли 243 мили, что совсем неплохо, принимая во внимание довольно слабый ветер. На ланч я приготовил карри. Оно у меня получается все лучше и лучше, несмотря на то, что у меня нет лука. К сожалению, я не умею готовить рис. Во время предыдущего плавания им занимался Крис.

После ланча занялся разной мелочевкой: заменил на стакселе истершийся фал, уплотнил левую бизань-ванту, прошелся по палубе с масленкой и с банкой смазки, а также заново оплел коуш на левом штормовом стакселе, то же самое следовало проделать и с правым стакселем, но он был мокрым. Затем я перешел к зарядному устройству. Слава Богу, несмотря на полученную в субботу травму, мотор завелся. Аккумуляторные батареи заряжались очень медленно, что-то там внутри было не в порядке, но я не смог понять, что именно. В целях экономии энергии пришлось отказаться от слушания радио по вечерам. Только что я закончил зарядку, третью по счету сегодня. Ни одна из батарей не зарядилась до 12.00. Я буду держать зарядное устройство включенным по возможности дольше, но повторения субботнего представления не будет. Картина напоминала сцену из Сумерек Богов – лодка разрезала волны, в парусах и такелаже ревел ветер, почти заглушавший шум работающего мотора зарядного устройства.

Сегодня я решил включить двигатель, который не работал уже более двух месяцев. Сначала я попробовал завести его вручную и даже погнул рукоять ключа, что свидетельствует о величине приложенного усилия, но у меня ничего не получилось – его заклинило. Проверка цилиндров ничего не дала, в них все еще было масло, редуктор тоже выглядел нормально. Надо дождаться очередного штиля и разобрать стартер, может быть все дело в нем. Но какова бы ни была причина, виноват я – следовало запускать его каждый день. Теперь же у меня масса дел, чтобы уследить за всем, времени не хватает.

Как и ожидалось, ветер перепробовал все возможные направления, и если он будет следовать устоявшейся модели поведения, вечером следует ожидать шторма. Но мне все-таки удалось сделать сегодня многое, за что я премного благодарен погоде. Хорошо было бы поработать над письмами, но писать при ветре неудобно, и хотя мои глаза в порядке – как назло, именно сейчас мне что-то попало в глаз, – не хочу перегружать зрение чтением или письмом при свете масляной лампы.

Кажется, этому этапу плавания я уделяю слишком много времени и слов:

25 сентября 1968 года, 103-й день плавания

Проснувшись в 08.00 я обнаружил, что мы двигаемся на северо-запад. Ветер изменился на юго-восточный, пока я спал, вернее, пребывал большую часть ночи в бессознательном состоянии. Развернувшись через фордевинд, я поднял дополнительные паруса. Лодку неприятно качало. Утром прошел сильный дождь, но воду собрать не удалось, потому что парус был свернут на гике и при движении яхты капли отскакивали от паруса. Для сбора дождевой воды в ловушки, паруса должны быть спущены с подветренной стороны гиков. Так как на бизани рифы убираются лишь в одну сторону, воду можно собирать только при левом галсе. В данное время паруса грот-мачты спускаются так же, как и бизань.

Я промыл секстант, подержав его минут десять под дождем, и тщательно протер извлеченной из мешка хлопчатобумажной рубашкой, которая чудесным образом не отсырела, более того, от нее волшебно пахло мылом! Тут же в памяти всплыли почти полностью позабытые картины далекой и чуждой моей текущей реальности жизни, в которой люди по утрам погружают тела в особые резервуары с горячей и чистой водой – странная и явно нездоровая привычка. Они спят в широких пружинистых кроватях, застеленных чистыми простынями, а перед сном облачаются в особые одежды и, что самое странное, перекладывают еду со сковородки на тарелки!

Однажды в журнале House Magazine, выпускаемом страховой компанией, я прочитал статью о низкопробных бытовых привычках. Наверное, это про меня. Suhaili спокойно совершила поворот через фордевинд, так как мы почти не двигались, я лег на левый галс для того, чтобы собрать воду. Когда ведро наполнилось, я отвязал его, но не смог удержать в руке, оно грохнулось на палубу. Я сумел схватить его прежде, чем оно скатилось за борт. Поскольку на яхте оставалось только два ведра, я отказался от пополнения запасов воды и вернул Suhaili на прежний курс. Затем я решил сварить себе кофе, но как оказалось, опрокинувшееся ведро было лишь первым звеном в неприятной цепи мелких неудач. Началось с того, что налитого в примус спирта оказалось недостаточно и когда я доливал его, лодку качнула так сильно, что я потерял равновесие. Спирт выплеснулся из жестянки на плиту и на руки. Мгновенно вспыхнуло пламя, которое удалось потушить еще до того, как оно успело наделать дел. Пришлось опять разжечь плиту и поставить на нее металлический чайник. Никогда прежде плиту не мотало из стороны в сторону при качке, но именно теперь она подпрыгнула, и чайник опрокинулся. Две пинты (1 брит. пинта - 0,568 л) зря потраченной воды залили пламя. Выйдя из себя, я хорошенько стукнул о плиту скороваркой. Удар вышел на славу. Он не нанес никакого вреда ни плите, ни скороварке, но зато мне полегчало. Уже в который раз пришлось начать все сначала. Я явно напугал все предметы вокруг, потому что на этот раз они вели себя примерно – свою чашку кофе я получил. Думаю, мы с плитой пришли к взаимопониманию, условившись о том что, выполняя требуемую от нее работу, она спасает себя от неприятностей.

Я заметил, что на гроте начал расходиться шов. Парус нуждался в серьезной починке, но сначала надо было дождаться спокойной погоды. Чтобы не дать шву разойтись дальше, я сделал на парусе четыре стежка. На это у меня ушло минут тридцать. Принимая во внимание качку, это было своего рода достижением.

Сейчас Suhaili плывет на северо-восток и, будь я проклят, если что-то заставит меня поднять новые паруса в попытке ускорить естественный ход вещей. Стрелка барометра все еще падает, можно последний шиллинг поставить на то, что шквал обрушится на нас, как только я подниму паруса. Взять рифы на гроте при помощи гаечного ключа – дело небыстрое, в мгновение ока с ними не управишься.

Упоминание гаечного ключа в контексте с рифами стало возможным после того, как несколько дней назад я уронил за борт рукоять лебедки, растянувшись на скользкой палубе. Рифить с помощью гаечного ключа – долгое занятие, тут волей-неволей задумаешься над тем, как сделать новую рукоять. Пересмотрев массу вариантов, в конце концов, я использовал в качестве болванки стяжной болт того же диаметра, что и рифовый кронштейн. Разрезав болт, затем, раскалив его докрасна на огне примуса, я начал бить по нему молотком, пока он не остыл. Пришлось повторить это несколько раз, пока болт не обрел нужную мне форму. Много времени ушло на обработку напильником краев, но конечный продукт получился довольно приличным на вид. Затем я согнул его, и рукоять была готова.

Быстро и сердито! Работа доставила мне неописуемое удовольствие, настроение было прекрасным.

К концу сентября мы прошли по Южному океану уже 3000 миль, радиосвязь с Кейптауном была потеряна. Вскоре после злополучного шторма передатчик прекратил работать. Судя по всему, уже надо было принимать сигналы западноавстралийской радиостанции Perth, но радио молчало. Когда я в последний раз пытался связаться с Кейптауном, было слышно, как они в течение получаса повторяли позывные, но меня не слышали. Связь с Кейптауном сослужила мне огромную службу при прохождении через их зону и я не собирался мириться с отсутствием радиоконтакта.

Догадавшись хорошей погоды, я разобрал передатчик, очистил его от налета соли и попытался выяснить причину неполадок. С таким же успехом можно было заняться оптимизацией железнодорожного расписания: во-первых, схема выглядела как план Клэпхэм-Джанкшн, а во-вторых – я не радиотехник. Я поменял лампы и попытался включить его, но тут же полетели предохранители. Два дня ушло на попытки понять в чем дело, но, в конце концов, пришлось смириться с поражением.

Не сумев справиться с радио, я решился на еще одну попытку завести двигатель. Я отсоединил электрический стартер, перенеся усилия непосредственно на маховик. По моим расчетам, для приведения маховика в движение, его следовало подвергнуть, посредством чрезвычайно сложной системы рычагов, воздействию вращательного момента величиной в полтонны. Самым сложным оказалось определение точек приложения нагрузки. В какой-то момент я неловко обошелся с отверткой, до кости порезав указательный палец правой руки. Пришлось промывать рану, пластырь никак не хотел приставать к коже, и я долго мучился, пока удалось перевязать рану. Прежде чем вернуться к ремонту двигателя, я натянул на руки пару толстых резиновых перчаток. На этот раз маховик пришел в движение. Это вызвало во мне огромное чувство облегчения – не знаю, что пришлось бы делать, не сумей я сдвинуть его с места. Полностью разобрать двигатель, находясь посередине океана, было невозможной задачей.

У меня ушло целых сорок минут на то, чтобы повернуть его на один оборот, но потом дело пошло легче и я почувствовал, что можно попробовать стартер.

Я подключил отсоединенный стартер к аккумуляторной батарее и оставил его включенным на минуту, желая убедиться в том, что все нормально и давая ему возможность избавиться от паутины. Затем я подключил его к двигателю. Сработало! Маховик пришел в движение, о-ля-ля! Медленно и со скрипом, но он повернулся. Я снял запальные свечи, чтобы стартеру не пришлось преодолевать компрессию. Залитое в бак несколько дней назад дизельное топливо покидало двигатель через выхлоп, превращаясь в облако жирного черного дыма. Довольно быстро я освободил моторный отсек от посторонних вещей и соединил растяжки. Если завтра погода будет такой же тихой, дам движку поработать час другой. Мне предстояло преодолеть гигантскую штилевую пробку, о чем я не забывал ни на минуту.

Вечер. Усталость вообще не ощущается. Я слушаю магнитофон и чувствую себя очень счастливым. Стараюсь не думать о том, что приходится топтаться на месте. Сегодня выбросил в море пустой бумажный мешок из-под картофеля, первый из трех. Спустя полтора часа он все еще находился в двадцати ярдах от Suhaili!

В некотором смысле это был мучительный период. Дули очень слабые ветры, но память о штормах в районе мыса Доброй Надежды была еще свежа, поэтому меня не покидало чувство настороженности.

1 октября 1968 года, 109-й день плавания

Спокойный день. Суточным колебаниям атмосферного давления я обязан несколькими приступами тошноты. Если не считать несколько шквальных порывов, уложивших лодку в фордевинд, весь день дул очень слабый ветер, чему свидетельство – 81 пройденная миля.

В полночь будет четыре недели, как мы пересекли Гринвичский меридиан и теперь должны находиться в районе 66° восточной долготы (приблизительно в 600 милях к западу от острова святого Павла). Это значит, что за неделю мы проходим в среднем 16½°, что на данной географической широте равняется 740 милям. Последние десять дней сильно ухудшили этот показатель. Если статистика останется прежней, то 6 ноября будем у Мельбурна. Вечером поднял большой кливер Big Fellow. Жду не дождусь, когда будет готов спинакер, хотя большой роли он не сыграет. При малейшей возможности возвращаюсь к работе над ним.

Прошлой ночью мне было очень трудно заснуть. Темпы нашего продвижения действуют на меня гнетуще, это эмоциональное напряжение передается и телу. Острее всего это сказывается на ногах. Появляется странное ощущение, будто они стремятся к ходьбе. Такое бывает после недельного восхождения – ноги привыкают к физической нагрузке и хотят, чтобы она продолжалась.

Где-то к 03.00 часам утра удалось заснуть. Проснулся в 09.00, когда Suhaili делала поворот фордевинд. Ветер такой слабый, что лодка дрейфует даже под всеми парусами…

Сейчас поднято все, кроме вынесенного на правый борт кливера Big Fellow. Хорошо было бы чуть продвинуться на юг. Дело в том, что левый флюгер работает лучше правого, который немного стопорится, а проблемы с рулем недопустимы при 890 кв. футов поднятых парусов.

Правая фаловая лебедка, которую я использую для штормового стакселя и кливера Big Fellow, сыграла сегодня со мной дурную шутку. Когда я, пытаясь дотянуться до гика, поставил на нее ногу, она завертелась, хотя и стояла на тормозе. Неуклюже дернувшись, я оказался на палубе. Поднявшись на ноги, я выдал комментарий по поводу родителей лебедки и атаковал ее, вооружившись отверткой. Теперь тормоз в порядке.

Нос лодки опять чуть опустился по неизвестным мне причинам, ведь в носовой части груза не прибавилось. Завтра солью немного бензина из канистр на баке в мои полиэтиленовые контейнеры. С бензином следует обращаться очень экономно, осталось чуть больше 20 галлонов. Если мне не удастся привести в рабочее состояние главный двигатель, я останусь без резервов для зарядки. В целях экономии энергии я уже отказался от слушания коммерческих радиостанций. Наверно все-таки придется пожертвовать парой недель ради того, чтобы радио работало до самого возвращения домой.

Неплохая ночь, ветер немного усилился. Мы делаем уже около 4 узлов, а скорость все увеличивается. Ярко светит растущая луна. Если все будет идти нормально, через месяц мы будем уже в нескольких дневных переходах от Мельбурна. Хорошо уже то, что будет много лунного света, – он всегда на руку яхтсменам, плывущим в районе интенсивного судоходства.

Люди часто говорят о пустынном море и небе, но исходя из личного опыта, могу сказать, что в большинстве случаев та или иная форма жизни присутствует в окружающем пространстве. Существует множество видов морских птиц, которые прилетают к суше лишь на период размножения. Чаще всего мне попадались буревестники и альбатросы. Буревестники кажутся слишком нежными и утонченными созданиями для жизни в столь безжалостной среде, но даже в самую суровую погоду можно видеть их легко скользящими над самой водой. Они мгновенно реагируют на малейшие изменения воздушных потоков, своей крошечной и хрупкой лапкой они измеряют расстояние над волнами. Старые моряки называли буревестников, которые, охотясь за остатками пищи, летели в кильватере судов, цыплятками матушки Кэрри. Возможно, это название происходит от madre сага или mater сага (Дева Мария).

Альбатрос – одна из наиболее грациозных и изящных птиц. Мне нравилось смотреть, как в непогоду они медленно покачивая крыльями, поднимаются вверх против ветра. После подъема они разворачиваются и планируют вниз к самой поверхности моря. О размере альбатроса не получишь представления, пока не рассмотришь его вблизи. У взрослых птиц размах крыльев от 6 до 8 футов – обычное дело. Suhaili почти всегда тащила за собой рыболовную леску с блесной и приманкой на конце. Это оказалось таким большим соблазном для альбатросов, что я снял крючок, испугавшись, что они поранят себя, но приманку оставил. Смотреть на птиц доставляло мне большое удовольствие. Кажется, они не понимали, что приманка находится в движении. Птицы опускались на воду и клевали ее, как правило, промахиваясь. После чего поднимались в воздух с расправленными наполовину крыльями и явно раздраженные неудачей, издавали резкие крики. Все это так сильно напоминало Утенка Дональда в гневе, что я покатывался с хохоту. Для меня осталось загадкой, почему они проигнорировали брошенное им в качестве угощения тушеное мясо.

Сидящий на воде альбатрос похож на глупого увальня. Они имеют привычку спать, покачиваясь на волнах. Много раз неожиданно поднимался страшный шум и гам, когда Suhaili наезжала носом на заснувшего альбатроса. Думаю, что как-то одна из этих птиц даже заснула в воздухе и налетела на нашу мачту. Удар сотряс всю яхту, я тут же бросился на палубу и увидел в нескольких футах над водой альбатроса. Он быстро пришел в себя и продолжил полет, как ни в чем не бывало.

Существует множество суеверий относительно альбатросов, одно из них предостерегает от их убийства. Однако, по-видимому, в старину все было иначе, так как известно, что моряки любили украшать свои куртки перьями альбатросов. Свидетельством тому, как утверждают, название одного из подвидов обитающих в Южном океане альбатросов: Кейп Шип (Cape Sheep).

Для того чтобы оторваться от водной поверхности, альбатросу требуется разгон. Взлетающий альбатрос напоминает катящийся по взлетной полосе аэродрома тяжело груженый Lancaster. Во времена стальных барков, ходящих в Индию, Австралию и Китай, любимой забавой моряков была ловля птенцов альбатроса. Иногда их пускали гулять по палубе – фальшборт не давал им взлететь. Но играть роль всеобщих любимцев им мешал дурной нрав и привычка клевать, что ни попадя.

Я никогда не пытался поймать альбатросов и никогда не охотился на них. Пребывание в одиночестве среди безбрежной и враждебной стихии порождало во мне чувство товарищества по отношению ко всем живым существам. Я в то же время, не колеблясь, убил бы животное, если бы стал испытывать недостаток в пище.

Нам постоянно наносили визиты дельфины и киты. Я всегда был рад приветствовать дельфинов. Помимо испытываемого чувства близости к обладающим развитым интеллектом теплокровным созданиям, мне никогда не надоедало смотреть на устраиваемые ими гонки с яхтой. Дельфины крутились вокруг нас с невероятным проворством. Создавалось впечатление, будто в море сотни дельфинов, несмотря на это, они никогда не касались друг друга. К китам я относился с опаской. Я наблюдал огромное множество видов и некоторые представители семейства китовых были намного больше Suhaili. Мне оставалось лишь верить в то, что никому из них в голову не придет идея подплыть ближе и попытаться выяснить, что мы такое. Крупный голубой кит может, не напрягаясь, перевернуть лодку размером с Suhaili. Однако, как и в случае с птицами и дельфинами, мне всегда было одиноко, когда киты уплывали. Несмотря на невозможность коммуникации, я чувствовал: они испытывают те же проблемы, что и мы.

Я все еще испытывал беспокойство относительно точности показаний моего секстанта. Меня не оставляло чувство, что определение координат грешит небольшой погрешностью, которая будет все увеличиваться по мере продвижения в северном направлении. Приблизительно на полпути между мысом Доброй Надежды и Австралией лежат два маленьких пустынных острова – Амстердам и Святого Павла. Я направился к этим островам, пытаясь выяснить, доберусь ли до них в точно рассчитанное время. Как только яхта повернула, с севера подул довольно сильный ветер и я несколько подкорректировал курс в расчете на то, чтобы поймать максимальную скорость. Как следствие, мы обошли острова с юга. Никакой беды в этом не было, ведь оказавшись у Мельбурна, я все равно выясню, есть ли погрешность или нет. Тем не менее, я испытал нечто вроде легкой досады – хотелось бросить взгляд на два необитаемых кусочка земли.

Четыре дня мы плыли с приличной скоростью. Я оставил большой кливер и поднял парус Big Fellow так высоко, как только мог. На самом деле, даже выше, чем следовало. Когда ветер стал слишком сильным, мне пришлось помучиться минут тридцать, прежде чем удалось убрать его. Спуск Big Fellow в большинстве случаев означает тяжелую работу, так как его конец крепится к бушприту и его следует освободить перед тем, как начинать спуск паруса. Бушприт вынесен за борт и находится вне пределов досягаемости. Для того чтобы было удобнее натягивать парус, к его концу я прикрепил небольшой кусок каната, но когда при наполненных ветром парусах лодка отклонялась от курса, было чрезвычайно трудно удержать этот канат в руке. Однажды задача еще более осложнилась глубоким порезом на ладони, которую я пытался уберечь. Впрочем, уже в самом начале канат проехался по порезу, так что в дальнейшем заботиться о нем не было смысла. Добраться до вздутого паруса не представлялось возможным. Мне не хватало сил на то, чтобы выбрать снасть, поэтому я отпустил фал и попытался втянуть парус до того, как он упал бы в море. Мне не хватило проворства и даже малая часть паруса, оказавшаяся в воде, оказалась слишком тяжелой для меня – я не смог удержать парус в руках, он весь ушел за борт.

Руки сводило от усталости, я тяжело и прерывисто дышал. Или я втащу парус обратно в лодку, или он будет потерян. Suhaili не может тащить за собой этот огромный парусиновый якорь, рано или поздно это приведет к поломке чего-нибудь. Втащив один конец паруса на палубу, я расклепал его и спустил обратно в воду. Теперь он тянулся за кормой, что ослабило гидродинамическое сопротивление. Используя всю массу тела, я дюйм за дюймом втащил парус на палубу. Мои пальцы уже не сгибались, из них ушла вся сила, я двигал руками как клешнями. Порывы ветра вздымали полотнище паруса, которое обматывалось вокруг моего тела, поэтому пришлось лечь на него и ждать, пока уляжется ветер. Наконец мне удалось сложить парус, но я был настолько обессиленным, что даже не мог снести его вниз. Минут пять я просидел на нем, пытаясь немного восстановиться. Самого страшного не случилось, опасность была позади.

Ветер дул не ослабевая, что затрудняло жизнь на яхте. Впрочем, я научился сохранять присутствие духа.

5 октября 1968 года, 113-й день плавания

Нас здорово качает. Утром больше часа ушло на приготовление овсянки, при этом я опрокинул чайник и уронил банку с сахаром на радио. Рассыпанный сахар разозлил меня, я решил обойтись одной кашей.

Магнитофон включен большую часть дня. Звуки музыки придают каюте уют, и она не кажется такой пустой. Жаль, что не успел перед отплытием записать больше кассет – я уже выучил наизусть слова всех песен. К сожалению, никак не могу разобрать первый куплет Короля пиратов. Надеюсь, Кен знает слова, и мы вместе споем эти куплеты на пути из Фалмута в Лондон. Старина, я так много думаю об этом переходе… Мы загрузим на Suhaili пиво и возьмем курс на банку Паркера к югу от Дангинесса. Так мы останемся в стороне от судоходных путей.

Будет хорошо, если море немного успокоится, это привело бы к каким-то изменениям моего ритма. Каждый раз при взгляде на кильватерный след от Suhaili, в голову лезет мысль о том, что у лодок моих конкурентов он намного мощнее. Мне повезет, если сумею добраться до Мельбурна к 7 ноября.

Следующей ночью меня разбудил сильный удар по крыше каюты. Выглянув наружу, я увидел, что гик грот-мачты находится ниже, чем обычно. Мгновенно поняв, что случилось недоброе, я поднялся на палубу. Произошло то, чего я опасался больше всего – сломался вертлюг грота.

6 октября 1968 года, 114-й день плавания

01.30. Итак, возможно, это конец всей истории. Пока я еще не знаю, надо все хорошо обдумать. Раскололся захват вертлюга – мои опасения материализовались. Только что я закончил привязывать нок гика к мачте, для чего пришлось пожертвовать тремя люверсами. Так что, хотя плыть мы и сейчас в состоянии, на гроте я могу выбирать только три оставшихся рифа. Впрочем, происшествие не очень меня расстроило, поскольку я знал, что рано или поздно это должно было произойти и принял происшедшее как должное.

Нужно будет хорошо укрепить гик, но пока неясно как именно. Надеюсь отыскать на яхте оставшиеся еще с прошлого плавания старые канаты. Мне приходит на ум один канат, который идеально подошел бы. Немного расслаблюсь перед сном – выпью бренди и буду молиться о том, чтобы Suhaili не пришлось перекидывать парус, поворачивая на фордевинд. Вдобавок ко всему из рук падает стакан. Если верна поговорка «Бог троицу любит», то может на этом все и закончится? Стакан оказался третьим разбившимся предметом.

Спал до 08.30. Утром сильно качало, нечего было и думать о том, чтобы подступиться к гику, поэтому я был занят поиском болтов и всего, что могло пригодиться при ремонте. Самым простым решением было бы просверлить старый захват и соединить его болтами с мачтовым креплением. В таком положении он поворачивался бы. После ланча погода улучшилась, и мне удалось отсоединить захват. Его стержень был сломан, пришлось помучиться, извлекая расщепленные части. Сейчас уже темнеет и приходится прервать работу, поскольку плохо видно. Осталось просверлить три отверстия. Углубление для стержня уходит в металл на четверть дюйма, что придает захвату жесткость, и упрощает мне задачу. На ремонт уйдет времени больше, чем я думал. Метеоусловия мне не благоприятствуют. Стрелка барометра продолжает падать, и без того сильный ветер еще усилится. На море неприятное волнение, нас сильно качает. Suhaili отклонилась от курса и движется в юго-восточном направлении. Просто чудо, что я еще не сломал ни одного сверла. Море наносит удары с завидной периодичностью, примерно каждые пять минут яхту накрывает волна и это длится уже целый день.

Второй день не вижу солнца, и Бог знает, где мы находимся. По идее, должны быть где-то к югу от островов, на приличном от них удалении.

Вечер не задался – чувствую усталость и подавленность. Все эти постоянные разрушения, поломки и аварии очень меня волнуют. Suhaili хорошая лодка, но всему ведь есть предел, свой запас прочности. Оставляет желать лучшее не только физическое состояние лодки, но также и мое. Прошлой ночью я споткнулся у грота и больно разбил локоть. В настоящее время я не могу работать в полную силу. Мне очень требуется физическая свежесть и несколько дней приличной погоды.

Вдобавок ко всем моим проблемам серьезно усилился ветер и я не сумел закончить ремонт.

7 октября 1968 года, 115-й день плавания

Проснулся в 06.00, проверил курс (шли на юго-восток) и опять завалился в койку. Заснуть мне не удалось. Примерно через полчаса ветер усилился, лодку стало бросать из стороны в сторону. Что-то заставило меня, полусонного, взглянуть на компас: мы шли на север. Я быстро вскочил с койки, поднялся на палубу и огляделся. Над поверхностью моря стелилась пелена водяной пыли, все вокруг было белым. Судя по всему, все только начиналось. Я быстро спустил стаксель и большую часть бизани, а потом перекинул парус, обращаясь с гиком грот-мачты с величайшей осторожностью. На палубе стоял леденящий холод. Температура была не столь низкой, но сильный ветер и 38° по Фаренгейту заставит трястись от холода любого. Нырнув в каюту, я принял внутрь четверть бутыли бренди, отогрелся немного и вернулся на палубу. Грот начинал трещать вдоль задней шкаторины, поэтому я спустил его. Мы все еще продолжали плыть быстро, на мой взгляд – слишком быстро. Меня тревожили барашки двигавшихся в разном направлении волн – опять это злополучное перекрестное море! Я убрал все, что было на бизань-мачте, оставив только штормовой стаксель. Затем я выпустил оранжевый перлинь, предварительно прикрепив к борту оба его конца. Оранжевый перлинь обычно держится на поверхности, но сейчас он летел! Я завязал восемь узлов на грота-шкоте, чуть позже проделал то же самое с парусами бизани и кливеров. Канаты на корме были натянуты как струна, по ним можно было пройтись! К этому времени стрелка барометра начала подниматься. В 06.40 она находилась на 1008, к 09.00 уже на 1010, что обнадеживало.

Можно было немного расслабиться, поэтому, спустившись вниз, я налил себе немного кофе из термоса. Напиток показался мне недостаточно горячим, пришлось подогреть его остатками бренди. Я съел полпакета фиников, несколько пригоршней арахиса и шесть способствующих пищеварению хлебцев. Я уже собирался улечься в койку, когда нас накрыла поперечная волна. Suhaili задрала нос на 90°, после чего рухнула вниз. Много чего полетело на пол, но последствия удара были менее разрушительные, чем в прошлый раз. Проверив палубу, там все было в порядке, я быстро привел в порядок каюту и залез в спальный мешок. В конце концов, единственное, что можно было сделать в подобной ситуации, это молиться. К моменту моего пробуждения в 11.30 сила ветра снизилась примерно до 7 баллов, поэтому я поднял стаксель и кое-что на бизань-мачте. Надобность в перлине за кормой отпала, и я втянул его обратно. Скользкая палуба не позволяла заняться гротом, поэтому я сосредоточил внимание на вертлюжном захвате. Прочность его крепления оставляла желать лучшего. Проблема заключалась в затупленных сверлах, но мне удалось отыскать одно с острым наконечником. К 17.00 работа была завершена, и гик грот-мачты вернулся в прежнее положение. Лишь один из его зубцов был поврежден от удара о мачту, позже я обработал его напильником.

Имеющиеся у меня болты недостаточно длинны для того, чтобы пройти сквозь оба выступа мачты, поэтому приходится надеяться на то, что и один справится с нагрузкой. Болты, которые я использую, дал мне отец в Фалмуте.

Джим Френд нашел их на чердаке своего дома и прислал отцу. Не знаю, что бы я делал без них. У меня остаются еще три штуки.

Покончив с грота-гиком, я стал зашивать парус. До того, как опустились сумерки, мне удалось соединить оба края разрыва. Поскольку очень не хотелось потерять 12 часов движения под парусом, я все равно поднял его. Работа оказалась не из легких, так как поставленная на вертлюг скоба заклинила гика-брас. Когда я с ним разбирался, случилось неизбежное – нас накрыла волна. Я промок до нитки и мне еще повезло, что меня не смыло за борт. Сняв скобу, я вернулся к фаловой лебедке. Как только я принялся ее накручивать, сорвавшаяся рукоятка больно ударила меня по запястью. Опять отказал, этот чертов тормоз! Боль была адской. Пальцы шевелились, поэтому вероятно обошлось без перелома. На всякий случай я спустился вниз и наложил повязку на быстро вздувшуюся руку. Удар получился прямой, а не по касательной, но кожа на запястье лопнула, тем не менее. Высказавшись в адрес фаловой лебедки, ее создателей и предков создателей, я дождался, пока боль чуть успокоилась и вернулся на палубу: надо было закончить подъем паруса.

На часах было 20.30, было холодно, мокро и голодно. Спустившись в каюту, я включил обогреватель и поменял одежду. Затем я приготовил себе чудесное ризотто. Мне по душе продукты быстрого приготовления. Жаль, что не взял их больше, они чертовски удобны. За ужином в голову пришла мысль о стаканчике виски, но я решил, что в данных обстоятельствах мне больше подойдет чашка укрепляющего молочного напитка.

Хороший сон творит чудеса, на следующий день я вновь радовался жизни.

8 октября 1968 года, 116-й день плавания

Сегодня я обнаружил волшебные свойства сыра! Не думаю, что у представителей мира науки дыхание перехватит от моего открытия, которое я не поставил бы на одну доску с открытием Ньютоном закона гравитации. Тем не менее, это очень интересное и важное открытие. Чтобы следующим поколениям были известны обстоятельства открытия, расскажу обо всем поподробнее. (Выключить все, что может отвлечь внимание! Звучат мягкие переборы гитары).

Как обычно, я перетащил в камбуз новую партию консервов и сложил жестянки с маслом и сыром в висящие под потолком шкафчики (Кен говорил, что для жиров там слишком жарко, но я его предупреждение проигнорировал). Загрузив камбуз обреченными на скорое уничтожение пищевыми продуктами, я проверил курс по находящемуся в каюте компасу. К моему величайшему изумлению (быстрый гитарный ритм), мы отклонились от курса на целых 60°. Солнце стояло там же, где и полчаса назад. Будучи с детства крайне сообразительным, я тут же догадался, что отклонение стрелки компаса вызвано дурным воздействием консервных банок. Шкафчик, в который я их засунул, располагался прямо за компасом. Я достал масло – никаких изменений, но когда убрал сыр (звук гитары поднимается до крещендо), стрелка отскочила назад ровно на 60°. Затем я поэкспериментировал с кофе, хлебными чипсами, солью, джемом, витаминными таблетками, но все было впустую. Только сыр обладает магнетическими свойствами. Если я не ошибаюсь, это называется квантовой аэродинамикой.

Вечер прошел под аккомпанемент Гилберта и Салливана, воображение перенесло меня на Пикадилли, по которой я с удовольствием прогулялся.

13 октября

останется в моей памяти надолго. В этот день я ощутил себя победителем. Дул десятибальный ветер, на море бушевал шторм. Мы плыли под штормовым стакселем, когда с юга пошли огромные волны и с чудовищной силой обрушились на Suhaili. Ни с чем подобным мне еще не доводилось сталкиваться, корпус сотрясался от мощных ударов и так ужасающе скрипел, что я пришел к выводу о том, что лодке осталось жить совсем недолго. Не верилось, что она сможет выдержать эту нескончаемую пытку. Вода поступала внутрь, она ручьем лилась из бесчисленных щелей, о существовании которых я даже не подозревал.

Интересно наблюдать за тем, как в подобных ситуациях работает сознание. Помню, что в голове упорно вертелась мысль: лодка в любой момент может развалиться, надо срочно спускать на воду спасательный плот. До Австралии было две тысячи миль, но ветры и течения рано или поздно протащили бы плот до австралийских берегов. Я думал о том, что хорошо было бы, помимо всего прочего, положить в плот пару банок сухофруктов. Надо было обязательно взять с собой и динги, ведь может статься так, что придется поработать веслами, если будет сносить на юг. В противном случае я рискую пропустить Австралию и продолжить кругосветку, направившись в сторону мыса Горн. По каким то необъяснимым иррациональным причинам в эти минуты я думал и о поэзии. На память пришли строки стихотворения Роберта Сервиса Тот, кто спасовал:

Если ты заблудился в пустыне,
Дикий ужас тебя охватил,
Если смерть в глаза смотрит отныне,
Тело в ранах и нет больше сил,
Если веришь в одно только средство:
В равнодушную каплю свинца
Вспомни то, как не раз слышал в детстве:
«Ты ж мужчина! Борись до конца!»
Когда голоден, в трещинах губы,
То нетрудно покончить со всем…
Трудно лезть самому черту в зубы.
Трудно рвать паутину проблем.

Ты устал от борьбы? Как не стыдно!
Ведь ты молод, ты смел, ты умен.
Тебе трудно пришлось – это видно;
Но нельзя забывать: жизнь – не сон,
Где, проснувшись, уходишь от боли.
В жизни должен ты боль превозмочь!
Собери силу духа и воли —
Лишь они тебе смогут помочь
В шторм и бурю спасти свое судно.
Верь в победу, не смей унывать!
Будь же мужествен, сдаться нетрудно.
Трудно голову гордо держать.

Думаю, эти слова и спасли меня.

Они оказались хорошей встряской. Какого черта я делаю, спуская плот на воду? Лодка еще не утонула. Еще не все возможности исчерпаны. Вернувшись на палубу, я всмотрелся в происходящее вокруг. Ситуация постепенно менялась. Ветер свел на нет северные волны и теперь уже преобладали высокие волны, идущие с юго-запада. Suhaili шла поперек их движению и мне надо было повернуть ее навстречу волнам.

Я стоял перед выбором. Либо спустить за корму еще несколько перлиней, либо повернуть лодку и бросить с носа плавучий якорь. Suhaili стояла лагом к волнам, поэтому они били ее с такой силой. Плавучий якорь в данном случае не помог бы, так как носовая часть яхты была не очень подходящей для этого, мне помешал бы бушприт и его оснастка, поэтому пришлось достать из трюма синий полипропиленовый перлинь. Я бросил за борт весь моток, привязав оба конца к грузовой полумачте. Перлинь сделал свое дело. Яхта чуть развернулась и штормовой стаксель начало кидать из стороны в сторону, полотнища при этом оглушительно хлопали. Я закрепил их, это помогло Suhaili встать по ветру. Меня беспокоили рули но, несмотря на проносящиеся мимо с огромной скоростью высокие волны, оба руля вели себя прекрасно. Оранжевый перлинь, шлаг которого был достаточно близко от нас, как казалось, разбивал гребни волн. Синий перлинь работал на удивление хорошо. Без него мы стояли бы лагом к чудовищной силе волн, бивших о корпус, а теперь яхта спокойно стала к ним кормой. Лишь иногда особенно большая волна прорывалась на палубу. Пару раз, мы все же зачерпнули кормой воду. До того, как мы развернулись, каждые два часа приходилось откачивать воду из трюма, так как при каждом нырке внутрь проникало около галлона воды.

Утром я попытался замазать пазы вокруг левого шкафчика на кокпите, вода оттуда просачивалась в моторный отсек. Четыре канистры из-под дизельного топлива все еще находились в кокпите. Одна была уже порожней, ею я припирал остальные к переборке. Другая была наполнена водой, с помощью которой я вытеснял дизельное топливо. Крышка этой канистры стала пропускать, и я выкинул ее за борт. Она камнем пошла на дно Южного океана. Много воды попадало внутрь через крышку рундука, поэтому я крепко привинтил ее и заделал швы. Это немного помогло.

До сих пор не понимаю, что тогда вогнало меня в такую страшную депрессию. Тогда я уже выпустил оранжевый перлинь, но в запасе еще был синий, а значит, не все еще возможности были исчерпаны. Наверное, подавленное состояние следует отнести на счет усталости. К тому же, положение стрелки барометра не вызывало оптимизма. Волны наносили лодке чудовищной силы удары. После одного из них мне показалось, что корпус получил пробоину. На палубе было холодно, моя одежда промокла, я не питался нормально в течение нескольких дней.

Сегодня вечером мне намного лучше, я только что поел карри. Правда, все еще чувствуется сильная усталость. Suhaili уверенно плывет вперед и ветер немного поутих. Я только что был наверху – там сухо!! Надежда возвращается ко мне. Надо пойти поспать, успокоить нервы. Такие ситуации действуют на психику – каждое мгновение приходится ожидать очередного удара, а темно настолько, что волну замечаешь лишь тогда, когда она вырастает над головой. Услышать волны нельзя, ветер шумит слишком громко.

Проснувшись следующим утром, я не мог пошевелиться. Спина была как деревянная. На вспухшей пояснице образовался огромный кровоподтек величиной с крикетный мяч. Понятия не имею, где я его заработал. Помню, что позавчера сильно ушибся, но в подобных ситуациях обычно не замечаешь ударов. Мне предстояла требующая немалых усилий работа: при скорости в три узла надо было втащить обратно на борт перлинь – 120 морских саженей двухдюймового полипропилена. Для этого понадобилось 20 минут непрерывного мышечного напряжения.

Механизм авторулевого опять доставляет мне хлопоты. Флюгаркам недостает эластичности, они поворачиваются резко, толчками. Приходится подолгу стоять у руля. Дневниковые записи становятся все короче, спустившись в каюту, я тут же заваливаюсь на койку. Еще одна проблема – питание. Я не ощущаю голода и мысль о готовке пищи вызывает стойкое отвращение к ней. Штормы следуют один за другим, в конце концов, в поисках лучшей погоды я направился на север. Вертлюжный штырь грот-мачты не дает мне покоя. Я пугаюсь даже мысли о его выходе из строя, ведь если сломается вертлюг, то полетит и все остальное. Мне требовался отдых и время для того, чтобы все досконально проверить. Поворачивая на север, я рассчитывал убить одним выстрелом двух зайцев – не только найти хорошую погоду, но и встретить какое-нибудь проходящее мимо судно, ведь именно там проходили судоходные пути.

К этому времени до Австралии оставалось примерно 500 миль. Несмотря на то, что погодные условия оставляли желать много лучшего, прогресс был налицо. Я начал ловить радиостанции западного побережья Австралии. Каждый раз, включив радио, я натыкался на обзор рынка шерсти, так что уже за несколько дней мои познания фундаментальных рыночных аспектов серьезно углубились.

Несмотря на благоприятную погоду, автоуправление опять отказало. Случилось это 23 октября, когда мы уже находились в водах Большого Австралийского залива. Хуже всего то, что я потерял большую часть механизма и не было возможности собрать что-нибудь из оставшихся деталей. Из-за шторма я не мог установить давно отремонтированный старый руль, поэтому пришлось целый день не отходить от руля. Неприятности, как известно, наваливаются кучей. Прогорела одна из горелок примуса и я заглушил ее. Осталась всего одна горелка, с которой надо было протянуть до конца путешествия, иначе я лишился бы кофе и горячей пищи. Без горячих блюд я как-нибудь перебился бы, но кофе мне был необходим. Всем было известно, что по утрам я ужасно злой и в благодушное состояние меня может привести только чашка кофе.

На следующий день мне удалось установить последний остававшийся у меня руль авторулевого. Не тратя зря время на попытки вставить его весло в паз прямо с палубы, я нырнул для этого в воду. Так было намного проще и быстрее, но вода была страшно холодной и в первый момент у меня перехватило дыхание. Как обычно, взобравшись на борт, я бросился проверять уровень бренди в бутылке. Руль сильно вибрировал и я принайтовил его стойку. Вследствие этого он стал намного жестче, но все же продолжал работать, по крайней мере – пока. Уберегая руль от излишнего напряжения, я ограничил скорость лодки, тем не менее, у меня не было иллюзий касательно его прочности: до Фалмута он не протянет. Мысли о том, что я буду делать, когда останусь без руля автоуправления, было слишком гнетущи и я гнал их от себя.

Запись в дневнике, датированная 25 октября, когда я находился в 450 милях к востоку-юго-востоку от мыса Лувин, начинается воплем:

УРРРААА!!!

Сегодня в 17.00 заметил судно – Kooringa из Мельбурна. Закончив писать письмо и выглянув в носовой иллюминатор, я увидел надстройки судна. Как сумасшедший я выскочил на палубу – корабль находился милях в трех от нас. По моим расчетам, мы должны были выйти на судоходные пути к 17.00. Если понадобится, я остался бы здесь на всю ночь, но повстречаться с кораблем уже через 30 минут – большое везение. Я зарядил винтовку и сделал три выстрела. Еще утром на мачте был поднят сигнал МПС (согласно международному своду сигналов: «Пожалуйста, сообщите обо мне по радио Lloyd’s»). Подождав немного, я выстрелил еще два раза, после чего Kooringa развернулась и пошла ко мне. Я услышал ее гудок, и на мачте поднялся ответный вымпел. Они заметили мой сигнал. Теперь мои домашние, по крайней мере, будут знать, что я жив. Я достал туманный горн и передал им «Все хорошо». Надеюсь, они получили сигнал. Корабль подошел ко мне на кабельтов, затем отошел в сторону и снова приблизился. Это говорит о том, что они, по-видимому, поняли, кто я такой. Надеюсь, новость быстро дойдет до адресатов. Боюсь, что Suhaili выглядела не очень опрятно. Накануне мне следовало заняться палубой, а вместо этого я целый день баловался с радио. Правда, я заделал истертые части палубы, наложив на поврежденные места деревянные заплатки. Кроме того, я перекрыл выходной клапан гальюна – все равно я им не пользовался.

На самом деле, вместо гальюна я ходил в ведро. Это намного удобнее, хотя и приходится вести себя крайне осторожно.

Третий этап. От Мельбурна до Отаго

10 ноября 1968 года – 20 ноября 1968 года (148–159 дни плавания)

Погода, по какой-то неизвестной мне причине, стояла теплая и тихая. Пару дней мы спокойно дрейфовали и у меня была возможность устранить повреждения причиненные штормами. Я опять стал принимать солнечные ванны, Южный океан не оставил и следа от моего атлантического загара.

Проснувшись однажды утром, я почувствовал ни с чем не сравнимый запах суши, или, как говорят на берегу – запах моря. В действительности это запах морского побережья, так что правы и моряки, и обитатели берега. В воздухе носились разнообразные насекомые, среди которых были и бабочки. Я начал волноваться по поводу моего навигационного оборудования. Повстречав Kooringa именно в том месте где, как я полагал, проходят судоходные пути, я уверился в точности показаний секстанта, но что если я ошибался? Возможно, я находился за сотни миль от предполагаемого места. В конце концов, я догадался, что ароматом моря я обязан водорослям, которыми оброс корпус яхты. Сухая погода высушила их, и они начали издавать запах. Но насекомые по-прежнему волновали меня. Я знал, что их подчас обнаруживают на совершенно немыслимых расстояниях от суши. Во время своего кругосветного путешествия на Бигле Чарльза Дарвин находил на снастях пауков, когда корабль был в сотнях миль от южноамериканского континента. Он предположил, что их могло занести в открытое море сильными ветрами. В принципе, с пауками это могло случиться – они маленькие, но мне попалась в шестидесяти милях от австралийского берега огромная бабочка. Тщательно завизировав координаты несколько раз, я пришел к выводу, что нахожусь именно там, где и предполагалось, неправа была бабочка, а не я.

Тем же вечером, увидев, как рядом с носом Suhaili плывут несколько дельфинов, я тут же бросился вниз за фотокамерой: хотелось сделать несколько снимков в момент, когда они выпрыгивают из воды. В книге герцога Эдинбургского «Птицы Британии» есть снимок дельфина, погружающегося в воду после прыжка, над поверхностью торчит лишь хвост. Подпись под снимком гласит: «Промахнулся». С момента прочтения книги, меня не покидала пафосная мысль сфотографировать дельфина в момент прыжка и послать герцогу снимок. В этот раз мне не удалось заснять дельфиний прыжок. Перейдя на корму, я обнаружил трех китов, которые плыли в кильватере Suhaili. Но и с китами не задалось! На проявленной пленке виден лишь пустынный океан.

Меня все больше захватывала радость при мысли о том, что скоро увижу Мельбурн, повидаюсь с Брюсом и получу вести из дома. Однако в новостях, которые я слушал регулярно, не было никаких упоминаний о нашей встрече с Kooringa. Очевидным объяснением было то, что значимость моей персоны не тянула на присутствие в новостном выпуске, но я опасался, что из-за этого меня не встретят в Мельбурне. Прошло несколько дней, и я заметил еще одно судно и зажег сигнальный патрон, сильно обжегший мне руки. Но корабль прошел мимо, не проявив ко мне никакого интереса, что крайне огорчило меня. Настроение не улучшилось и на следующий день, когда сломался румпель.

2 ноября 1968 года, 141-й день плавания

03.30. Едва я заснул, как началась сильная килевая качка. Пришлось подняться на палубу, где меня ждал неприятный сюрприз: сломался румпель. Он раскололся в месте соединения с баллером руля. Пришлось помучиться, снимая баллер и, вдобавок ко всему, я сломал молоток. Позже я насадил боек на ручку, но стараюсь сильно не бить им. Приходится догадываться о том, что выйдет из строя в следующий раз. Отсутствие контроля над направлением движения привело к тому, что меня постоянно окатывали волны. Потратив сорок минут, мне все-таки удалось поставить запасной румпель. Я убрал часть парусов и теперь Suhaili движется мягче, но мне с трудом удается управлять ею. В какое-то мгновение в голове мелькнула мысль закончить все это мучение в Мельбурне. С меня достаточно. Я устал, вернее – истощен, разочарован от тщетности усилий взять под контроль направление движения и с ужасом думаю о будущих поломках и повреждениях. Двигатель все еще разобран, внутрь проникает вода и у меня не получается найти источник энергии, которая необходима для того, чтобы справиться со всеми проблемами.

19.30. Кажется, стихия успокоилась. Боже, дай мне передышку, целыми неделями я не видел ничего, кроме мертвых штилей и страшных штормов. Может быть, для разнообразия стоит наслать на меня стабильный ветерок?

Хотел днем отдохнуть, но не получилось, так как мы все время отклонялись от курса. Этот кошмар продолжается и сейчас. Вечером прилично выпью и хорошо отдохну. Пока я писал это, яхта отклонилась на 120°. Адмирал бессмысленно покачивался и, как видно, ни на что не реагировал, не было ни сильного ветра, ни волнения.

Так как из масляного шлюпочного фонаря постоянно вытекало масло, прошлой ночью я вставил в него электрическую лампу. У меня нет ни одного надежного масляного фонаря. Это пиво прекрасно, жаль, что не взял с собой еще упаковок двадцать, я бы все сумел выпить. Поскольку приходится ограничивать потребление пива, после этой банки придется перейти на бренди. Что за ложная экономия денег – взять с собой всего лишь пять упаковок пива, что за глупость! От бренди я не пьянею так, как, скажем, от виски.

Suhaili упорно движется в восточном направлении, тогда как я хотел бы развернуть ее на 120°, дабы не наткнуться на берег. Насколько мне известно, где-то поблизости должно быть умеренное южное течение.

На следующий день механизм автопилота отказал, в третий и последний раз. Это случилось 3 ноября, когда я находился более, чем в 300 милях от Мельбурна. Опять треснул металлический вал, но на этот раз в другом месте. Сломалось нижнее основание и его нельзя было починить. Я снял флюгарки и привязал их к крыше каюты.

Вот так, не пройдя и половины пути, я остался без авторулевого. Небольшим утешением могло служить общее состояние лодки. Хотя мне и удалось установить запасной румпель, результат оставлял желать лучшего. Я не решился до конца вбить его, так как боялся перенапрягать изношенные рулевые подшипники. Из предосторожности я обвязал руль веревками, что должно было снизить давление и удержать его в случае поломки рулевого штыря. Связь с миром отсутствовала уже шесть недель после того, как передатчик прекратил работу. Я так и не сумел понять причину. Меня это не особенно трогало, ведь радио продолжало сообщать мне новости и выдавать сигналы точного времени, но я знал, как это отражается на моей семье и друзьях. Двигатель переклинило, за что было бы бессовестно винить его после встряски, которую он получил у мыса Доброй Надежды. К тому же, внутрь постоянно поступала вода, и было непросто добиться того, чтобы моторный отсек оставался сухим.

Таковы были материальные причины, по которым стоило направить лодку на Мельбурн и отказаться от затеи с кругосветным плаванием. Чем дольше я раздумывал над ними, тем острее ощущал неразумность продолжения путешествия, особенно если учесть то, что впереди нас ждал мыс Горн. Себя я чувствовал неважно, от той физической свежести, которую я ощущал в начале плавания, не осталось и следа. Но все же я лидировал в гонке. Риджуэй и Блайт сошли с дистании и и я опережал ближайших соперников. Так или иначе, пока у меня получалось неплохо. Suhaili была самой маленькой лодкой, без остановок добравшейся до Австралии, но было бы намного приятнее оказаться первым человеком, сумевшим совершить одиночное безостановочное плавание вокруг света. В конце концов, пройдена уже почти половина пути. Жаль, если все пойдет насмарку.

Как бы другой человек поступил на моем месте? Ответ на этот вопрос долго искать не приходится. Полагаю, что миллионы других людей, оказавшись в такой ситуации, продолжили бы путешествие. Я решил отправиться к Новой Зеландии и выяснить, можно ли продолжать плавание без авторулевого или нет. Мне следовало постараться сбалансировать паруса и руль при всех типах ветров таким образом, чтобы лодка продолжала двигаться по курсу, не очень сильно отклоняясь от него.

На самом деле, я не являюсь асом яхтинга. Суть мастерства судовождения в эпоху парусов заключалась в искусстве манипулирования реями, парусами и такелажем с целью маневрирования парусным кораблем. При этом принципы механики в том или ином виде использовались для придания определенного направления судну, движимому силой ветра. Этим искусством я худо или бедно, но овладел. Я часами просиживал в яхт-клубах, слушая споры бывалых яхтсменов о том, как лучше срезать ветер и тому подобное. Честно признаюсь, больше половины из сказанного я не понимал. У меня не было опыта плавания на различных судах. Мне приходилось ходить только на динги, которую нам дал Берти, и на Suhaili.

На момент, когда отказал автопилот, мы прошли уже около 32000 миль. Надо было быть очень толстокожим для того, чтобы за все это время не разобраться в управлении лодкой. Я знаю, если прочно зафиксировать румпель и поднять все паруса, лодка будет идти в крутом бейдевинде и на нее можно будет положиться. Теперь мне следовало изыскать способ хождения по ветру, так как за мысом Горн будут дуть попутные ветры.

Если мне не удастся это, что ж, у меня имеются две руки и они будут держать румпель шестнадцать часов в сутки, после чего – есть и спать. Работа как таковая отнюдь не пугала меня. Когда ты погружен в нее, она не кажется ужасной и редко когда приходится напрягать все силы до предела. Однако меня угнетала мысль о том, что целых два месяца я буду только и делать, что держаться за румпель. Я не был уверен в том, что сумею столь долго занимать сознание существенными вещами, а время тянется медленно, если не думаешь о чем-то важном. Впрочем, буду переживать об этом, когда придет время.

Когда сломался румпель, дул северный ветер, а я хотел плыть на восток. Тогда я принайговал руль по середине корабля, приспустил все паруса, сел и стал ждать, что за этим последует. Я успокаивал себя мыслью о том, что Джошуа Слокам, манипулируя парусами и рулем, мог положить Spray на любой курс. Spray была шлюпом, которым управлять по определению сложнее, чем Suhaili: у кеча больше парусов, сочетание которых можно варьировать. Правда, в тот день я не очень продвинулся в своих экспериментах, поскольку ветер вскоре совсем стих и на море установился штиль.

Погода в Южном океане довольно предсказуема. Ее определяют области низкого давления, которые постоянно образуются в районе 40° южной долготы, где теплые воздушные потоки из тропиков встречаются с воздушными массами полярного воздуха. Высокое атмосферное давление стало падать после прохождения холодного фронта. Поэтому можно было ожидать северного ветра, который не заставил себя ждать: в течение ночи все время усиливался норд-норд-ост. Меня это устраивало – я оставил Suhaili в крутом бейдевинде и отправился спать. Весь следующий день дул тот же ветер, следующий холодный фронт приблизился к нам лишь 6 ноября, после чего ветер поменялся на зюйд-вест.

Согласно результатам визирования, мы должны были находиться поблизости от острова Кинг, лежащего у западного входа в пролив Басса, разделяющий Австралию и Тасманию. Прошло четыре месяца с тех пор, как я видел землю в последний раз, проплывая мимо островов Кабо-Верде. Не слишком доверяя показаниям секстанта, я повернул на север для того, чтобы пройти недалеко от острова. Весь день я всматривался в горизонт, стремясь увидеть если не землю, то хотя бы признаки ее присутствия – обитающих на суше птиц или орографические облака. Все впустую. Меня стали одолевать глупые подозрения. С какой стати мне быть уверенным в том, что мы находимся у берегов Австралии? А вдруг мы вообще где-то в другом месте? Возможно, отказала вся моя навигация. Но затем я стал размышлять о тех радиостанциях, сигналы которых ловил в эфире в течение последних двух недель. Сначала появилась радиостанция Перта, затем Олбани с новостями о торговле шерстью, Аделаиды, Мельбурна, Сиднея и Дэвонпорта, причем, сигнал из Перта постепенно затухал. Нет, австралийский берег должен быть где-то рядом.

Все время, пока я плыл на север, Suhaili хорошо и подолгу слушалась управления, даже при смене направления ветра на четверть румба. В конце концов, она начинала отклоняться в ту или иную сторону и тогда я возвращал ее на курс. Это обнадеживало меня.

Когда стемнело, я вскарабкался на Адмирала и стал пытаться разглядеть в темноте огоньки. Примерно в 22.30 я заметил мерцание на востоке. Источник света был очень далеко, поэтому его нельзя было идентифицировать. Он мог находиться как на острове Кинг, так и на материковом мысе Отуэй, все зависело от того, какое течение подхватило нас днем. Если мы находились вблизи мыса Отуэй, было самое время поворачивать на восток, а если это были огни острова Кинг, следовало двигаться дальше на север. Я поплыл на восток, намереваясь подойти к берегу поближе и определиться с нашим местонахождением. Море волновалось, время от времени я терял огонек из виду и только через час мне удалось понять, что мы находимся у мыса Отуэй. Мы продвинулись на север дальше, нежели я предполагал, поэтому пришлось повернуть на юго-восток для того, чтобы обойти мыс.

Море было покрыто зыбью и дул холодный ветер, но я чувствовал себя счастливым, проходя мимо мыса Отуэй. Я сумел проплыть почти половину пути на самой маленькой из всех яхт, которым удалось приплыть из Англии в Австралию (Gipsy Moth III Чичестера была 53 фута длиной, a Lively Lady Алека Роуза – 32 фута). Интересно, получу ли я новости из дома? Может быть, с Kooringa все-таки сообщили обо мне. Во всяком случае, на горизонте маячила цивилизация. Мне уже не давали покоя соблазнительные мысли о мягкой и широкой постели, об огромном стейке и общении с друзьями, и это все, несмотря на мою решимость двухдневной давности. Я постоянно повторял себе, что еще никому не удавалось забраться так далеко, и что кроме отказавшего автопилота есть сотни уважительных причин, которые могут служить оправданием, решению сдаться. Но я знал, что не сделаю этого, а если бы и сделал, то никогда не простил бы себе такой слабости.

В половине третьего утра мы оказались на траверзе мыса Отуэй. Порулив еще три часа, я затем зафиксировал румпель и пошел спать. Перед тем, как спуститься вниз, я приспустил паруса и затем зафиксировал оттяжками гики, позволив Suhaili плыть по ветру, который все еще дул с юго-запада. Горловина бухты Порт-Филлип, на берегу которой расположен Мельбурн, находилась к северо-востоку от нас. Поворот фордевинд не причинил бы непосредственного вреда оттяжкам на гиках, а давление ветра на другую сторону парусов накренило бы лодку и наверняка сбросило бы меня с койки – тогда я смог бы подняться на палубу и скорректировать курс. Эта система предупреждения была жестокой, но она была действенной.

Когда я проснулся в 08.30, на северо-западе была отчетливо видна земля. Воистину прекрасное зрелище! Позавтракав на скорую руку, я быстро поднял паруса и встал за руль. Кстати, до и после кругосветки мне не приходилось бывать в Австралии. Я надеялся повстречать лоцманское судно или какую-нибудь посудину из Порт-Филлипа и бросить им на борт письма для отправки в Лондон.

После ланча показались огни стоящего в горловине залива маяка, а затем я действительно увидел лоцманское судно. Когда расстояние между нами сократилось, оно неожиданно взяло курс на порт, поэтому мне пришлось выпустить сигнальную ракету. Чем дальше от берега мы встретились бы, тем лучше, так как Порт-Филлип лежал с подветренной стороны, и мне пришлось бы помучиться, прежде чем снова оказаться в проливе Басса. Судя по всему, на лоцманском судне не заметили моего сигнала, но с юго-востока подходил новый корабль, и я развернулся, чтобы пойти ему навстречу. Когда шлюпку с лоцманом спускали на воду, я уже был достаточно близко для того, чтобы окликнуть их. Рулевой шлюпки помахал мне рукой и они поплыли дальше. Меня явно никто не ждал. Я пустился в погоню за лоцманским судном, не переставая кричать и размахивать руками. В конце концов, на мостике появилась фигура. Я заорал, что плыву без остановки прямо из Англии и буду крайне признателен, если они согласятся взять мою почту. Моя просьба нашла понимание, я увидел, как наполовину поднятую на борт шлюпку стали вновь спускать на воду. Когда я подплыл к корме Wyina, на палубе появился матрос, и перегнувшись через поручни, он стал разглядывать меня. Я прокричал ему, что провел в одиночестве 147 дней и попросил напомнить мне, как выглядит вторая половина человечества. Он понял, что имелось в виду, и движением рук описал в воздухе округлую форму или что-то в этом роде.

Так как я развернул Suhaili, пойманный в паруса ветер помчал ее прочь от лоцмана, и теперь уже шлюпке пришлось гнаться за нами, пока я не справился с парусами. Все написанные мною письма и статьи вместе с отснятой пленкой и морскими картами с нанесенным на них маршрутом плавания хранились в водонепроницаемой коробке из-под сигнальных патронов. Когда шлюпка подошла, не составляло труда перекинуть им коробку. Я также передал рулевому адресованную моей семье и друзьям записку для английского радио. Шлюпка развернулась, помахав ей на прощание, я занялся парусами. Надо было встать как можно круче к ветру для того, чтобы пройти мыс Шэнк на юго-востоке.

В 16.10 мы опять легли на курс. Тон записей в моем судовом журнале, обычно выдержанный и степенный, время от времени расцвечивался пышными фразами на тему возвращения домой. В действительности, еще не была пройдена и половина пути. В подобных ситуациях я имел привычку подбодрять себя тем, что до отказа нагружал первую половину плавания трудностями, а вторую по возможности облегчал. Поэтому в качестве срединной отметки моего плавания была выбрана международная линия перемены дат, лежащая к востоку от Новой Зеландии.

Три с половиной часа мы продолжали скакать по волнам, но когда на траверзе появился мыс Шэнк, ветер и море успокоились. Теперь уже можно было, привязав румпель, позволить себе чашечку кофе с сигаретой. Мы находились между берегом и судоходными путями. Я повесил на мачту фонарик и завел будильник на двухчасовой интервал, чтобы иметь возможность проверять местоположение и направление ветра.

На рассвете я увидел гряду холмов на востоке, море улеглось, и впервые за два месяца отсутствовали плывущие с юго-запада или с запада барашки на волнах. Нельзя было упустить такую прекрасную возможность и не вскарабкаться на мачты, поэтому я вынес на палубу захваты для ног и висячие подмостки. За последний месяц с грота оторвалось еще несколько раксов, большей частью верхние. Постепенно на верхушке грот-мачты образовалась их целая гирлянда, так как у меня не было возможности смазывать тросы, поэтому все раксы застряли наверху. Я дожидался удобного случая, чтобы подняться туда и столкнуть их вниз. При волнении или сильном ветре не выполнишь эту работу, для которой требуются свободные руки. При качке я не мог бы удерживать равновесие исключительно с помощью ног, тем более не хотелось раскачиваться на высоте 30–40 футов над палубой, если руки заняты.

Приготовившись к работе, я уже собрался лезть на мачту, как на нас спикировал самолет. Вначале я подумал, что это пилот развлекается таким дурацким способом, но он начал кружить вокруг яхты, после чего до меня дошло, что искал он именно меня. Прекрасная новость, означавшая то, что мои послания отправились по назначению, и теперь мать, отец и все мои родственники будут знать, что со мной все в порядке.

Самолет кружил над нами около получаса, но новизна впечатления исчезла уже минут через десять, и я полез на мачту стаскивать вниз раксы – работу надо было выполнить, пока погода благоприятствовала.

Весь день мы медленно, но верно плыли на юг. Я направлялся к проливу Бэнкса у северо-западного побережья Тасмании, поскольку через него пролегал кратчайший путь к Новой Зеландии. Разделавшись с раксами и приведя в порядок грот-мачту, я решил принять солнечную ванну. Мне удалось понежиться на солнышке минут десять, как раздался звук самолетного мотора. Не знаю, входило ли в планы летчика поймать меня с поличным, но когда я увидел самолет, он был уже очень близко. Пришлось срочно натягивать на себя трусы. Затем меня посетил вертолет, а потом появился еще один одномоторный самолет. В конце концов, пришлось отказаться от принятия загара, после чего, как и следовало ожидать, летательные аппараты оставили меня в покое.

Поскольку в течение трех последних ночей мне не удавалось нормально выспаться, я отправился в койку, как только стемнело. Ветер был слабым, море спокойным, нам не угрожали навигационные напасти, и яхта двигалась в стороне от судоходных путей. Проспав двенадцать часов подряд, я проснулся свежим и готовым к подвигам.

Рано утром на юге была видна земля, и я повернул на восток, надеясь еще засветло пройти пролив Бэнкс. Пролив имеет в длину всего семь миль, но в нем имеется излучина. Проходящим через пролив кораблям светит всего лишь один маяк на берегу, поэтому к проливу Бэнкс следовало отнестись со всем вниманием. Ближе к вечеру я понял что, даже подняв все паруса и выжав из Suhaili максимальную скорость, все равно не удастся выполнить намеченный план. Нас сносило приливным течением. Уже на закате, когда течение стало нам благоприятствовать, я тщетно пытался отыскать явные береговые ориентиры. Они помогли бы нам войти в пролив. Передо мной было много холмов, но когда ты не уверен в своем местонахождении, легко допустить ошибку и оказаться во многих милях от той точки, где предположительно находишься. Много кораблей было принесено в жертву чрезмерной самоуверенности капитанов.

Теперь я решил дожидаться темноты. Не сумев при дневном свете определиться с местонахождением, мне оставалось надеяться на маяк острова Свон, мощный сигнал которого, как я знал, был виден на большом расстоянии. Если не удастся его заметить в течение следующих трех часов, то мы на всю ночь ляжем в дрейф. Я уже собирался заняться визированием по звездам, когда впереди в темноте что-то мелькнуло. Быстро вскарабкавшись на Адмирала, я стал внимательно всматриваться в горизонт. Есть! Все прекрасно, теперь надо спешить.

Вскоре после полуночи мы уже выходили из пролива. Зафиксировав румпель, я пошел спать. Должно быть, ветер быстро прекратился, потому что когда я проснулся на рассвете, маяк острова Свон был все еще виден. Теперь нам предстояло пересечь по диагонали Тасманово море. С поднятыми парусами Suhaili взяла курс на порт Блафф, расположенный на южной оконечности Южного острова. До острова было чуть больше 900 миль. Там я надеялся получить почту.

Два дня ветер был такой, что Suhaili шла в крутом бейдевинде и я легко справлялся с управлением. Однако затем, когда подул норд-вест, пришлось помучиться, меняя паруса. Сначала я попробовал вынести их на одну сторону и закрепить руль так, чтобы яхта шла бакштагом. Из этой затеи ничего не вышло – она все время норовила повернуться носом против ветра. Вернув ее на курс, я немного привел ее к ветру. Так продолжалось, пока Suhaili не перестала идти в бейдевинд, но теперь она норовила повернуть через фордевинд. Вся эта операция, по-видимому, продолжалась бы еще какое-то время, не заставь меня крепчавший ветер убрать паруса. С меньшими парусами яхта стала намного послушнее.

Потратив еще время на корректировку курса и добившись равновесия, я тут же тщательно фиксировал положение румпеля и оставлял его в покое.

Этой ночью меня разбудил резкий хлопок парусины – Suhaili перекинула парус. Бросившись на палубу, я обнаружил, что усилившийся ветер нарушил балансировку. Все паруса были сзади и казалось, что оттяжки гика могут в любое мгновение полететь к черту. Всем телом навалившись на руль, я с трудом повернул его. Suhaili начала разворачиваться, но как только я ослабил усилие, пошла обратно. Я еще раз налег на румпель, он надломился и я чуть не полетел за борт. Рулевой механизм постигла судьба предшественника. Крепко выругавшись и забросив румпель в кокпит, я убрал грот и большую часть бизани, с выдвинутым кливером Suhaili шла по ветру. Следующий час ушел на то, чтобы прикрепить румпель к баллеру руля. Теперь он был на целый фут короче. Короткий рычаг превратит процесс управления яхтой в тяжелую работу, но хоть и на том спасибо, что ею вообще можно управлять.

Закрепив аварийный румпель посередине, я принялся ждать, что из этого выйдет. К моему великому и приятному удивлению, расстановка парусов пришлась Suhaili по вкусу, она уверенно шла по курсу. Поскольку темп движения меня не устраивал, я стал постепенно добавлять парусов на бизань-мачте. Закончилось тем, что вся бизань оказалась поднятой, грот полностью зарифленным, a Suhaili без видимых усилий понеслась вперед на скорости в пять узлов. Поначалу меня немного обеспокоил грот, который все пытался перекинуться, но оказалось, что если не вмешиваться, бизань сама возвращает лодку на курс.

К тому времени мы уже забрались в самую глубь Тасманова моря, и все шло к тому, чтобы продолжать путешествие. Усталости не чувствовалось, мы проходили в день достаточно приличное количество миль, ничуть не меньше, чем удавалось пройти до того, как отказал Адмирал. Мысль о продолжении плавания была мне по вкусу, я немедленно воспрянул духом. После отплытия от берегов Австралии и вплоть до этого момента я не особенно задумывался об этом, главным образом потому, что недостаточно восторженное отношение к чему-либо есть гарантия того, что в случае неудачи разочарование ранит несильно. Но Suhaili сбалансирована так хорошо, что длительный переход через южную часть Тихого океана уже не выглядел столь пугающим.

Следующие два дня я экспериментировал с различными комбинациями парусов. За это время я сумел узнать о яхте, по крайней мере, столько же, сколько знал о ней до отплытия из Англии. Как говорится, необходимость – мать изобретательности. Мне свойственно обыкновение откладывать вещи на потом и начинать в полную силу заниматься ими, когда приходит время. Так произошло и на этот раз: за пару дней я не только обнаружил способность Suhaili хорошо плыть под приспущенными парусами, но и научился быстро разгонять ее. Конечно, все эти таланты были присущи лодке с самого момента ее постройки, но я был слишком ленив для того, чтобы обнаружить их.

Мы все ближе подходили к Новой Зеландии. В воскресенье 17 ноября в 9 часов вечера как обычно, я включил радио для того, чтобы послушать прогноз погоды. Надо сказать, что погода в районе новозеландских островов определяется областями низкого давления, формирующимися над Тасмановым морем. Преимуществом такого рода сценария является возможность точного прогнозирования погоды на день или два вперед, а поскольку погода меняется быстро, новозеландские сводки погоды крайне детальны, длинны и отвечают международным стандартам прогнозов для мореходства. Судя по тому, насколько подробны эти сводки, новозеландцы следят за прогнозами погоды с такой же страстью, как в Англии смотрят телесериалы.

Уже несколько дней как установилась хорошая погода, стрелка моего барометра продолжала расти, и я надеялся, что благоприятные погодные условия продержатся до того, как мы пройдем пролив Фово. В сводке погоды говорилось о переменных погодных условиях в течение следующих 24 часов, что в принципе меня устраивало. Однако, было сказано и о формирующейся южнее Тасмании области пониженного давления. Новость меня не обрадовала. Впрочем, предыдущий фронт низкого давления прошел значительно южнее. Это давало надежду на то, что и на этот раз произойдет то же самое. В таком случае можно было ожидать шторм или в лучшем случае ветер силой в 5–6 баллов, что не помешало бы нам пройти пролив Фово.

Я имел привычку выключать радио сразу после окончания прогноза погоды, но этим вечером, уж не знаю почему, радио осталось включенным. Может быть, я отвлекся, прикуривая сигарету. Какова бы ни была причина, косвенным образом она одарила меня наиболее мучительным переживанием за все время путешествия. Но это выяснилось лишь позже, а в тот момент я благословлял случай, помешавший выключить радио, потому что из динамиков раздалось: «Капитан, Suhaili». Я включил передатчик и бросился к микрофону, который был укутан в мой спальный мешок. Я не был уверен, будет ли он работать, но попробовать стоило. Как правило, когда у радиостанции есть сообщение для судна, она отправляет в эфир позывные, ждет ответа и только потом зачитывает текст. Поэтому мне было важно суметь ответить. Но пока я старался настроить связь, диктора явно не волновало, слушают его или нет, и он начал читать сообщение: «Срочно. Мы должны встретиться у входа в гавань Блаффа, в дневное время. Подпись: Брюс Максвелл».

Чудесная новость! Помимо того, что мои письма благополучно дошли до адресатов, она означала возможность получения весточки от моих близких. Должен сказать, мне мучительно хотелось знать, что происходит дома. Кроме того, я буду счастлив увидеть знакомое лицо. Я посылал свои благословения всем сотрудникам радиостанции. Как выяснилось позже, они зачитывали это сообщение каждый день.

Теперь надо было вычислить время прибытия в гавань Блаффа. Днем мы были на расстоянии 160 миль от нее, следовательно, при хорошем ветре я подойду к гавани еще до заката следующего дня. Сейчас мы делаем около пяти узлов, плывя по ветру с поднятыми бизанью и быстрым кливером Big Fellow. Я решил оставить на ночь все как есть, а утром когда покажется земля, станет ясно, что делать. Может быть, надо будет поспешать или наоборот, снизить днем скорость в расчете на то, чтобы подойти к месту встречи во вторник на рассвете.

Проснувшись от звонка будильника в 05.00 в понедельник, я увидел на севере землю. Что может быть еще лучше с точки зрения определения моего местонахождения, на востоке был виден остров Солендер – нагромождение крутых скал в семидесяти двух милях от Блаффа. По моим расчетам, до гавани Блаффа было еще около девяноста миль, и успеть доплыть до нее сегодня было нельзя. Поэтому я убрал паруса и лег в дрейф примерно в шести милях от острова Солендер. Стрелка барометра падала уже с утра, но я не ощущал тревоги, рассчитывая добраться до Блаффа раньше холодного фронта.

В полдень пришлось снова поднимать паруса, чтобы отойти от Солендера, к которому нас сносило течением. Остров привлекал к себе внимание, что, как мне кажется, происходит со всеми необитаемыми островами. Его почти отвесные скалы производили величественное впечатление. Несмотря на крутизну, они были покрыты растительностью, что воистину удивительно. Непонятно, какие деревья могут удержаться на отвесном склоне.

Когда мы удалились от Солендера на приличное расстояние, ветер заметно усилился и по морю поплыли барашки. Весь день пришлось стоять у руля, так как лодку серьезно качало и не было надежды на то, что она сумеет удержать балансировку.

После резкого утреннего падения, стрелка барометра днем стабилизировалась на отметке 980 миллибар. Еще двенадцать часов назад она указывала на значение 996. Было ясно, что фронт низкого давления стремительно движется по Тасманову морю и совсем скоро настигнет нас. Теперь мы были настолько близко от пролива Фово, что уже нельзя было сменить курс и попробовать выйти в открытое море, обогнув с юга остров Стюарт. Накрой нас холодный фронт у острова, я оказался бы в опасной близости от подветренного берега. Выбора не оставалось: надо было входить в пролив в надежде на то, что удастся пройти его, успешно миновав многочисленные опасности – островную гряду и отмели у дальнего выхода из пролива.

Я почистил и приготовил перлини, чтобы они оказались под рукой в случае необходимости, а также достал плавучий якорь и положил его в кокпите. Какое-то время я все пытался определиться с креплением флюгарок, но куда бы я их не крепил, они при повороте перехлестывались с крышей каюты. Попади один хороший удар волны под выступающую часть и флюгерки сорвет. Мысль об ущербе, который могли нанести лодке тяжелые летающие куски фанеры, заставила меня, в конце концов, выбросить их за борт.

На западе стала собираться темная туча. Скоро она закрыла солнце и я не смог сверить по нему компас. Я начал тревожиться. Оставалось надеяться на то, что я успею заметить башню маяка на острове Сентр у входа в пролив до того, когда все скроется за пеленой дождя. При последних лучах дневного света я убрал грот, накрепко привязал его к гику грот-мачты, после чего зафиксировал оба ходовых конца, укрепив насколько было возможно грот-мачту. Осмотрев палубу и удостоверившись, что все в порядке, я прополз по бушприту – необходимо было проверить галсовый угол штормового стакселя. Это все, что можно было сделать в тот момент. Мы шли под штормовым стакселем, дул легкий ветер и на море опустилось зловещее безмолвие.

Взглянув на наручные часы, я увидел, что пришло время спуститься вниз и включить радио – надо было послушать сводку погоды. Голос диктора звучал как всегда спокойно. Наверное, ему сотни раз приходилось проговаривать такого рода тексты, этим он напоминал судью, зачитывающего приговор. Единственный, кто жадно ловит произносимые слова, это несчастный подсудимый. По мере того, как диктор посвящал меня в подробности метеопрогноза, я все сильнее начинал чувствовать себя как этот подсудимый. Находящийся примерно в восьмидесяти милях от нас холодный фронт надвигался со скоростью 40 узлов. Ожидался 9-балльный ветер, который на следующий день усилится до 10 баллов. Пророчество содержало также обещание чрезвычайно сильного ливня и крайне ограниченной видимости. Я поверил пророчеству – все дурные знаки были налицо.

Покончив с прогнозом погоды, диктор вновь зачитал сообщение от Брюса. Хотел бы я не слышать его! Ведь пролив мог быть уже пройден и я отошел бы от островов еще до появления холодного фронта! Но судьбе иногда угодно поиграть с нами и на все воля божья, думал я. Остается лишь надеяться на то, что Его желания совпадут с моими.

Я поставил чайник на горелку. Снаружи по-прежнему царила тишина, теперь уже окутанная темнотой и я думал о том, как в уютном холле гостиницы Брюс сидит в кресле, а на столике перед ним стоит огромная кружка пива. Возможно, мы смогли бы выпить с ним вместе уже через 24 часа. Эта мысль прицепилась ко мне и она уже начала казаться мне симпатичной, как вдруг я ощутил острое чувство стыда перед Suhaili. Мы вместе прошли длинный путь, а теперь я предаюсь малодушным фантазиям о тривиальных земных радостях и мечтаю о том, чтобы оставить ее. И это в то время, когда она именно сейчас нуждается во мне, не как в простом штурмане, а как в друге, который должен помочь ей выдержать тяжелый штормовой удар. Мне стало очень стыдно за себя.

Решившись заняться самосовершенствованием, я приготовил кофе, бухнул в него хорошую порцию бренди и устроился у себя в каюте, обложившись картами, лоциями и реестром маяков. Они был нужны для того, чтобы определиться с параметрами маяка и с безопасным курсом прохождения пролива. Следовало задействовать все наличные ресурсы, вплоть до пальцев руки. Мне был известен метод, временами крайне полезный, определения расстояния до маяка, когда его огонь поднимается над горизонтом на высоту, равную ширине одного пальца. Палец вытянутой вперед руки надо держать горизонтально, он образует угол в 1½°. Когда под рукой нет секстанта, простой палец может сослужить хорошую службу. К несчастью, мои «Сводные тихоокеанские таблицы приливов/отливов» давно и безнадежно отсырели. Поэтому придется наблюдать за течением, как бы держа в уме два лага. Определяя наибольшую и наименьшую дистанцию, которую мы могли пройти, для того чтобы не забраться слишком далеко и не пропустить важного ориентира.

Я стоял на люке и курил, когда начали падать первые капли дождя. Ветер резко усилился. Минут за двадцать до этого среди зловещего безмолвия и неподвижности я заметил впереди мерцание, которое идентифицировал как свет маяка на острове Сентр. Я взял направление на него, это был первый отрезок сложного маршрута, который предстояло пройти в следующие часы. Мне повезло, так как до этого у меня не было четкого представления о том, где мы находимся, а когда пошел длившийся три часа дождь, уже ничего невозможно было разглядеть.

Пока все идет неплохо. Первый раунд остался за нами.

Когда ливанул дождь, норд-норд-вест резко сменился на вест. Поднявшись на палубу, я принялся травить большой синий перлинь, а затем спустил плавучий якорь. Моей целью было удерживать медленную скорость до тех пор, пока опять не увижу огонь маяка. Почти все время я стоял на люке, хотя дальше носа лодки ничего не было видно. Было бы умнее спуститься вниз и постараться согреться.

Suhaili без видимых усилий бежала по волнам, внутрь попадало совсем немного воды. Почти все волны разбивались о корму, обрушиваясь вниз по оба борта снегопадом пены.

В 02.30, когда ветер достиг штормовой силы, я спустил бизань и выбрал шкот штормового стакселя. Теперь дождь почти прекратился и, время от времени, в проблесках между тучами можно было поймать мерцание звезд. Подняв настроение оперативной проверкой уровня бренди в бутылке, я вскарабкался на мостик Адмирала и продолжил наблюдение. Все мои надежды были связаны с сигналом маяка на острове Сентр. Если мы уже прошли его в темноте, остается лишь надеяться на то, что мы находимся в середине пролива на безопасном расстоянии от подстерегающих по оба борта опасностей. Я подозревал, что нас снесло чуть к северу. Покажись впереди рифы, пришлось бы срочно поднимать грот и изо всех сил пытаться продвинуться на юг. Часа полтора вцепившись руками в гудящие от ветра снасти, я неотрывно смотрел вперед, но все было напрасно. Обзор закрывала стена дождя и водяной пыли, а в сторону кормы смотреть было жутковато: гнавшиеся за ветром волны накатывались одна на другую, поднимая в воздух брызги, которые хлестали по палубе. Затем на севере небо чуть посветлело. Огней не было видно, но где-то у горизонта я разглядел светлое пятно. Судя по всему, это был остров Сентр и был он совсем близко от нас. Спрыгнув со своей жердочки, я тут же бросился к румпелю, повернул его примерно на дюйм влево. Этого было достаточно, чтобы нос яхты развернулся на 30° вправо. Поворот позволял разминуться с грядой скал к юго-востоку от маяка. Бортовая качка стала ощутимой, но волнам не удавалось прорваться на палубу.

Дольше часа я стоял у Адмирала, держась за румпель одной рукой. Руки приходилось менять каждые несколько минут, иначе мышцы занемели бы от усталости. Все это время я безостановочно смотрел вперед, остерегаясь бурунов над рифами, но в окружавшем меня месиве из брызг и водной пыли что-либо различить было чрезвычайно трудно. Но что мне оставалось? Уж лучше попытаться распознать смертельную угрозу, чем сидеть в каюте, сложа руки.

Прошло сколько то времени и, не видя никаких признаков близости маяка острова Сентра, я пришел к выводу о том, что скалы уже позади и спустился вниз выпить ирландский кофе и выкурить сигарету.

В каюте движение лодки воспринималось как довольно спокойное и размеренное. Мы находились в проливе, где огромные волны – визитная карточка Южного океана – не имели возможности проявиться в полной мере. Здесь о борта Suhaili били молодые волны, которые мгновенно вырастают на поверхности и устремляются наперегонки с ветром.

Пока я согревался, темнота стала отступать и я вернулся на свой наблюдательный пост. Небо медленно посветлело, но лучше от этого не стало. Видимость продолжала оставаться ограниченной. Уже на расстоянии в одну милю совершенно ничего нельзя было разглядеть, мешала повисшая в воздухе водная взвесь.

Я проверил курс. Мы шли прямо по середине пролива. При данном уровне видимости это могло привести к тому, что я не замечу Блафф, более того, я мог неожиданно наскочить на мель. Выпрямив руль, я вернул лодку на прежний курс. Мы стали приближаться к земле, которая еще не была видна.

Время текло, я ничего не мог увидеть и начал серьезно волноваться. Предположим, течение оказалось сильнее, чем я думал, это может означать лишь одно – Блафф уже позади. С другой стороны, меня могло опять отнести к острову Сентр. Ветер все еще усиливался, и видимость не улучшалась, напротив, она становилась все хуже, и хуже. Рядом с бортом на воде покачивалась бурая ламинария. Слава Богу, она не на стебле – волны сорвали ее и понесли против ветра.

Все усилия были напрасны, чем дольше не было видно земли, тем сильнее я нервничал. Дошло до того, что мне начало казаться, будто я вижу очертания берега. Неудивительно, оттенки кружащегося воздуха постоянно менялись и перенапряженному сознанию было нетрудно вообразить туманный мыс поблизости. Это продолжалось некоторое время, пока в 07.30 тень прямо по курсу не начала уплотняться. Ее еще неясно вырисовывающиеся очертания приближались медленно, но верно. Нельзя было различить ничего конкретного в этом расплывчатом контуре, ничего такого, что могло бы помочь идентифицировать этот кусок суши. Однако, независимо от его местоположения относительно Блаффа, он лежал с подветренной стороны, поэтому нужно было немедленно менять курс, если я не хотел закончить путешествие прямо здесь и сейчас.

У нас по-прежнему был поднят только штормовой стаксель, но приближающаяся земля простиралась на юг и мы не смогли бы обогнуть ее, просто переложив руль, как в предыдущий раз. Сердце защемило, придется поднимать грот. Я не знал, выдержит ли мачта напряжение и, если да, сколько времени придется ждать, пока парус не разорвет в клочья. Ну что же, лучше наскочить на берег без паруса и мачты, чем не пытаться вылезти из сложного положения. Я пробрался вдоль гика, срывая удерживающие парус затяжки, и оказавшись у мачты, стал вращать рукоять лебедки, поднимая парус. Я тут же почувствовал, как напряглась Suhaili. Тормозящий момент от плавучего якоря и перлиня был слишком сильным. Но до того как заняться ими, мне надо было поставить ее на безопасный курс, поэтому я полностью зарифил бизань, чтобы нос лодки был как можно выше. Теперь мы в полной мере ощутили волнение моря. Хотя Suhaili удавалось справляться с большими волнами, храбро поднимаясь на них, но она ничего не могла поделать с более мелкими волнами. Они зло били по ее корпусу и окатывали палубу потоками воды. Нам ничего не оставалось, как терпеть – все лучше, чем наскочить на берег. Даже подвергнув лодку сверхнапряжению, я сумею сохранить ее и продолжить плавание, а ремонтом можно будет заняться в Новой Зеландии.

Дабы ничего не препятствовало нашему движению, я принялся выбирать плавучий якорь. Не успев втянуть и двух саженей каната, я увидел, что фалинь и бакштов безнадежно сплелись с перлинем. Мы делали около 4 узлов и я уверен, что в обычных обстоятельствах мне ни за что не удалось бы втащить на палубу перлинь и плавучий якорь. Но отчаяние придало мне сил, воспользовавшись движением лодки, Suhaili помогла мне, я постепенно втащил беспорядочный клубок тросов на борт. Я сидел в кокпите лицом к корме, упираясь ногами в планширь. Каждый раз, когда форштевень вздымался вверх и лодка сбивалась с курса, я всем телом налегал на перлинь и повисал на нем, помогая Suhaili совершить еще один рывок вперед. Поначалу за один раз выбиралось по 6 дюймов троса и я с ужасом думал о том, сколько времени уйдет на то, чтобы втащить на борт все 720 футов, но постепенно дело пошло на лад. Когда на палубе оказался плавучий якорь, выбирать стало совсем легко. Распутать спутанный клубок каната не представлялось никакой возможности. Часть его мне удалось втащить в кокпит. Что осталось снаружи, я привязал к снастям, чтобы его не смыло волнами, которые время от времени перекатывались через палубу.

Какое-то время я даже не смотрел в сторону берега, все мои усилия были направлены на то, чтобы Suhaili легла на безопасный курс. Теперь, справившись с перлинем и плавучим якорем, я стал вглядываться в подветренную сторону, стараясь выяснить, как обстоят наши дела. Земля была совсем близко, можно было видеть даже брызги прибоя. Оконечность острова находилась к носу лодки под углом приблизительно в 45°, так что шансы на то, что мы обогнем его, все еще сохранялись.

Я стал сомневаться в том, что это действительно Блафф. Он очень походил на Блафф у Дурбана тем, что тоже заканчивался отвесной скалой. На берегу не было ничего – ни радиомачт, ни маяка, ни домов – что помогло бы мне идентифицировать его. Вполне могло статься, что за мысом в тумане скрывался обширный берег, поэтому я решил держаться от него подальше.

Мы делали все, что могли. Suhaili с размаху кидалась на волны, ее подветренный борт почти все время был под водой, но медленно осадка начинала исправляться. Я воспрянул духом. Впервые после того, как мы попали в передрягу, я поверил, что все закончится хорошо. Это не значит, что я впадал в отчаяние, мое отношение к происходящему вокруг меня и со мной было скорее нейтральным. Теперь оно сменилось на позитивное.

Неожиданно я почувствовал себя продрогшим и ужасно уставшим. Измученные канатами спина и руки начинали ныть, ладони были красные – верный знак того, что они не дадут забыть о себе в течение нескольких дней. Внимательно осмотрев горизонт и не обнаружив никаких признаков земли, я спустился вниз выпить кофе. Слава моему предвидению – термос был наполнен горячей водой. Вскипятить чайник сейчас не получилось бы. Я закурил сигарету и присел на полиэтиленовый контейнер, согревая руки приятной теплотой кружки кофе. Я был преисполнен чувством чрезвычайного довольства собой. Наверное, это было реакцией на то, что удалось уйти от непосредственной опасности. Suhaili вела себя прекрасно. Расчеты показывали, что мы находились где-то на полпути от выхода из пролива и даже проскочив Блафф, мы пройдем мимо островов в дневное время, после чего я отправлюсь вдоль берега к Данедину и встречусь там с Брюсом. Стрелка барометра начала подъем, а это значит, погода хуже не станет.

Все складывалось довольно неплохо. Обретя уверенность и хорошее настроение, я вернулся на палубу продолжать наблюдение. Море немного успокоилось, но все еще дул штормовой ветер. Волны были уже не такими высокими, как час назад, а это значит, что их шаг сократился. С наветренной стороны остров Стюарт оставался единственным барьером, следовательно, мы должны были находиться ближе к южной части пролива. Я решил проплыть еще немного к югу, увидеть землю и постараться точно определиться с местоположением. Если не удастся идентифицировать остров, то, по крайней мере, можно воспользоваться им в качестве отправной точки и двинуться к северному берегу.

В 09.00 показался остров, вскоре я увидел и второй. Развернув яхту и снизив ход, я спустился вниз. Надо было поразмышлять над сложной задачей нашего местонахождения. С большой долей вероятности можно было предположить, что мы находимся южнее Блаффа, следовательно, сейчас виден тот остров, на который мы едва не напоролись ночью. План действий был прост: плыть на север и найти там что-нибудь.

Спустя несколько минут я получил неожиданную навигационную подсказку. Прямо по курсу из тумана выплыл небольшой паром. Его сильно качало, и я понял, что нам с Suhaili еще можно позавидовать. Подчас сильное волнение намного хуже переносится большим кораблем, нежели маленьким, которого волны носят на себе как скорлупку.

Мне не составило труда догадаться, что паром вышел из Блаффа. Значит курс, которого я держусь, приведет меня туда. Надо было попытаться подойти к парому – я хотел, чтобы Брюс знал, где мы находимся. Мы заметили друг друга почти одновременно, паром тоже изменил курс и пошел на сближение.

При встречах с кораблями меня больше всего беспокоило, распознают ли они меня. В море плавает огромное количество яхт, и почему спрашивается, в каждой встреченной яхте моряки должны были видеть совершающее кругосветное плавание суденышко? Однако, в данном случае мне не стоило волноваться. На мостике собралась целая толпа людей – безошибочный признак того, что меня узнали. Из собственного опыта мне было известно, что отбившаяся от стада банальная яхта никогда не вызовет такого интереса. Когда паром Wairua подошел достаточно близко, раздались приветственные возгласы. На мой вопрос о том, где находится Блафф, мне ответили, что девятью милями севернее. Я поблагодарил их и сказал на прощание, что паром выглядит прекрасно. Как выяснилось позже, последних слов они толком не расслышали, им послышалось, что я сказал: «Увидимся позже», из чего был сделан вывод, будто я собираюсь остановиться в Новой Зеландии. Вполне безобидная ошибка и я признателен капитану Wairua за то, что он сообщил обо мне.

Понаблюдав за тем, как паром исчез в тумане за кормой, я спустился вниз позавтракать. Мысль о том, что мы лежим на правильном курсе, благоприятно подействовала на мой аппетит.

В 10.30 впереди показался Блафф, а затем в поле зрения появился маяк лежащего поперек пролива острова Собачий. К этому времени остров Стюарт уже не защищал нас от ветра и волн, а шторм разыгрался в полную силу. Suhaili начало быстро сносить в подветренную сторону. Я привел ее так круто к ветру, как это только было возможно, но все напрасно. Нас неумолимо тащило в сторону от находившегося совсем близко входа в бухту. Когда мы оказались на траверзе острова Собачий, он был от нас в двух милях по ветру, я продолжал борьбу, надеясь на то, что к тому времени, когда Блафф окажется с наветренной стороны, погода улучшится и позволит нам повернуть оверштаг.

Вода стала заметно светлее, а волны значительно короче и круче, туман почти полностью рассеялся. После того, как мы оставили Блафф с наветренной стороны, погода существенно не изменилась, а вода приобрела характерный для мелководья коричневый оттенок. Было понятно, что надо быстрее выбираться на глубину. При такой погоде нам не войти в бухту Блаффа, даже если двигатель бы был исправным. Позже я узнал, что и течение здесь работало против нас.

Опять поставив Suhaili кормой к волне, я вывалил за борт клубок перлиня, который должен был помешать яхте выйти из ветра. Следующим моим действием должен был стать спуск грота. Уже в момент снятия с тормоза фаловой лебедки я почувствовал что-то неладное. Парус обычно тут же немного провисает, но на этот раз он остался туго натянутым. Я попытался спустить парус, ухватившись за переднюю шкаторину. Он поддался на несколько дюймов, но потом его окончательно заклинило. На первый взгляд грота-фал был в порядке, но приглядевшись внимательнее, я заметил смещение у топа мачты. Я отошел к кокпиту, чтобы с него лучше разглядеть шкив топа грот-мачты, через который перекинут фал. Оказалось, что фал соскочил со шкива и застрял. Грот невозможно было ни поднять, ни опустить.

Я не мог не признаться себе в том, что причиной аварии отчасти стали мои действия в продолжение последних нескольких часов. От этого рефлекторного порыва легче мне не стало. Я мучительно соображал, когда можно будет приступить к ремонту. Парус следовало опустить, иначе судно, несмотря на перлинь, попало бы в брочинг. Вопрос был в том, каким способом? Соединяющий грота-фал с грот-мачтой шкив находился на высоте восемнадцати футов над палубой, и я не собирался туда лезть. Я в два счета оказался бы в воде. В конце концов, я решил ослабить зарифленный парус, сбросив оттяжку гика, поднять полностью гик и принайтовить его вместе с парусом к грот-мачте. Сценарий не был идеальным, но он сработал. После того, как были взяты рифы на бизани, лодка снова пошла нормально. Из записи в бортовом журнале видно, что ураганный 10-балльный ветер не стихал до 13.00. Примерно в это же время, показались огни самого северного острова гряды. Насколько я мог судить, мы находились в середине пролива.

Весь день я простоял наверху, высматривая землю. От усталости и напряжения мне уже везде чудились неясные очертания скал. Уже на закате я заметил вдали на севере слабый огонек. Это был маяк Наггет, он находился в безопасной зоне. Слегка повернув руль, я повел лодку параллельно береговой линии, которая заворачивала на северо-восток.

Когда я проснулся следующим утром, небо было чистым, а ветер стих до 5 баллов. Земли не было видно, поэтому я выбрал перлинь и поднял грот, насколько это было возможно. Мы легли на курс, который приведет нас в Отаго, как я надеялся. В полдень, когда солнце было в зените, я замерил по нему широту, что дало мне представление о том, где мы находимся. В 13.20 на горизонте появилась земля. Подплыв ближе, я узнал полуостров Отаго по описанию в лоции. Днем ветер становился все слабее и слабее, скорость резко упала. Ситуация усугублялась еще тем, что нельзя было добавить грот. Мыс Тайроа Хедз мы прошли только в 18.40.

Перед тем, как обогнуть мыс, я поднял на мачте идентификационный вымпел Suhaili и достал туманный горн. Мне не было известно, что ожидает меня за поворотом, ибо самой крупномасштабной картой Новой Зеландии на борту была карта Южного острова. Я не думал, что может понадобиться нечто более подробное. Я решил зайти в гавань и попросить кого-нибудь связаться с Брюсом. Наверное, бросить якорь не будет считаться остановкой. Ведь это совершенно ординарный маневр, я мог бросить якорь у любого из лежащих на маршруте необитаемых островов и никто не узнал бы. Но надо будет смотреть в оба, чтобы никто не залез на борт в благородном порыве помочь мне в чем-нибудь. Не хочу походить на беднягу Джима Питерса, которому так не повезло на Имперских играх 1954 года в Ванкувере.

Обогнув мыс, мы прошли всего в 40 ярдах от скалистого берега, я увидел здание сигнальной станции маяка Тайроа Хедз. Несмотря на какофонию высоких нот, которые я извлек из горна, чуть не надорвав легкие, не было никаких признаков того, что меня заметили. Станция производила впечатление покинутой людьми.

Открывшийся вид не в полной мере отвечал моим ожиданиям. Если не считать тянущегося от северного берега волнолома, вход в гавань Отаго менее всего походил на таковой. Вместо причалов и подъемных кранов, которые я ожидал увидеть, передо мной лежали зеленые холмы и песчаные дюны. Поскольку не было смысла болтаться у входа в бухту, ожидая, что кто-то выплывет навстречу, я решил войти в гавань. Оказалось, что это совсем не просто – дул сильный встречный ветер. Когда я попытался продвинуться ближе к центру пролива, мы столкнулись с сильным встречным потоком отлива. Что поделаешь, пришлось повернуть лодку. К счастью, подойдя к Тайроа Хедз, я обнаружил, что в южной части пролива отливное течение значительно слабее. У самой скалы ветер немного слабее, поэтому я решил как можно ближе подойти к ней и когда ветер ослабеет, переложив руль, обойти скалу. Suhaili плыла не очень быстро. Когда лодка стала поворачивать, ветер изменил направление. Лодка начала медленно дрейфовать к маленькой бухточке, все дальше удаляясь от входа в гавань. Скалы приближались. Я быстро оглянулся назад, стараясь понять, успею ли повернуть через фордевинд, но берег был уже слишком близко. Зафиксировав румпель, я бросился на нос и стал руками расправлять кливер, чтобы он наполнился ветром. Увы, я опоздал. Лодка неподвижно застыла на воде. Беспокоиться о том, что нас выбросит на скалы, не приходилось: мы сидели на мели. Я был взбешен и пенял на себя. Думая лишь о том, как пройти вперед, я не сообразил, что эта окруженная крутыми скалами бухта может оказаться мелкой.

Однако не все еще было потеряно. Дно оказалось песчаным, поэтому корпусу ничего не грозило. Но отлив подходил к концу, скоро приливная волна может потащить лодку прямо на скалы, надо было приготовить якорь, не мешкая ни минуты. Я убрал все паруса, за исключением застрявшего грота, и бросился вниз за якорем и полипропиленовым концом. Надувать лодку не было времени. Я привязал якорь к тросу и, спрыгнув за борт, зашагал по песку, держа в руках якорь. Это был тридцатифунтовый якорь-плуг типа CQR, идеально подходивший для песчаного дна. Когда вода дошла до уровня рта, пришлось подпрыгивать при каждом шаге. В конце концов, двигаться дальше стало уже невозможно, я нырнул и воткнул якорную лапу в песок.

Развернувшись в воде, чтобы плыть назад, я впервые за пять месяцев увидел Suhaili со стороны. На мой взгляд, она выглядела очень грязной, узоры ржавчины на Адмирале ее не красили. Я взглянул на корму, над поверхностью воды была видна примерно полуторадюймовая полоса противообрастающей краски, следовательно, еще продолжался отлив. Подплыв к лодке, я взобрался на палубу. Мне было очень холодно, но дело – прежде всего. Надо было крепко-накрепко закрепить якорный конец и сделать это по возможности быстрее. Когда начнется прилив, ему будет совсем непросто выбросить нас на берег.

Не успел я закончить работу, как меня окликнули с вершины скалы и сообщили, что команда спасателей уже спешит на помощь. Я прокричал в ответ, что не нуждаюсь в помощи, по крайней мере, пока и собираюсь справиться с проблемой своими силами. Я спросил, когда закончится отлив, оказалось, что часа через два, и уровень воды понизится еще на два фута. Это все, что мне требовалось узнать. Я сказал парню на берегу, что к полуночи мы опять будем на плаву. Мой новый друг, говорящий с таким сильным шотландским акцентом, который мне никогда не приходилось слышать за пределами Шотландии, отправился восвояси с заданием связаться с Брюсом и сообщить ему обо мне. Я же спустился вниз, чтобы приодеться и проверить уровень жидкости в бутылке бренди.

Стояла непривычная тишина. Ни скрипов, ни шума волн – впервые за 159 дней. Suhaili начала крениться, но я был спокоен, зная, что нас страхует якорь. Усевшись на корме с сигаретой в одной руке и с бутылкой бренди в другой, я наслаждался покоем. В голову пришла мысль, что узнай министерство торговли о контрабандном бренди, меня лишили бы билета. Я от души посмеялся над шуткой, от которой меня отвлек звук работающего двигателя.

Я тут же поднялся на палубу посмотреть на праздношатающихся. Sea Witch на высокой скорости огибала выступ моей бухты, а за ней следовала Anna Dee – грозная охотница на лангустов. Я криком пытался предупредить их о моем тросе, но не уверен, что они сумели вовремя замедлить ход. Винт одной из лодок зацепил трос и серьезно повредил его. Если бы я не заметил этого во время, последствия могли быть катастрофическими.

Бродяги вошли в бухту и остановились в нескольких футах от нас. «Я Фред Данкен. Эти джентльмены – мистер Дэвис из администрации гавани и мистер Уилсон, специалист по постройке лодок». Рад приветствовать вас. Нуждаюсь ли я в помощи? Нет, полагаю, что мы сойдем с мели, когда начнется прилив. Известно ли им, где находится Брюс Максвелл? Насколько им известно, он целый день метался по берегу, пытаясь меня высмотреть, за ним уже послали. Хорошая новость! Не ожидал, что кто-нибудь поверит в то, что я без остановок приплыл сюда прямо из Англии, но им было известно об этом. Как долго я задержусь здесь? Дождусь Брюса и с приливом снимусь с якоря, затем отправлюсь в гавань и встану там на якорь.

Ты не можешь сделать этого дружище, они поменяли правила: тебе не разрешается заходить в порт. Лучше оставайся, где ты есть. Здесь в разговор вступили рыбаки, которые посоветовали перейти в другую бухту, так как эта была открыта северному ветру, а ночью, как они считали, подует сильный ветер с севера.

Я курил, сидя на крыше каюты, пока они решали, куда мне стоит отправиться. Я уже позабыл о том, как приятно находиться в компании. Казалось, что я целую неделю могу так сидеть и слушать их. На обеих лодках имелись радиотелефоны и скоро мы узнали, что Брюс найден и скоро прибудет.

Я не избалован таким уровнем сервиса и, должен признаться, он мне ужасно понравился. Приближались сумерки, поэтому я решил заняться починкой грота-фала – кто знает, когда еще представится удобная возможность. Пока я, взобравшись на грот-мачту, снимал шкив, Джон Браун из газеты Otago Daily Times и телевизионный репортер Спенсер Джолли из New Zealand Broadcasting Corporation вводили меня в курс мировых новостей, вещая с палубы Sea Witch. Нельзя сказать, что я был совсем не в курсе происходящих событий. Я слушал новостные выпуски австралийского телевидения, но мне хотелось узнать о результатах, показанных на Олимпийских играх британскими спортсменами. Кто-то сказал, что мы завоевали шестнадцать золотых медалей, по-моему, это относилось к играм Содружества. С лодки откликнулись: «Какого Содружества?» мой ответ прозвучал достаточно резко: «Нашего Содружества».

Sea Witch отплыла через час, оставив меня, на попечение Лоренса Уотерса, Джона Малкольма и принадлежащей Лоренсу Anna Dee. Полагаю, у каждого человека имеются воспоминания о коротких мгновениях, преисполненных абсолютным довольством и приятием происходящего, воспоминания о мгновениях счастья. Сейчас я чувствовал себя счастливым. Грота-фал исправно работал, до начала прилива оставалось три часа и меня не ждала никакая неотложная работа. Anna Dee стояла на якоре примерно в десяти футах, мы сидели и тихо беседовали. Единственными звуками, вмешивающимися в наш разговор, было шуршанье воды о корпуса лодок и редкие крики птиц, доносящиеся со стороны скал, где у них были гнезда. Ситуация была настолько идиллическая, что трудно было поверить, как всего за день до этого Suhaili и я боролись со стихией за жизнь.

Около 23.00 Suhaili пришла в движение. Сначала киль стал чуть ездить по песчаному дну – волны выросли настолько, что корпус уже реагировал на их давление. Покачивание продолжалось около получаса, в течение этого времени, я неотрывно следил за якорным тросом, дабы увериться в том, что якорь держит лодку. Трос постепенно натягивался, с каждой приливной волной корпус лодки чуть приподнимался. Наконец, я сумел провернуть рукоять якорной лебедки. Все больше укорачивая трос, я подтягивал Suhaili на глубину, все дальше уходя от опасности быть выброшенным на скалы. Но ничего больше сделать было нельзя, поскольку ветер стих, а прилив все прибывал. Надо было дождаться конца прилива и потом уже разворачивать лодку.

На всякий случай, я проверил трюм. Он был приблизительно в таком же состоянии, что и утром, когда я в последний раз откачивал из него воду. Не думаю, что удар о песчаное дно был силен настолько, чтобы причинить Suhaili серьезный вред.

Несколько минут спустя Лоренс Уотерс и Джон Мальколм уплыли с намерением «разыскать и доставить тебе друга», а я сварганил на скорую руку обед. Едва я успел закончить трапезу, как снаружи раздался крик. Поднявшись на палубу, я услышал приветствие: «Какого черта ты здесь делаешь?» Это был Брюс. Он рыскал вдоль берега до наступления темноты, а потом, взяв напрокат машину, отправился в Блафф, где и услышал новость о том, что я нахожусь в Отаго.

Мне ужасно хотелось услышать новости из дома, с особенным нетерпением я ожидал писем, но здесь меня ждало разочарование. Брюс подтвердил, что после отплытия из Фалмута правила гонки были изменены – мне запрещалось получать материальную помощь и поддержку любого рода. Под запрет попала и почтовая корреспонденция, поэтому, от греха подальше, Брюс решил не брать с собой никаких писем. Меня это совершенно необязательное и несерьезное ограничение не только расстроило, но и сильно разозлило. Однако поделать было нечего.

Моряков отсутствие почтовой связи не сильно огорчает. Даже сегодня доставка почтовых отправлений на находящиеся в дальнем плавании корабли не отличается надежностью и моряк не получив писем, лишь пожмет плечами и скажет: «В следующем порту меня ждет их целая сотня». Но человек, который никогда не был обделен этим достижением цивилизации, ошибется, решив, что для меня не было жизненно необходимо получить послания от родителей. И тогда, и сейчас, думая об этом, ничего кроме гнева я не испытываю. Такого рода правила надо четко формулировать еще до начала плавания, а не менять их по ходу.

Ладно, я был рад услышать от Брюса, что с моей семьей все в порядке, он также проинформировал меня о моих конкурентах. Муатисье отставал на 4000 миль. Это значило, что у меня были хорошие шансы на победу. Лойк Фужерон на тендере Captain Browne шел позади Муатисье. Командор Кинг выбыл из гонки после того, как сломался сначала грот, а потом и запасная мачта. Меня эта новость не удивила, в Южном океане с безвантовой мачтой долго не протянешь. Но сам Кинг, слава Богу, был цел и невредим, его ожидали в Кейптауне со дня на день. Его выход из борьбы сильно подпортил перспективы британцев на победу в гонке. Galway Blazer была прекрасной яхтой и могла пройти дистанцию быстрее Муатисье. Кингу следовало установить обычное парусное вооружение. Джонковыми парусами легче управлять, но они крепятся на огромных мачтах, которые постоянно ломаются. Мачты на маленьких судах испытывают огромные нагрузки, с которыми надо бороться посредством вант.

В гонку вступило еще три участника, о которых я не знал. Найджел Тетли на 40-футовом тримаране Victress, который, по словам Брюса, внутри выглядел как дворец, итальянец Алекс Кароццо плыл на 66-футовом кече Gancia Americano. Алекс, как и я, был членом клуба Ocean Cruising Club и мне было известно, что он проявлял повышенный интерес к трансатлантической гонке. Третьим был Дональд Краухерст на еще одном тримаране Teignmouth Electron. Брюс не обладал точными сведениями об их местонахождении. По его словам, если я продолжу движение с прежней скоростью, следует ожидать фотофиниша между мной и Муатисье. Именно эти слова были нужны для того, чтобы подстегнуть меня.

Мы проболтали около часа, потом Брюс отправился на лоцманском катере сообщать в Лондон о нашей встрече. Пока мы общались, постепенно усиливался норд-вест, в сводке говорилось о том, что следует ожидать 4 баллов. Мне это не нравилось, так как с этой стороны бухта была открыта ветрам, что обещало неудобства, и возможно, проблемы. Оставшись наедине с Anna Dee, я занервничал. Прилив должен был закончиться через два часа, именно тогда, когда ожидался максимально сильный ветер. Взвесив все за и против, я пришел к выводу, что не могу дожидаться возвращения Брюса. Лучше всего попытаться выбраться из бухты прямо сейчас, пока ветер еще не достиг полной силы. В таком случае, я рисковал максимум тем, что прилив протащил бы меня до Отаго, если остаться здесь, я мог бы оказаться выброшенным на берег.

Подняв грот и бизань, я оставил паруса провисшими и занялся стакселем. Suhaili легла на левый галс, я перешел на корму и натянул паруса. Постепенно набирая скорость, мы направились к скалам. Я перебросил руль, при этом налег на него всем телом. Пройдя над якорем, мы поволокли его за собой. Втаскивать его на борт, не было времени, для этого надо было дождаться следующего разворота. Все закончилось благополучно, мы вышли из бухты. Я поднял стаксель и якорь на борт.

Все это время Anna Dee оставалась на месте, готовая придти на помощь в случае надобности. Видя, что с нами все в порядке, Лоренс тоже поднял якорь; догнав нас, он поплыл рядом. Набрав ход, я решил, что негоже опять останавливаться и перебросил на борт Anna Dee мой законченный дневник, несколько писем и карты для Брюса.

Какое-то время мы плыли вместе, затем Лоренс и Джон, пожелав мне «Bon voyage», повернули в порт. Я с сожалением провожал их взглядом. Мне казалось, за то короткое время, в течение которого нам довелось общаться, я хорошо узнал их. Я надеюсь, что судьба еще приведет меня в Отаго. Хотелось бы половить с ними лангустов.

Четвертый этап. От Отаго до мыса Горн

21 ноября 1968 года – 8 января 1969 года (160–209 дни плавания)

Следующие девять дней я не притрагивался к дневнику. Прежде всего, я чувствовал переутомление. Если я не правил лодкой, то спал, стараясь избавиться от напряжения и переживаний, полученных в Новой Зеландии. Немного придя в себя, я попытался распутать чудовищно спутанный клубок перлиня и каната плавучего якоря. На эту работу у меня ушло три дня, причем дважды мне пришлось спускать перлинь – дул штормовой ветер, который лишь усложнял мне жизнь. Обычно, распутывая канат, ищешь конец, с которого и начинаешь дело. В данном случае конца не было, а расправить спутанный клубок не получалось, так как на палубе для этого не было места. Длина перлиня составляла 720 футов, якорный конец был длиной 80 футов, к этому надо прибавить и 100-футовый буйреп. Все это плотно переплелось в непонятном мне экстазе.

Мой опыт работы с плавучими якорями ограничен данным конкретным случаем, а буйреп я вообще больше никогда не собираюсь использовать. Он нужен для того, чтобы подправлять действующий наподобие тормоза конус, когда его начинает крутить на воде, и втаскивать его обтекаемым. На самом деле, даже если удается держать буйреп на расстоянии от якорного троса, якорь все равно вращаясь, сплетается с ним. Наверное, лучше просто подводить лодку к плавучему якорю, когда его требуется поднять на борт или даже подтянуть ее к нему за трос, если у вас хватит для этого мышечной силы. Все спасательные шлюпки на крупных судах снабжены плавучим якорем в комплекте с буйрепом. Это нормально, если моряки имеют опыт плавания на небольших парусных лодках, но в наше время этим мало кто может похвастаться. Поэтому, я отдаю предпочтение длинному перлиню. С ним легче справиться и отдачи от него больше, что означает меньшее давление на лодку. Конечно, с перлинем вы продрейфуете дальше, чем с плавучим якорем, но если лодку сносит на подветренный берег, в любом случае, придется постараться отплыть от него.

С Новой Зеландией мы распрощались, находясь на 47° южной широты. Теперь мне предстояло выбрать маршрут перехода до мыса Горн. Безусловно, лучше всего было бы прямо плыть к южной оконечности Америки, но в таком случае пришлось бы учитывать фактор нахождения в этих водах айсбергов. Северная граница их распространения проходит примерно по 45 широте и я ни за что на свете не хотел бы оказаться южнее. Во времена парусного флота айсберги представляли опасность даже для кораблей с несколькими наблюдателями на борту. Я же не мог высматривать ледяные глыбы в течение всех 24 часов и поэтому риск плавания в этих широтах был слишком велик, и его не компенсировало бы более короткое расстояние до цели. Столкновение Suahili с льдиной не оставило бы ей шансов. Даже если мне удалось бы спустить на воду спасательный плот, я бы погиб задолго до того, как нас прибило бы к берегу. Да еще и неизвестно, прибило бы или нет.

Между мысом Доброй Надежды и берегами Австралии, всего в двухстах милях от маршрута нашего плавания, проходили оживленные судоходные пути. После заката эпохи больших парусных кораблей, мало кто возвращается в Европу через Горн. Все плывут на северо-восток – к Панамскому каналу. Ближайшие судоходные пути лежали на расстоянии тысяч миль от моего предполагаемого маршрута.

Поэтому я принял решение двигаться севернее границы плавучих льдов и стараться держаться 44 параллели. У 100° западной долготы можно было поворачивать на мыс Горн – здесь граница плавучих льдов изгибается в сторону юга.

Однако, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. В этой области доминируют западные ветры, но как только я собрался плыть на восток, ветер тут же поменялся на восточный. В течение следующих двадцати одного дня лишь однажды дул западный ветер. Этот этап плавания оказался наиболее разочаровывающим.

9 декабря 1968 года, 179-й день плавания

Так, так, так! Мы находимся к северу от 40-ой параллели и в настоящее время плывем на Аляску! Те же ветры, то же неспокойное море. Никаких перемен не ожидается, но может статься, что у меня скоро поедет крыша. Все плохое, что могло случиться, случилось, ни одна гадость не прошла мимо меня. Труднее всего было смириться с восточными ветрами в области, знаменитой своими западными – они здесь казались такими невероятными! За исключением одного единственного дня, восточный ветер дул пятнадцать дней. За это время мы умудрились не мытьем так катаньем продвинуться в восточном направлении на 26°, что является настоящим чудом: при попутном ветре расстояние было бы, по крайней мере, вдвое больше. Иными словами, потеряна целая неделя, чего достаточно для того, чтобы лишить меня всяческого шанса на победу. Не имеет значения, что и другим пришлось сражаться с теми же ветрами, даже не принимая во внимание того, что я не пожелал бы такого худшему врагу, с этими погодными условиями их лодки справились бы лучше. Дополнительные футы длины корпуса играют огромную роль. На часах 17.45 и, как всегда в это время, ветер начинает усиливаться. Я сижу на залатанном кливере, который разложен на полиэтиленовых контейнерах, втиснув себя в пространство между столом и койкой. Только что через нас перекатились две волны. Они пытались обрушить на меня потоки воды, но задраенный люк принял на себя удар стихии. Нас нещадно кидает из стороны в сторону, судя по раздающимся с днища звукам, пора опять включать помпу. Мне удалось приготовить себе ланч из мясных консервов и тушеной фасоли. Нельзя сказать, что еда пришлась мне по вкусу, вечером я вообще не буду утруждать себя готовкой.

Хоть бы какая-нибудь непрочитанная книжка была на борту, которая помогла бы отключиться от происходящего и забыть о чувстве безысходности. Конечно, время от времени здесь дуют и пассаты, но соотношение по дням 15:1 кажется мне запредельным и дьявольски несправедливым. Если лягушатникам самой судьбой предназначено праздновать победу – с этим ничего не поделаешь, но зачем все эти издевательства и мучения помимо того, что я обречен на поражение в гонке? Даже китайцам не удалось бы выдумать более чудовищной и медленной пытки. Но есть во всем этом и светлая сторона: скоро нас должно выкинуть на север и тогда мы попадем в зону западных ветров, где будет, по крайней мере, спокойнее.

10 декабря 1968 года, 180-й день плавания

Никаких перемен. Во всяком случае, я их не замечаю. Три месяца назад, находясь на этой же широте, я боролся со штилем. Когда, судя по числам календаря – погода должна быть еще спокойнее, мы напоролись на сильный юго-восточный ветер. Но больше всего меня сбивает с толку море. Уже несколько дней постоянно дует зюйд-ост, казалось, и волны должны идти оттуда же, ан нет. Волны накатываются с востока, юго-востока и с юга, а ветровые волны – с востока и с юго-востока. Это указывает на недавнее изменение направления ветра. Вероятно, мы находимся в середине воздушного потока, двигающегося на восток приблизительно с той же скоростью, что и мы. Подтверждением тому может служить сегодня, меньшая высота ветровых волн – сам ветер ничуть не ослабел. Благодаря этому, я смог поднять сегодня дополнительные паруса. Нас все еще сносит на северо-восток. Днем мы находились на 38°49′ южной широты, что на один градус севернее, чем вчера. Я беспокоюсь относительно того, что последует за переменой погоды. Может статься, что в зоне западных ветров нас будет поджидать штиль. Какое-то время меня не покидала мысль о повороте на юг, но ветер немного изменил направление, превратившись в зюйд-зюйд-ост, поэтому в лучшем случае мне удалось бы взять курс на запад-юго-запад, чего делать я не собираюсь. Возможно, единственный шанс добиться западного ветра – это развернуться и плыть в Новую Зеландию! Боже мой, как хотел бы я оказаться дома. Там мигом появилась бы дюжина экспертов, которые рассказали бы о том, что мне следует делать! В настоящее время ни на что путное я не гожусь, время тратится впустую.

18.30. Все вокруг меня опять бушует: море, волны, ветер, порывы которого достигают силы в 7 баллов. Днем я убрал паруса и плыву сейчас под кливером, три рифа взяты на гроте, два – на бизани. Ветер разогнал дождевые облака, небо теперь ясное. Яхта плывет довольно тяжело, кроме того, что ей приходится падать носом на волны, время от времени корпус сотрясают мощные удары ветровых волн. Когда они накатываются на борт, Suhaili ведет боком. Если ветер станет еще сильнее, я подниму перлинь, тогда мы полетим. Я не посмею держать ее на этом курсе с меньшими парусами, так как сейчас только скорость спасает от неприятностей. Курс 060° представляется хорошим, во всяком случае, лодка очень старается.

Только что, когда я поднялся наверх глянуть на море, очень крупный альбатрос с размахом крыльев не менее 8 футов медленно спланировал на нас, проплыл над носом и ушел в наветренную сторону. Он был так близко, что до него можно было дотянуться рукой. На такой дистанции мне этих гигантов видеть еще не доводилось: очень впечатляющее зрелище. Фотокамеры со мной конечно не было. На палубе рядом с рубкой я заметил зеленые водоросли. Эта часть палубы почти никогда не просыхает, так что растения хорошо здесь прижились. Корпус выше полосы противообрастающей краски тоже порос водорослями, здесь зеленые водоросли соседствуют с бурыми. Это оказалось для меня новостью. По-видимому, Suhaili подхватила споры во время пребывания на мели у Отаго. Как только позволит погода, надо будет достать скребок и заняться морской флорой.

Вечернее небо окрашено в красный цвет. Согласно старой примете, красное небо приносит морякам удачу. Посмотрим, каким выдастся завтрашний день.

Сегодня я начал заполнять четвертый по счету вахтенный журнал. Каждый рассчитан на шестьдесят дней, и я правильно поступил, взяв с собой на борт шесть, поскольку в триста дней мы не уложимся. Прошло уже тридцать четыре дня с тех пор, как мы прошли траверз Мельбурна, а мы еще не прошли и половины пути между Мельбурном и мысом Горн. Сегодня мы продвинулись уже на полтора градуса на восток, даже сумев сохранить такой темп при зюйд-осте, мы почти наверняка заштилеем, когда ветер прекратится.

Боюсь, что день 9 января, который я назвал Брюсу как расчетное время прибытия к мысу Горн, становится все менее реальной датой. Даже сильных западных ветров может оказаться недостаточно. Сейчас мы находимся в 80° от Горна, маловероятно, чтобы мы смогли покрывать в день 2°40′. Для того, чтобы добраться до дома от мыса Горн уйдет около 90 дней, без двигателя – и того больше. Возвратившись в Англию, я буду чувствовать себя человеком, пробежавшим на Олимпийских играх 100 ярдов за 20 секунд! Бедная, старая Британия, в этой гонке ей не повезло с чемпионом, но в этих условиях даже лучшие из нас вряд ли смогли бы показать лучший результат. Дрейк и Нельсон горько рыдают.

Решил не убирать паруса на ночь. Думаю, Suhaili справится.

12 декабря, когда мы находились на 37 широте – более чем в 400 милях севернее того места, где я планировал быть и я решился, во что бы то ни стало добраться до западных ветров. Для этого надо было плыть на юг или на юго-запад, при необходимости. Я намеревался найти западные ветры, даже если для этого пришлось бы забраться в зону плавучих льдов. После трех дней движения в юго-юго-западном направлении мне удалось поймать вест в паруса, но к тому времени было потеряно десять дней, что резко снижало мои шансы на победу в гонке.

При отплытии от берегов Новой Зеландии, Бернар Муатисье был в 4000 миль от меня. В принципе, это обстоятельство уравнивало наши шансы на победу в гонке. Если Муатисье плыл со скоростью 130 миль в день, то мне надо было проходить за день более 100 миль. Для этого больше всего подходил отрезок пути по водам Южного океана. Я рассчитывал на то, что даже без автоуправления мне удастся проплывать 120 миль в день. Потеря десяти дней (1000 миль) привела меня в ярость. Поймав западный ветер, я немного успокоился, а когда успокоился, то понял, что виноват во всем сам: надо было раньше поворачивать на юг.

Впрочем, не все было безнадежно плохо и время не было потрачено зря, так как я получил чудесный бонус – вновь заработал передатчик. В первые недели после Отаго у меня не было возможности заняться радио, хотя я слушал метеосводки радиостанции Awarua и даже принял пару сообщений. Но в первый же безветренный день, вооружившись инструкцией, я стал разбирать передатчик. Поломка обнаружилась почти сразу: один из соединительных проводов телефонной трубки проржавел и заземлился. Проблема заключалась в том, что у меня не было припоя. Пришлось, разбив три сигнально-опознавательные лампочки, выплавлять с их клемм припой. Это была еще та работа – крошечные капельки расплавленного металла падали на пол, приходилось ползать вокруг стола на четвереньках в поисках миллиграммов драгоценного припоя. В конце концов, мне удалось припаять провод, после чего оставалось только собрать прибор. Радио работало, но для пущей уверенности мне требовалось установить связь и добиться ответа от кого-нибудь. Дождавшись вечера, я вызвал Аваруа и Веллингтон. Ответа я не добился, но сумел поймать радиостанцию острова Чэтем, чей разговор с рыбаками был еле слышен на частоте в 2 мегагерца. Я подождал, пока они закончат и подал сигнал. Чэтем ответил незамедлительно: радист переспросил мое имя. Я передал его и переключился на прием, опять последовал быстрый ответ. Беседа продолжалась некоторое время, но я находился на предельно допустимой для этой частоты дистанции в девятьсот миль, поэтому радист не мог расслышать меня как следует. Передатчик острова Чэтем работает только в диапазоне 2 мегагерца и мы не могли переключиться на более высокую частоту. В конце концов, он извинился, сказав, что моему передатчику не хватает мощности для того, чтобы он мог меня расслышать и мы закончили разговор. Было немного жаль, но радист должен был быть довольным тем, что ему первому удалось поймать меня, а меня радовало то, что радио наконец-то заработало.

При первой возможности я полностью зарядил батареи и вновь попытался связаться с Веллингтоном, но не сумел добиться от них ответа, к сожалению. Тем не менее, я слышал их и еще множество других тихоокеанских станций.

По мере удаления от Новой Зеландии все труднее становилось ловить коммерческие станции, мне приходилось рыскать по эфиру в поисках сигналов точного времени для моего хронометра. В продолжение всего плавания я внимательно отслеживал его ход и знал, что за сутки он отстает на 8½ секунд. Иногда часы начинали шалить, поэтому я имел привычку ежедневно проверять их.

Навигация вдали от берега с использованием секстанта требует точного времени. До изобретения хронометра в 1714 году Джоном Харрисоном морякам при определении своего восточного или западного положения в координатах приходилось задействовать исключительно опыт и ничего больше. Тогда возможно было измерять широту, но не долготу, поскольку при определении широты требуется знать максимальную угловую высоту солнца над горизонтом в полдень, а для расчета долготы необходимо знать точное, вплоть до секунды, время при измерении высоты солнца. До первой половины XVIII века, пока еще не существовало механизмов точного отсчета времени, моряки просто плыли на север или на юг до тех пор, пока не достигали широты пункта назначения. После чего, поворачивали и плыли вдоль географической параллели, пока не замечали земли. В таких плаваниях особо ценилась зоркость взгляда вахтенных. Харрисон, йоркширский плотник-самоучка, сконструировал хронометр, суточная погрешность которого не превышала 3 секунд, причем на борту парусного судна и при меняющейся температуре воздуха! И это в эпоху, когда самые изощренные часы на берегу не отличались чрезмерной точностью. Хронометр Харрисона и сегодня можно увидеть в Гринвичском морском музее. О важности изобретения для того времени можно судить по тому, что его автор получил в качестве награды от британского правительства 20 тысяч фунтов стерлингов. В современной валюте это равняется 2,87 миллиона фунтов стерлингов. Мой хронометр был намного совершеннее своего предка XVIII века, но его уже несколько лет не чистили.

Более четырех недель я был лишен возможности сверять время. Это не на шутку встревожило меня. Правда, точное время можно узнать и без хронометра – по угловой высоте луны над горизонтом, но для этого нужны годовые таблицы, которые уже много лет не публикуются. Находясь на борту Spray, Джошуа Слокам с помощью лунных таблиц вычислял точное местонахождение, имея с собой лишь старый будильник. Мне же ничего не оставалось, как довериться показаниям хронометра, сверяя его время от времени по полуденному солнцу, рассвету и закату. В этом плане я находился в худшем положении, нежели капитан Кук, у которого, по крайней мере, корабль был больше. Размер судна влияет на показания хронометра. Впрочем, когда мне удалось, приблизившись к Южной Америке, поймать сигнал радиостанции ВВС, оказалось, что мой хронометр отстал всего лишь на три секунды, которые при определении координат дают погрешность незначительную настолько, что ею можно пренебречь.

Странно, что мне не удавалось поймать мощные американские радиостанции в Гонолулу, Сан-Франциско и Панаме. Так или иначе, но я сумел услышать сигнал одного из зарубежных коммерческих передатчиков ВВС. Как-то раз мне удалось поймать американскую коммерческую радиостанцию и получить от ее ди-джея приблизительную информацию о текущем времени – не густо, однако лучше, чем вообще ничего.

Примерно в то время, когда мы в поиске западных ветров повернули на юг, мне стали сниться тревожные сны. В большинстве из них присутствовало ощущение, будто это плавание является ничем иным, как разминкой и после возвращения в Британию должна будет начаться настоящая гонка. 16 декабря основной мотив чуть изменился, теперь в гонке участвовало десять яхтсменов, а путешествие было разбито на десять этапов. Я плыл из Австралии в Новую Зеландию. В один из вечеров меня сняли с яхты и я оказался в горячей ванне, за которой должен был последовать роскошный ужин. Неизвестно по какой причине мне страстно захотелось уйти оттуда и я пошел на кухню, чтобы отменить заказ. Повар немедленно схватил огромное блюдо со стейком с яичницей-глазуньей, грибами, зеленым горошком и картофелем и выкинул его в окно. После этого акта вандализма я проснулся.

В большинстве случаев мне снились сны, имеющее прямое отношение к плаванию, но иногда я просыпался с мыслью о только что приснившемся человеке, которого не видел уже долгие годы. Часами я размышлял об этом, сидя в кокпите. Помимо знакомых людей и нежданно-негаданно всплывших воспоминаний, заставлявших думать о них по-новому, я размышлял о таинственной природе подсознания, вмещающего в себя невообразимое количество информации, большая часть которой остается недоступной обычному сознанию. Недоступность подсознания приводит к тому что, просыпаясь и вспоминая о приснившемся, мы воспринимаем сновидение как нечто абсурдное и бессмысленное, однако появление во снах давно позабытых людей из нашего прошлого заставляет со всей серьезностью отнестись и к другим сновидениям. Мы живем в материалистическую эпоху и я должен признаться, что никогда не придавал значения снам.

Но жизнь на Suhaili в определенной степени более сущностная, на нее не воздействуют накладываемые социумом ограничения, и я стал задумываться над тем, не упускаем ли мы здесь чего-то исключительно важного? Стоит ли безоговорочно отметать предрассудки веры, связанные в древние эпохи со снами и их толкованием? Тогда жизнь людей была более простой и не столь суматошной, как наша, им не приходилось спешить по утрам в офис или на завод. Почти вся наша энергия затрачивается на работу, а времени и сил на общение хронически не хватает. Раньше и в деревнях, и в городах люди собирались группами, как это происходит и сегодня в сельских местностях Африки и Индии. Из моего личного опыта мне известно, что часто беседа идет именно о такого рода вещах, а глубина и уровень обсуждения шокирующе высок для выросшего в городских условиях человека, который склонен считать жителей глубинки невежами и глупцами. Мне не удавалось толковать смысл моим отвлеченным сновидениям, но до самого конца плавания мне продолжали сниться люди из моего далекого прошлого. Возможно, в будущем люди научаться вскрывать пласты подсознания и пользоваться заложенной в них информацией подобно тому, как сегодня обращаются, скажем, с таблицами умножения.

Хотя Suhaili удалось продвинуться южнее и даже поймать в паруса западный ветер, дистанция дневных переходов оставалась пока еще меньше планируемой. Сокращение площади парусов на ночное время давало мне возможность спокойно поспать, но постепенно стала сказываться чрезмерная нагрузка на лодку. Приходилось тратить на текущий ремонт два-три часа в день. Хуже всего дело обстояло с парусами. Несмотря на то, что Suhaili неплохо сохраняла балансировку, когда я не стоял у руля, если большая волна поворачивала лодку, ей требовалось некоторое время, чтобы лечь обратно на курс, даже если ее и не разворачивало через фордевинд. Тогда мне приходилось просыпаться и подниматься на палубу. Дабы проснуться во время, я спал без подкладочной доски и любой фордевинд выкидывал меня из койки. Такой своеобразный, но чрезвычайно эффективный будильник обошелся мне несколькими синяками, но спас от неприятностей. Однажды, пробудившись от сна на полу каюты, я с трудом сумел взобраться на палубу: Suhaili накренило так сильно, что иллюминаторы были под водой. Гики сильно вибрировали от нагрузки, канаты напоминали готовые лопнуть струны. Казалось, еще немного и лодка останется вообще без мачт. Такелаж постепенно изнашивался, что лишь усугубляло ситуацию с потрепанными парусами. Мне все чаще приходилось снимать паруса для того, чтобы заняться латанием расходящихся швов, естественно, это отражалось на скорости движения.

Простроченные стежки на парусах из хлопчатобумажной ткани и парусины обычно не доставляют морякам хлопот, чего нельзя сказать о швах на териленовой ткани, которые легко истираются. В то же время, териленовые паруса прочны и не подвержены гниению. Очень сомневаюсь, что какой-либо другой ткани удалось бы вынести нагрузки во время нашего плавания.

Я все еще опасался встречи с льдинами, но наш маневр на север стоил такого количества времени, что Муатисье, по-видимому, был уже где-то рядом. Досада сподвигла меня на отчаянный шаг: я решил спуститься ниже 45 параллели и поиграть с льдинами в русскую рулетку. Мне надо было сохранить лидерство любой ценой. Границы распространения плавучих льдов выглядели по-разному в Адмиралтейских лоциях и на картах. Вплоть до настоящего времени я отдавал предпочтение фактору безопасности и прокладывал курс по лоциям, на которых граница плавучих льдов располагалась севернее. Теперь же я решил поставить свою судьбу в зависимость от карт, указывающих более южную границу льдов. Я попытался отыскать некие аргументы в поддержку моего решения и мне это удалось. Как оказалось, карты были изданы гораздо позже, чем лоции. Этого было достаточно для того, чтобы мгновенно забыть о рекомендациях Адмиралтейства. В определенной степени, мое поведение отдавало безрассудством, но я должен был первым попасть домой, поэтому риск казался мне оправданным.

После того, как мы повернули на юг, мое настроение заметно улучшилось. Через два дня после того, как мы достигли вестов, я ощутил себя бодрым и счастливым:

18 декабря 1968 года, 188-й день плавания

Посвятил весь день мелочевке. Начал со смазки частей такелажа, потом срастил два куска левого стаксель-шкота в месте, где он сильно истерся. Теперь примерно полсажени зеленого цвета, остальной шкот белого цвета. Ничего не поделаешь, приходится управляться тем, что у меня есть.

Попробовал отскрести жесткой щеткой водоросли с белой линии на корпусе, но оказалось, что щетка для этого не подходит, пришлось воспользоваться шпателем. Отдирать водоросли очень трудно. Интересно, что по левому борту растут коричневые водоросли, а по правому – зеленые. Возможным объяснением может быть то, что солнце больше светит в левый бок. Я заметил также, что упавшая в воду отодранная водоросль несколько саженей проплывает рядом с лодкой в дюймах шести от борта. Серия экспериментов показала, что такое происходит только у кормы. Наверное, поэтому водоросли обычно прикрепляются именно к кормовой части корпуса. Кроме кормы водоросли растут у самого носа выше ватерлинии. Они еще не успели укорениться, и мне удалось отодрать их в виде тонкой пленки зелени.

Морские желуди еще не успели оправиться и перестроить свои ряды после моей последней атаки на них, но я засек их крупную компанию у руля авторулевого. Как только потеплеет, я опять атакую их.

Убираясь в шкафчике в ногах моей койки, я обнаружил, что исчезли два баллончика с жидкостью для заправки зажигалок. У меня остается еще половина баллона. Спички отсырели, их серные головки мгновенно крошатся при попытке их зажечь. Боюсь, что заканчивать плавание мне придется с вечным огнем на борту.

Вскоре после 17.00 подул свежий попутный ветер. Уже явственно проглядывалась полоса туч, свидетельствующая о приближающемся штормовом фронте, поэтому я спустил Big Fellow. Хотелось бы, чтобы все фронты так спокойно проходили мимо! Спустив генакер, я поднял кливер и повернул через фордевинд. Сила ветра сейчас (19.00) чуть больше 5 баллов и мы быстро плывем вперед по локсодромии с двумя рифами на гроте и одном на бизани. Suhaili хорошо сохраняет балансировку. Постояв у руля какое-то время, я понял, что это необязательно. В таком стиле выигрываются гонки, но дай Боже, чтобы не было слишком поздно. Мы делаем около шести узлов, но скорость упадет после того, как поднимутся волны. Огромная дождевая туча прошла мимо, небо покрыто группами кучевых облаков, между которыми проглядывает синева неба. На большинстве волн барашки, но море пока еще не бушует, с северо-востока накатывают небольшие ветровые волны. Зрелище моря воистину впечатляет: над мерцающей бледным светом водной поверхностью нависла темно-серая масса туч, в паре сотен ярдов от нас кружат два альбатроса, занятые вечным поиском пищи. Днем здесь было два буревестника, но позже они куда-то исчезли – только что, написав эти строки, я огляделся и увидел их вновь!

Этим вечером я чувствую себя счастливым. За день удалось пройти хорошее расстояние и от этого душе веселее. Торжественное безмолвие Южного океана было взорвано моим пением. В мою сегодняшнюю программу было включено немало благодарственных гимнов, что является проявлением признательности к благоприятствующей стихии. Так как мне трудно читать при свете штормового фонаря, посижу наверху еще немного с бутылкой виски и продолжу импровизированный концерт. На всякий случай, лучше находиться на палубе и наблюдать за происходящим. Барометр указывает на возможное усиление силы ветра. Можно было бы сократить паруса и спуститься в каюту, но я спешу домой.

Появилась еще одна пара буревестников.

Надо выучить наизусть еще один стих из Элегии Грея. За последние три ночи я уже выучил три стиха – это полезно для памяти.

Только что зашло солнце. Отыскав разрыв между тучами и горизонтом, оно окрасило все вокруг в красное золото, даже цвет парусов изменился. Очень красиво.

По мере сокращения числа непрочитанных книг на первый план для меня выходит поэзия. Было непросто читать и одновременно держаться за румпель. При чтении приходится надолго отводить глаза от компаса и лодка начинает плыть зигзагами, но намного удобнее учить наизусть стихи. Помимо наслаждения поэзией, запоминание стихотворных форм способствует дисциплине сознания, которая в моем положении отнюдь нелишняя. Насколько я вправе судить, при встрече с людьми в Новой Зеландии я вел себя достаточно адекватно, но не уверен в объективности моего мнения. Претерпи мой характер изменения, я не смогу их заметить, поскольку ни с кем не общаюсь и не могу сравнивать мое поведение с поведением других. Время от времени, желая проверить способность речи, я записывал себя на магнитофонную ленту, но больше всего меня волновало состояние сознания. Поэтому я заучивал наизусть стихотворения, причем не только Элегию, в которой встречаются одни из лучших во всей английской поэзии строки, но и Шекспира, Бернса, Скотта, Каннингэма и многих других. Для того чтобы дать нагрузку голосовым связкам, я обычно, держа в одной руке томик английской поэзии, декламировал в полный голос стихи. Моими слушателями были кружащие над нами альбатросы и буревестники. Если декламация приводила их в недоумение, то мое пение явно тревожило птиц, поскольку голоса у меня нет, кроме того, иногда я неожиданно даже для самого себя перескакиваю с ноты на ноту. Поэтому, стремясь сохранить хоть какой-то дружеский круг общения, я ограничил пение стенами каюты. Так или иначе, самое лучшее представление в жизни я дал среди волн Южного океана.

Погода оставалась непредсказуемой. В Южном полушарии лето было в разгаре, но нам приходилось бороться с сильными штормами. Как правило, облака оповещали заранее о приближении штормового фронта. Если с наветренной стороны сгущалась низкая, темная туча, это часто означало скорый разгул стихии. При приближении тучи я решал, стоит ли сокращать паруса. Обычно я спускал грот и укладывал его, крепя на гике. Кливера и части бизани было достаточно для того, чтобы во время шторма Suhaili стрелой летела по ветру. Иногда штормовой шквал сопровождался градом. Было интересно наблюдать, как градины превращают поверхность моря в белое месиво. Однажды мы около минуты плыли впереди стены града, отстоявшей от кормы ярдов на десять. Это было странное и причудливое зрелище. Suhaili спокойно плыла вперед, как вдруг воздух вокруг нас наполнился стуком шлепающихся о поверхность воды градин. Несколько штук ударили меня по лицу, вследствие чего я на пару минут ослеп от резкой боли.

Несколько дней подряд я просыпался с сильным жжением в глазах. Я думал, что это могло быть последствием того, что немногим раньше в глаз попали брызги аккумуляторного электролита. Но сейчас болели оба глаза. Чуть позже я обнаружил причину. Одна из моих жестянок с дезинфицирующим средством раскупорилась от постоянного перекатывания по дну шкафчики и жидкость просочилась из него на пол каюты. Воздух в ней постепенно приобрел запах хорошо ухоженного общественного туалета. Воздух пропитывался столь медленно, что мне не сразу удалось заметить это. Наверное, для слизистой оболочки глаз раздражителем стали пары дезинфицирующей жидкости. Выкинув за борт зловредную банку, я залил пол каюты несколькими ведрами воды с разведенным в ней моющим средством, а потом откачал ее помпой. Затем я открыл оба люка, надеясь на то, что сквозняк вынесет в море остатки паров. Погода совсем не благоприятствовала проветриванию жилого помещения, пришлось встать на палубе у носового люка и наблюдать за накатывающимися на лодку волнами. При приближении особенно крупной волны, которая могла захлестнуть носовую часть, я закрывал люк. Вдруг, стоя там, я с ужасом увидел, как над кормой нависает гигантских размеров стена воды. Быстро захлопнув люк и защелкнув фиксатор, я хотел было броситься закрывать главный люк, но понял, что не успею. Слава Богу, уцепиться руками за снасть я успел – волна перекатилась через корму и прошлась вдоль всей палубы.

Нам всего три раза пришлось зачерпнуть кормой воды, в этот раз волна настигла нас в наиболее неподходящий момент. Через настежь распахнутый люк вода хлынула в каюту. Как только схлынула волна, я бросился к главному люку, спустился в каюту и закрыл его за собой.

Столько воды в трюме Suhaili мне не приходилось видеть ни до, ни после. Каждый крен сопровождался журчанием и бульканьем воды. Эти звуки навевали неприятные воспоминания о тридцати часах в Аравийском море, в течение которых мы с товарищами исступленно боролись за свои жизни, ведрами вынося воду из трюма. Тогда разошелся один из швов корпуса. На этот раз все было менее ужасно. Люки были задраены, внутрь волны уже не могли проникнуть. Я быстро собрал помпу и стал откачивать воду. Кто бы мог подумать, что еще десять минут назад пол в каюте был сух. Моя койка, штурманский стол, кухня и радио – все намокло. Вытереть кухню было несложно, но стол и карты сохли долго. Три ночи я спал на влажной постели, так как попытки высушить спальный мешок над печью ни к чему не привели. Радио повезло больше, чем в прошлый раз, когда на него попала вода. Обтерев корпус сухими тряпками, я привязал к полке, на которой стояло радио, обогреватель и оставил его включенным на восемь часов, чтобы горячий воздух выпарил бы всю проникшую внутрь аппаратуры влагу. Проверка показала, что с радио полный порядок – панель светилась, из динамиков раздавался треск. Самого худшего удалось избежать.

Почти вся моя одежда была влажной вот уже несколько месяцев, но мне удавалось оберегать от сырости спальный мешок, защищая его от влаги с помощью одеяла из парусины. Когда можно было рассчитывать на спокойную ночь, я не ложился на койку, а залезал в спальный мешок, не снимая с себя влажной одежды. Пока я спал, жар тела высушивал ее. Не подвергавшаяся такой сушке одежда постепенно сгнивала. С неприятным чувством я ожидал конца недели, когда усилием воли заставлял себя надевать новый комплект одежды – мокрой и холодной. Одежда на мне, по крайней мере, была теплой.

Стирка не составляла проблемы. Ведро наполнялось морской водой, в которую добавлялось моющее средство. Я замачивал одежду, хорошо тер ее, а потом спускал на канате за борт для полоскания. В дождливую погоду одежда вывешивалась на канате и пресная вода вымывала морскую. Когда дождя не было, я отжимал из одежды всю воду, какую только было возможно и развешивал ее в каюте между полками. Даже при включенном обогревателе не получалось совершенно высушить ее, пропитанная солью ткань впитывала в себя влагу. Не и прополощенная под дождем чистая одежда скоро снова впитывала влагу и начинала подгнивать. Когда я с утра надевал на себя влажную одежду, она за день несколько раз успевала промокнуть и пропитаться солью. Каждое вымачивание в морской воде вело к повышению концентрации соли в ткани – влага испарялась, а соль нет. К концу недели моя одежда покрывалась коркой, сильно хрустела при движении и была столь же удобной в носке, как железные доспехи. Тогда приходилось полоскать ее в морской воде, в которой содержание соли было на порядок ниже, чем на моих штанах.

Каждый раз, с тоской вспоминая теплые тропики, где можно спать голышом, я усилием воли заставлял себя влезать во влажный и холодный спальный мешок. Впрочем, как и в тропических широтах, на мне не было теплой одежды. Спальный мешок надо было сушить, а единственным эффективным механизмом для сушки было мое тело. Для того чтобы сделать усилие и заставить себя лечь в спальный мешок, а также ради скорого засыпания, я принимал виски перед сном, но все равно моя плоть с отвращением входила в контакт с холодным и влажным материалом. Меня била дрожь минут пятнадцать, пока мешок не согревался. Немалое усилие воли требовалось на то, чтобы сдержаться и не выскочить из мешка.

Удивительно, что подвергавшаяся постоянному воздействию влажной и грубой ткани кожа не покрылась мелкой сыпью, как это было во время предыдущего плавания. Тогда невыносимо зудящая сыпь на теле, особенно в области ног, причинила мне массу хлопот. В силу каких-то таинственных причин, в которых я так и не сумел разобраться, на этот раз ничего подобного со мной не случилось. Нынешние условия пребывания на лодке были существенно хуже, питание отличалась полным отсутствием свежих продуктов, а в качестве компенсации я регулярно глотал таблетки дрожжей.

Через два дня после того, как нас залило волной, мы попали в туман. Suhaili находилась на 47 широте, примерно в двух тысячах миль от Горна и поблизости от границы распространения плавающих льдов. Я тут же заподозрил, что мы вошли в область льда. После замеров температуры воздуха и воды выяснилось, что море намного холоднее, чем я думал. Либо мы приближались ко льдам, либо неожиданно наткнулись на апвеллинг. Апвеллинг морской воды казался маловероятным – море по-прежнему было синего цвета, никакой активности морской фауны не наблюдалось.

Такого рода знаки содержат в себе на удивление много информации. Ярко-синий цвет морской воды указывает на отсутствие в ней планктона. Питанием для планктона служат находящиеся в воде растения, не находя их, планктон отмирает и медленно опускается на морскую глубину. Единственным источником пополнения ресурсов служат места вокруг устьев рек и прибрежное мелководье. В открытом океане планктон выручает апвеллинг, поднимающий на поверхность насыщенные химическими соединениями глубинные слои воды. Поэтому, в тысячах милях от берега отсутствие птиц служит свидетельством отсутствия рыбы, которая в свою очередь, питается мелкой рыбешкой и планктоном. Обо всем этом можно догадаться, наблюдая за водной гладью. Ее синеватый оттенок указывает на отсутствие жизни в море, тогда как зеленый цвет является знаком присутствия разнообразных живых форм. Хорошим примером тому является северная часть Атлантического океана, вернее, та ее часть, где постоянно дуют северо-восточные пассаты. Устойчивый ветер медленно толкает вперед поверхностный слой воды, катя ее в направлении береговой линии Венесуэлы и Бразилии. Затем этот слой опускается вниз и растекается по океанскому дну. Вблизи африканского побережья движение воды от поверхности приводит к апвеллингу, снабжающего рыбу пищей. Этот природный факт активно эксплуатируется бурно развивающейся в Западной Африке рыболовной отраслью. Между двумя этими районами расположена океанская пустыня, чуть ли не единственный обитатель которой – саргассовые водоросли. Загадка их произрастания там, где больше ничего не живет, до сих пор остается одной из тайн океанографии. Сейчас вода вокруг Suhaili была синей, следовательно, речь не могла идти об апвеллинге, причина была в чем-то другом. Можно было ожидать появления айсбергов.

Пока держался туман, ни о каком сне и подумать было нельзя. Угрюмая мысль о столкновении с ледяной горой Suhaili – хорошее средство против сонливости. Я уже сожалел об опрометчивости, с которой решился забраться так далеко на юг. Днем туман немного приподнимался и мне удавалось немного подремать в кокпите, но все ночи я проводил на палубе, беспокойно вглядываясь в темноту, ни на секунду не переставая воображать себе выплывающие из зловещего мрака разнообразные напасти. Очнувшись после короткой дремы и увидев пробивающиеся сквозь тучи солнечные лучи, я вздохнул с облегчением. Туман медленно рассеялся, наконец, можно было позволить себе заползти в спальный мешок.

Когда я проснулся, в каюте царил полумрак, ассоциирующийся с закатом или рассветом. На часах было 6.15 и я решил еще немного поспать. Открыв через полчаса глаза, я очень удивился, увидев, что в каюте стало еще светлее. Моему уставшему, еще не пробудившемуся сознанию понадобилась пара минут для того, чтобы понять: занимается день. Я высунул голову в люк и увидел, как на востоке из моря встает солнечный диск. Испугавшись, что проспал много дольше здравым смыслом положенного, я взглянул на хронометр, на циферблате которого специальной стрелкой отмечается время, прошедшее с момента последнего завода. Стрелка указывала на 20 часов. Значит, я спал всего около восемнадцати часов, а не сутки плюс восемнадцать, как думал вначале. Тревожился я потому, что лег спать 23 декабря. Я рассчитывал на оживление в полночь чилийских радиостанций – должны же они приветствовать наступление Рождества! Слава Богу, все обстояло неплохо. Я проснулся в рождественский вечер, времени на подзарядку аккумуляторных батарей и подготовку аппаратуры было достаточно.

Будь ты дома или на борту корабля, Рождество является сугубо семейным праздником. Последние одиннадцать лет мне приходилось справлять Рождество в открытом море на кораблях компании British India Steam Navigation Company. Мысль о том, что приходится встречать Рождество в одиночестве, заметно нервировала. Впервые за время отплытия из Фалмута меня одолела ностальгия и тоска по дому. Что за глупая идея – угрохать целый год жизни на одиночество в морской пустыне, добровольно отказаться от уюта и радостей родного дома. Наверное, отец и мои братья натаскали уже поленьев из сада и вся семья расселась вокруг пышущего жаром камина в гостиной, скоро они отправятся на полуночную службу в церковь в Доуни. Мне вспомнились зимние вечера, проходившие за игрой в бридж. Воспоминания о том, как мама – моя постоянная партнерша, все время напевала за игрой Hearts and Flowers и как сестра Диана спрашивала отца, может ли она пробить масть, вызывали у меня радостный смех. Эти сцены семейной жизни, наполненной теплотой и братским чувством, так контрастировали с моим нынешними обстоятельствами, что не оставалось ничего иного, как вынуть из шкафчика бутылку виски. Если я лишен жара камина, хоть внутренности согрею.

После двух стаканов я вылез на палубу и устроившись поудобнее на крыше каюты, провел рождественское богослужение. Больше часа над океаном раздавались песнопения, я проревел все мои любимые гимны. Забывая слова, я заводил песнь сначала. После того, как я исчерпал весь репертуар, несколько песен пошли на бис. Я чувствовал себя вполне счастливым. Укладываясь спать, я думал о том, что Рождество – начало чего-то нового и хорошего.

Дневниковая запись за 25 декабря начинается словами: «Проснулся с головной болью». Несмотря на похмелье, в 9 утра я выпил за тех, кто оставался дома – в Англии было 6 вечера. Затем я стал готовить смородиновый пудинг. Рождественский обед вполне удался. Была жареная говяжья тушенка, смена блюд включала отдельно приготовленный картофель и горошек. На столе присутствовала бутылка вина, которую дал мне мой брат Майкл именно для этого случая. Я несколько переборщил с количеством пищи, поэтому смородиновому пудингу пришлось подождать до вечера. К сожалению, когда подошла очередь пудинга, он уже весь пропитался влагой.

В 3 часа пополудни я провозгласил тост за монархию, пожелав самому себе встать пораньше, чтобы послушать в 6 часов утра речь королевы. Собираться всем вместе и слушать эту речь стало уже традицией, которая добавляет Рождеству очарование. Людям известно, что кроме них эту речь слушают во многих странах, на многих континентах. Такие события делают мир меньше.

Предпринятая вечером попытка связаться с новозеландскими и чилийскими радиостанциями оказалась тщетной, зато я послушал американские коммерческие радиостанции, которые ловились довольно хорошо. Судя по всему, сложились какие-то особые условия радиоэфира, так как мне удавалось ловить радиостанции Иллинойса, Техаса и Калифорнии. Именно из сообщения одной калифорнийской станции я узнал о запуске американского космического корабля с людьми на борту. До этого мне не приходилось слышать об Apollo 8 и его команде. Это были первые люди, которым удалось облететь Луну. Три человека рисковали своими жизнями во имя научного знания и расширения границ человеческой активности, до недавнего времени ограниченной физическими рамками нашей планеты. Контраст между их волшебными усилиями и моим напряжением был воистину ужасающим. Все мои действия не стоили ничего, с точки зрения научного познания. Все сведения относительно выносливости человеческого организма, которые можно было извлечь из моего плавания, могли быть получены много быстрее и точнее посредством проведения экспериментов в контролируемых условиях.

Истина в том, что после того, как Чичестер и Роуз доказали возможность совершения такого плавания, я не мог смириться с мыслью о том, что какой-либо иностранец первым обогнет земной шар в одиночку и без остановок. Это должен был совершить британец и этим британцем хотел стать я. Я понимал, что во всей этой истории достаточно явно проглядывается эгоистический аспект. Когда мою мать спросили о ее мнении касательно моего путешествия, она ответила, что относится к нему как к «совершенно безответственному». В этот рождественский день я понял, что она во многом права. Мотивация моего пребывания на борту Suhaili проста – очень уж мне хотелось оказаться первым в мире. Помимо всего прочего, процесс реализации сокровенного желания доставлял мне удовольствие.

Несколько дней между Рождеством и Новым годом поставили это рациональное обоснование под сомнение. Погода опять испортилась и мы напоролись на восточные ветры. Я находился в 1700 милях к востоку от мыса Горн и уже начинал чувствовать дыхание преследователей за спиной, что меня сильно нервировало. Шли дни, погода не улучшалась, а мое настроение становилось все хуже.

28 декабря 1968 года, 198-й день плавания

В 04.10 меня разбудило хлопанье стакселя. Оказалось, что мы плывем на юг. Когда я, еще полусонный, выкарабкался наверх, в глаза ударило солнце. В это время, подумал я, работать негоже, спущу я его ненадолго. Ветер оставался прежним, просто Suhaili решила перейти с шага на бег! Разобравшись с парусом, я опять завалился в койку. Когда я пробудился в 08.30, первой посетившей меня мыслью было то, что я лежу не на той стороне койки. Судя по компасной стрелке, мы плыли на запад. Каким-то образом лодка умудрилась повернуть через фордевинд и теперь лежала в дрейфе. Интересно, каким образом пребывая в полубессознательном состоянии, мне удалось почуять неладное по положению тела на койке, хотя этим курсом мы идем всего несколько дней. Находясь в полусне, минуты две я не мог собраться с мыслями и обдумать ситуацию.

Я никак не мог решиться поднять кливер Big Fellow, от этого шага меня удерживало большое и темное слоисто-кучевое облако, нависающее с наветренной стороны. Но ничего особенного не произошло, если не считать нескольких легких шквалов, налетевших на нас перед обедом, когда я обычно его поднимаю. Потеря темпа огорчала, но приходилось утешаться мыслью о том, что мы оказались южнее – на 47° южной широты. Мы все еще плывем на юго-восток. С этим ветром, дующим то с северо-северо-востока, то с северо-востока, ничего больше не остается, а я не желаю усугублять положение, которое и так оставляет желать лучшего.

Когда нас настигали слоисто-кучевые облака, они проливали легкий дождь, который не доставлял особых хлопот, если не считать ухудшения видимости, по крайней мере, до настоящего времени. Однако, стрелка барометра упала. Полоса хорошей погоды не может продолжаться вечно.

Сегодня я три раза пытался услышать сигнал точного времени от радиостанций Лас-Салинаса, Сан-Франциско и Каллао, но на указанных частотах ничего не удалось разобрать. Кажется, мои приборы не очень отстали, хотя прошлой ночью я услышал, как диктор из Эль-Пасо в Техасе объявил о том, что «сейчас точно полночь», за десять секунд до наступления таковой на моем хронометре. Знать бы, в какой именно момент произнесения этой фразы стукнула полночь и был бы полный порядок. Эх, старая, добрая ВВС!

Завтрак состоял из банки тушеной фасоли. На ланч – жареный сыр с фасолью, а на обед – бекон и фасоль ризотто. У меня несварение желудка!

29 декабря 1968 года, 199-й день плавания

Проснулся позже обычного времени из-за того, что накануне засиделся допоздна. Утром какое-то время дул восточный ветер. Сдаюсь! Все справочники и лоции следует переписать заново или они под завязку полны опечатками. Лучшее, что мы смогли выжать из левого галса – 160°. Левый галс нам удается чуть лучше, так мы идем против старых волн, но лучше все-таки переместиться на 020° севернее. Бедная Suhaili, ей приходится туго, что неудивительно – строили ее не для Южного океана. Сегодня, протирая рамку барометра, я случайно ударил по нему и стрелка подскочила на три миллибара. В прежнее положение она так и не вернулась, может быть, поднялось давление. Но такого рода свидетельства ненадежны и доверяться им не следует – ветер меняется согласно правилам, известным лишь ему самому. Надеюсь на северный или южный ветер, при котором Suhaili хорошо держит курс и развивает максимальную скорость.

Позже: сейчас 12.45, только что я попробовал новый галс. На нем у нас хорошо получается держаться 180°, следовательно, мы опять идем 020°, делая около узла по ухабистой дороге – море покрыто зыбью. Мне удалось лишь приблизительно высчитать угловую высоту солнца над горизонтом. Оно скрывалось за тучей, поэтому пришлось довольствоваться наиболее яркой точкой, которая дала мне 48½° южной широты. Эта имитация зигзагообразного движения в северном направлении напоминает игру в лошадку-качалку. Я не в состоянии переиграть эти погодные условия. Если бы я верил в злых духов, все было бы понятно, что какие-то злобные сущности решили не дать мне выиграть гонку и надо отдать им должное за эффективность действий. Если честно, то я совершенно не понимаю происходящего. Случается, что в этих местах дуют случайные восточные ветры, но в течение последних пяти дней они превалировали. Иногда я думаю, что мой секстант вышел из строя, хотя, судя по всему, если он и привирает, то совсем чуть-чуть. Утренние и вечерние визирования последних дней показывают погрешность, которая объясняется тем, что мне точно неизвестно, насколько отстает хронометр, тем не менее, погрешность не превышает 15 миль. Впрочем, однажды ветер уже обошел все румбы компаса, ему ничто не помешает повторить это упражнение.

Есть прекрасная молитва Джона Дэвиса, елизаветинского моряка. Его корабль, команда которого сократилась с семидесяти трех человек до пятнадцати, три раза относило ветрами от входа в Магелланов пролив. «Боже Всемогущий, молю Тебя о том, чтобы мы сумели продвинуться вперед. А если, согласно Твоей воле, нашим смертным сущностям суждено окончить свои дни, да случится это при продвижении вперед, а не при возвращении»… И я еще думаю, что у меня проблемы! Особенно сильное впечатление оставляют слова «при продвижении вперед, а не при возвращении». Какими людьми были наши предки! Все мои жалобы кажутся нелепыми, как только подумаешь, с какими трудностями им приходилось справляться. Причем, без единой жалобы!

Только что я замерил послеполуденную высоту солнца и сверил ее с предполуденным визированием. В обоих случаях высота была 54°37,6'. Время предполуденного замера – 10.23, после полуденного – 14.31. Промежуток времени между двумя визированиями – 4 часа 8 минут. Разделив время на два, получим полдень в 12.27. Как и ожидалось, это было время западной долготы 111°15′. Если обошлось без грубых ошибок (в расчет не принимаются перемещения лодки и склонение солнца), цифры должны отражать реальное положение дел.

17.0. Ветер чуть изменил направление. Пришлось немного убрать паруса, так как лодку временами сильно бьют волны (писать очень сложно, руки сводит от холода). Волнение на море поднялось быстро, теперь по нему вовсю гуляют волны. Я заметил, что волны быстро вырастают в размере после того, как налетает шквальный ветер. Когда он стихает, волны тут же опадают иногда сразу, а иногда на это уходит несколько минут. Сейчас я сижу в полном штормовом обмундировании внизу и поглядываю в иллюминатор на три ряда черных слоисто-кучевых облаков. Интересно, что они принесут с собой?

30 декабря 1968 года, 200-й день плавания

Я надеялся быть уже у мыса Горн, но если все будет идти по-прежнему, мы дойдем до него только в феврале. Чувствую себя подавленным и ужасно расстроенным. Совокупный результат наших суточных усилий – 1° к востоку и около 2° к северу. Дует в основном юго-юго-восточный ветер. В полдень я изменил курс и теперь мы плывем на юго-запад. На прежнем курсе мы шли быстрее, но я не намереваюсь забираться дальше на север. В настоящий момент ничего более стоящего сделать нельзя. Хорошо, что рядом никого нет. Я не отношусь к типу людей, спокойно мирящихся с неблагоприятными обстоятельствами. Сейчас я в таком настроении, что легко мог бы прибить кого-нибудь. Готов поспорить, что пока я бесконечно меняю курс, плыву то на север, то на юг, где-то на западе – причем, не очень далеко от меня – француз наслаждается вестами.

При каждом взгляде на компас я чуть ли не физически ошущаю свою беспомощность. Что случилось с этой проклятой погодой? На всем пути от мыса Доброй Надежды до Австралии только два дня ветер дул мне в лицо. После Новой Зеландии восточный ветер дует уже двадцать дней, причем плыву я южнее, где вестов по правилам должно быть больше. Волнение на море лишь усложняет жизнь. Я попробовал выжать из Suhaili максимум возможного и волны одна за другой перекатывались через нее. С каждой волной в голове все настойчивее вертелась мысль о запасе прочности корпуса. В голове тут же всплыло воспоминание об Аравийском море, где у нас разошелся шов. Разнервничавшись, я сократил паруса, после чего лодка отказалась держать курс и все время норовила уйти в фордевинд. Вскоре после полуночи мне удалось справиться с проблемой и я заснул как убитый.

В результате всех этих напряженных усилий удалось продвинуться в восточном направлении на 1°, и в этом большая заслуга течения. Перемена направления ветра на четыре пункта в ту или иную сторону значительно увеличит скорость продвижения, но в данных обстоятельствах я ничего не могу сделать и это меня бесит. Какого черта, спрашивается, они не обозначили на картах этот участок океана, как район с переменными ветрами, а не с западными? Сейчас мы с трудом пробиваемся сквозь волны на юг. Все паруса подняты, но на гроте взят один риф, я стараюсь по возможности цепляться за наветренную сторону. Судя по всему, ветер скоро усилится и можно будет увалиться под ветер.

Стараюсь далеко не удаляться от 48° южной широты. Так я сохраню дистанцию в 120 миль до линии плавучих льдов, от которых яхте одиночника лучше держаться подальше. Завтра в полдень опять поверну на север, и буду продолжать вилять до тех пор, пока не возьмется за ум погода, или я не сойду с ума.

Я изменил свое решение о перемене курса в 18.30, так как продолжал дуть переменный ветер и после предыдущего поворота мы продвинулись до 055°.

В конце концов, ветер определился с направлением – подул устойчивый зюйд-зюйд-ост. Ну, наконец! Мы быстро плывем на восток. Но разгулявшийся ветер вздыбил юго-восточные волны, которые перехлестывались с восточными волнами, которые были прежде, и поэтому я вынужден был поумерить пыл и приспустить паруса. Нас сильно качало, все волны перекатывались через нос.

31 декабря 1968 года, 201-й день плавания

Наполовину высунувшись из люка, я с беспокойством наблюдал за нашим движением вперед. Часа в два ночи я решил дать себе передышку и постараться заснуть. Только я разделся и залез в спальный мешок, как лодку подняло в воздух, после чего она с такой силой шлепнулась о воду, что у меня перехватило дыхание. Наспех надев на себя одежду, я бросился спускать грот. Каждые несколько минут порывы ветра достигали 9 баллов, в промежутках он дул с силой в 6 баллов. И дождь, и морская вода были очень холодными.

Я поднял стаксель и взял рифы на бизани, но оставил при этом кливер, так как мы хорошо плыли вперед. Немного времени спустя ветер стал еще сильнее, и я решил спустить кливер, пока это еще было возможно. Скорость мгновенно упала. Я чувствовал сильную усталость, надо было обязательно поспать. Стрелка барометра продолжала опускаться, волны напротив, становились все выше и выше. Я стравил перлинь и убрал бизань, после чего лодка легла на норд-норд-вест. Ничего не поделаешь. Мои силы не беспредельны, сон штука обязательная и было бы безумием в такую погоду сильно нагружать Suhaili и оставлять ее без присмотра.

Где-то после 05.00, когда все выглядело более или менее спокойно, я отправился спать, предварительно разогрев, продрогшие кости горячей водой с виски. Убирая грот, я порвал ремешок наручных часов. К счастью, удалось схватить часы до того, как они отправились на дно Южного океана. Я спрятал их в ящичек, в котором хранились ножи. Проснувшись, я некоторое время тупо смотрел на голое запястье, пытаясь сообразить, почему на нем ничего нет. Наконец вспомнив, я вытащил из-под моей подушки – трех свернутых свитеров – верой и правдой послуживший мне старый будильник, теперь изрядно побитый и покрытый ржавчиной. Было около 12.30, значит, я сумел поспать семь с половиной часов. Мы все еще двигались на норд-норд-вест, но восточные волны исчезли, по морю вперемежку с ветровыми волнами двигались крупные волны с юго-юго-востока. Больше всего меня обрадовал барометр, стрелка которого двигалась вверх. Полагая, что сможем разрезать волны под сокращенными парусами, я решился на поворот, для чего поднял немного бизани. Лодка плыла так хорошо, что я выбрал саженей двадцать перлиня и поднял стаксель. Мы шли почти перпендикулярно волне примерно с 15° креном на левый борт. Случайным волнам удавалось накрыть нас, но, в общем и целом, Suhaili отлично справлялась с этими бестиями. Всегда знаешь заранее, какая волна захлестнет лодку, так как перед этим они всегда разбиваются и вы можете услышать грохот. Дождь льет не переставая, выбивает дробь на палубе и на крыше каюты. Его глухая и отрывистая речь накладывается на протяжные завывания треплемого ветром паруса. Съежившись в комок, я сижу на койке и жду. Сейчас это единственно возможное занятие – ждать, когда ослабнет ветер. Ветер сменился градом. Я вижу градины на световом люке. Надо относиться к этому по-философски. Главное, что ветер сменил направление и как только он немного успокоится, мы уйдем на восток.

19.0. Ветер стихает, а стрелка барометра поднимается. Я только что втащил на палубу 50 саженей перлиня. Хотел поднять грот с полностью взятыми рифами, но волны пока еще высоки, лучше подождать, пока они немного улягутся. Отдельные волны все еще обрушиваются на палубу, и каждые десять минут налетает сильный шквал. Поэтому я вернулся на койку и читаю «Историю западной философии» Бертрана Расселла.

Новый год принес перемены. На самом деле, я не заметил наступления 1969 года, будучи занят корректировкой нашего курса. Неблагоприятные погодные условия хороши, так сказать, тем, что постепенно привыкаешь к напряженному режиму плавания и после установления благоприятной погоды уже можешь выжимать из лодки все.

1 января 1969 года, 202-й день плавания

Прошлой ночью я сумел поднять грот, но рано утром пришлось опять опустить его. Ветер был терпимым, но волны были такими неприятными, что мы почти не двигались вперед. На этот раз мне не удалось вовремя лечь спать – заснул уже после полуночи, как следствие, встал поздно. Мне удалось поднять все незарифленные паруса сегодня. Ветер изменил направление на зюйд-зюйд-вест и немного успокоился, к сожалению плыть быстро у нас не получается из-за волн, идущих с зюйд-зюйд-оста и ветровых волн, которые, впрочем, должны скоро исчезнуть. Надеюсь, ветер перестанет обходить компас по кругу. За последние две недели он уже совершил два оборота, что означает, чуть ли не постоянное перекрестное море, волны идущие в перехлест друг другу. Старая, добрая Suhaili недостаточно длинна для того, чтобы добиться успеха в такой ситуации. Хочу поднять парус Big Fellow, ветер ему вполне подходит, но сначала пусть хоть немного улягутся волны.

15.50. Кливер Big Fellow работает несмотря на темные тучи с наветренной стороны – я хочу домой! Я оставил штормовой стаксель, у которого тот же фал и шкот, что и у кливера Big Fellow, потому что навредить ничем он не мог, напротив, облегчал работу по поднятию более крупного паруса. Поскольку я был занят починкой швов на бизани, сегодня у меня было мало свободного времени. Смена парусов происходила следующим образом: в первую очередь, надо было ослабить фал, после чего до провисшего штормового стакселя можно было дотянуться рукой и открепить его. Затем фал травился до тех пор, пока парус не опускался на палубу, после чего он отвязывался. Далее, крепились фал и боковые шкоты кливера Big Fellow, и он поднимался на половину фала для того, чтобы уберечь его от воды при поднятии вперед за шкот. Быстро покончив со шкотом, я поднимал парус, туго натягивая его, и заводил на корму для корректировки. Наконец, спускался кливер. Ослабив фал, я найтовил его двумя узлами и оставлял его шкот, что позволяло мне в случае необходимости вновь поднять его за полторы минуты. Я вынужден был оставлять впереди поднятый парус, так как без него Suhaili тут же пришла бы к ветру, поэтому я всегда ставил парус перед тем, как спустить другой. Когда мне опять придется убирать Big Fellow, я сначала подниму кливер, который не только помогает лодке держать нос по ветру, но и служит некоей защитой от ветра, при наличии которой легче управиться с Big Fellow. Недавно я заплел канат на шкоте Big Fellow, за счет другого каната и теперь за него легче ухватиться при работе с парусом.

На удалении 1500 миль от мыса Горн или, как его еще называют в испаноязычном мире – Cabos de Homos, я все чаще стал задумываться над возможными проблемами, с которыми придется иметь дело у оконечности Южной Америки. Мыс Горн имеет репутацию одного из наиболее опасных мест на планете. Я уже прочитал все, что можно было найти о мысе Горн в лоциях, а также ставшую классикой книгу Ричарда Дана – Два года на палубе (Richard Dana, Two Years Before the Mast). Книга, ставшая отчетом о том, как южной зимой он на Alert обогнул мыс с запада на восток. Сценарий нашей встречи с мысом Горн выдержан в щадящих тонах. Мы собираемся обогнуть его при попутных ветрах, нам не придется вынести и малой толики мук, заставивших в шестнадцатом веке Джона Дэвиса повернуть обратно, или выпавших на долю Джошуа Слокама и Дэвида Льюиса в 1965-ом. Они двигались с востока на запад. Стремясь избежать дующих с запада ветров, они выбрали намного более опасный маршрут, пролегавший через Магелланов пролив, где бушуют знаменитые вилливо (williwaws) – сумасшедшие шквалистые ветры, которые могут придти с любого направления. В Магеллановом проливе в целом превалируют восточные ветры, но проблема в том, что здесь ветер меняется, чуть ли не мгновенно.


Штормовое парусное вооружение в Южном океане.
40-футовый штормовой кливер и частично бизань.

В наше время опыт парусного плавания начинает постепенно утрачиваться. Еще лет шестьдесят назад значительное число кораблей Торгового флота Её Величества ходило под парусами. Пресса и радио создали окутанный флером ужаса и тайны миф о мысе Горн как о месте, где круглый год, не затихая ни на минуту, бушуют ураганы. В действительности же, мыс Горн, как и все части Южного океана, находится в зоне постоянно перемещающихся в восточном направлении зон пониженного атмосферного давления. Из этого следует, что погода здесь достаточно типична для этих широт и для нее характерно чередование штилей и штормовых ветров. С другой стороны, эффект от штормового ветра у мыса Горн совершенно иной, нежели в открытом океане, поскольку здесь море сужается между Южной Америкой и Антарктидой. Высокая горная гряда на западном побережье южноамериканского материка спускается почти до самой его оконечности. Эта гряда как бы направляет двигающийся на восток поток воздуха в своеобразную воронку – пролив Дрейка, лежащий между мысом Горн и расположенной в пятистах милях южнее землей Грэхема.

Впрочем, хорошо подготовленной и снаряженной лодке вполне по силам выдержать здешние погодные условия. Если мы заберемся южнее и сумеем увильнуть от вилливо, то нам не должно встретиться ничего такого, что представляло бы угрозу для Suhaili. Если сила ветра поднимется до ураганной, мы естественно, окажемся в опасности, но ураганы редки даже у мыса Горн. На остальных же отрезках традиционных маршрутов кругосветок и о них вообще никогда не слышали.

Опасность для судов представляют не ветры, а волны, которые они поднимают. Не знаю, какой фантастической силы ветер сумеет снести мачты при спокойном море, но когда на лодку накатывают гигантские волны, нагрузка на мачты и парусную оснастку многократно возрастает.

Еще одна опасность в том, что лодка может резко сойти с курса и накрениться перед опрокидывающейся волной, и если ее удар придется по концевым бимсам, мачты почти наверняка переломятся. Но если за лодкой тянется достаточной длины перлинь, удерживающий корму по ветру, сломать мачты сможет только по-настоящему гигантская волна. Я считаю самой серьезной опасностью ситуацию, подобную той, в которой мы оказались при проходе через пролив Фово, когда нас неожиданно накрыл фронт низкого атмосферного давления. Сильный ветер дул с одной стороны, а волны катились с другой – ветер против прилива, который так ненавидят моряки, но только в огромном масштабе. Suhaili уже удавалось выходить победительницей из подобной ситуации и повторись она у мыса Горн, нам, по крайней мере, не придется бороться с подветренным берегом.

В книге Дана о плавании зимой вокруг мыса Горн не говорится ни о чем, что могло бы серьезно угрожать Suhaili, если не считать льдин, но напороться на них в январе было маловероятно. Тем не менее, поскольку море требует ответственного отношения к нему, я приступил к тщательной проверке состояния лодки.

Наибольшую угрозу безопасности представлял Адмирал. После того, как отказал автопилот, я сохранил основную конструкцию из труб, служащих чем-то вроде защитного барьера по обоим бортам. Иногда во время шторма я привязывал себя к металлическим стойкам, чтобы не оказаться смытым в океан. Но со временем две из четырех опор сместились. Случись такое еще с одной, а это могло произойти в любой момент времени, развалилась бы вся конструкция. В свою очередь, это могло бы разорвать палубу и повалить бизань-мачту. Дождавшись снижения хода лодки, я ножовкой подпилил стойки у основания и сбросил всю конструкцию в море. Для справки, это произошло на 48°23′ южной широты и на 97°35′ восточной долготы. Я осмотрел и подтянул все винтовые стяжки спасательных тросов, что дало мне определенное ощущение безопасности. Итогом приготовлений к возвращению в Атлантический океан стало сокращение моего жизненного пространства на несколько футов, с каждого борта. Suhaili неожиданно уменьшилась в размере, но ей стало свободнее, как старой леди, наконец снявшей с себя тугой корсет. Испытанное лодкой чувство облегчения передалось и мне. Suhaili стала чуть более безопасной и легкой, я избавился от предмета постоянного беспокойства, от потенциальной угрозы. Было похоже на то, что мы очистили палубу перед боем.

8 января 1969 года, 209-й день плавания

Судя по всему, 17-ого мы будем на траверзе мыса Горн.

Пятый этап. Мыс Горн

9 января 1969 года – 17 января 1969 года (210–218 дни плавания)
9 января 1969 года, 210-й день плавания

Только что услышал по радиостанции Voice of America о том, что чилийский флот попросили отыскать поврежденный кеч, пробивающийся к мысу Горн. Яхтсмен-одиночка – это я, опережает ближайшего конкурента на 3000 миль. Это хорошая новость, даже если разрыв уже сократился до 2000 миль, гонка еще не проиграна. Борьба продолжается. Не знаю, что подразумевалось под повреждениями.

Попытался установить связь на частоте 2182 килогерц, хотя я отчетливо разбирал голоса, меня явно не слышали. Возможно, завтра повезет больше.

Подзарядка батарей длилась четыре часа. Утром привел в порядок топливопровод. Вечером в каюте было прохладно настолько, что я зажег печь. Как обычно, за этим последовал выброс жирного дыма, печь сильно отсырела. Конденсат капает со всего такелажа.

10 января 1969 года, 211-й день плавания

В 04.30 меня разбудило резкое движение лодки. Мы перешли в бейдевинд. Это стало понятно сразу, как только я выглянул в люк: ветер трепал две половинки лопнувшего аккуратно по шву грота. Я спустил его и тут же отправился досыпать. Следствием ночного аврала стало то, что я проснулся поздно, проспав время утреннего визирования в 10.15. Значит, сегодня придется обойтись без долготы, так как к полудню туман еще закрывает небо. Когда готовил завтрак, лодку сильно качнуло и мою руку облепила словно докрасна раскаленная овсянка. Пришлось украсить запястье двумя пластырными заплатками размером в полкроны каждая. Они продержатся на руке до того, как я решу облечься в штормовое обмундирование – жесткий рукав штормовки наверняка сдерет пластырь. Пришлось снять парус с грот-мачты – на зашивание уйдет много времени.

Разорванным швом проблемы грота не ограничивались. Края сильно пообтрепались, надо было их обрезать и обметать. Пока же я поднял старый грот, который находился в гораздо лучшем состоянии, нежели я предполагал. Может быть, я вообще его оставлю, он изготовлен из материала лучшего качества, легче и чуть больше…

Вечером, когда я пил кофе, сидя у люка, примерно в кабельтове от нас появилась стайка небольших птиц. Их движения были порывистыми и резкими. Возможно, это были буревестники, но мне никогда не доводилось видеть их, сбившимися в стаю и летающими так высоко. Возможно ли, чтобы земля была уже настолько близко, что до нас долетали оттуда птицы?

Не будучи уверен в долготе, на которой мы находимся, сделал выбор в пользу безопасности и на ночь изменил курс, теперь мы плывем на юго-юго-восток. Не удалось ни с кем связаться по радио, но я поймал новости радиостанции ВВС на частоте 6 мегагерц, чему очень обрадовался.

11 января 1969 года, 212-й день плавания

Простоял у руля с 08.00 до 20.00. Устал, но зато повеселился вдоволь, ветер все время усиливался и мы здорово летели по волнам. На ночь я немного сократил паруса и положил лодку на курс 120°, гарантировавший разлуку с берегом. Полдень был упущен из-за тумана и облаков, но вечером я сумел провести два визирования. Как оказалось, в 20.00 мы находились в 240 милях к западу от входа в Магелланов пролив. Стрелка барометра резко упала, и все указывает на приближающийся шторм. Сегодня придется спать, не снимая штормовки. Я тороплюсь. Выжму по максимуму из лодки и сам выложусь до конца, но пройду на этой неделе мыс Горн и выйду в Атлантический океан. С нетерпением ожидаю записи в вахтенном журнале ровно через неделю!

Я чуть не содрал сегодня пластыри, но все обошлось – им удалось удержаться на руке. Сейчас не время для открытых ран на запястьях.

Вновь попытался установить связь на частоте 2182 килогерц и опять впустую. Хотя и слышал людей, но ответа от них не получил. Радиопомехи оказались слишком серьезными даже для радиостанции ВВС на частоте 6 мегагерц.

12 января 1969 года, 213-й день плавания

Спал плохо. Когда проснулся, небо было синим – хоть какое-то разнообразие. Несмотря на налетавший время от времени шквалистый ветер, небо на три восьмых оставалось чистым, поэтому проблем с определением координат не возникло. В полдень мы находились в 480 милях от мыса Горн.

Утром погода была, мягко говоря, малоприятной. Сильный ветер временами достигал шквальной силы, на море гуляли высокие волны, в том числе и ветровые. Пришлось подобрать паруса, чтобы не утерять контроль над движением лодки. Примерно через час рука совершенно обессилела. Оторвал один из пластырей: было чертовски больно.

В зажигалке кончился газ, спички отсырели и никуда не годятся. Пришлось зажечь мой вечный огонь – штормовой фонарь. У меня есть шесть пачек спичек со спасательного плота, но их хватит дней на сто, поэтому я держу их про запас.

13 января 1969 года, 214-й день плавания

Проснулся, нет, это не то слово, так как всю ночь я провел как в полудреме, в 05.00, когда внезапно с северо-северо-запада налетел ветер. Спустив грот, я не стал спускаться вниз, а стал наблюдать за тем, как необычайно быстро росли волны. Убирая парус, я содрал себе второй пластырь, поэтому пришлось перевязать запястье.

Все утро мы без помех и происшествий бежали по волнам, но днем я заметил, что кливер-штаг перетерт. Три его стренги разделились около нижней раксы. От греха подальше я убрал парус и поднял вместо него штормовой стаксель. Я не собираюсь лезть сейчас на мачту и снимать ванту, а иначе мне ее не измерить. Пока я удовлетворился тем, что срастил короткий строп, который соединил рычаг с кливер-шкотом, что послужит кливеру опорой. Для того чтобы снять старый штаг, мне пришлось ползти по бушприту, цепляясь за него чуть ли не ресницами, и обеими руками поработать гаечными ключами. Какое удовольствие я получил от всего этого можно судить по тому, что вихляющий и качающийся нос лодки попеременно то опускал меня под воду, то поднимал вверх футов на пятнадцать. Это был первый случай за три с половиной месяца, когда я воспользовался привязным ремнем безопасности. Я планировал на сегодня починку грота, но из этого ничего не выйдет, так как от усталости сводит руки.

Дует ветер, вполне соответствующий репутации мыса Горн – стабильные 8 баллов, а порывы и того пуще. Я воздерживаюсь от травления перлиня, поскольку Suhaili чувствует себя прекрасно и чем быстрее мы обогнем южную оконечность американского материка, тем лучше будет для нас. Стрелка барометра поднимается, но вчера вечером она вела себя точно так же.

Прежде, чем лечь спать, попытаюсь поймать сигнал времени и дозвониться до кого-нибудь на частоте 2182 килогерца. Каюта как гирляндами увешана мокрой одеждой, с которой капает. У меня больше не осталось сухих штанов. Зажечь печь я уже не могу себе позволить, потому что вечный огонь (который сегодня задуло) сжигает слишком много керосина. Когда доберусь до пассатов, позволю себе сжигать по спичке в день, между завтраком и обедом.

У меня осталось 110 сигарет. Поскольку я отказываюсь ограничивать количество выкуриваемых сигарет, через неделю придется избавляться от вредной привычки или начать курить чайные листья! У меня также имеется шесть бутылок виски и четыре – бренди, что совсем неплохо. За все время плавания я выпил четырнадцать бутылок алкоголя, причем одна пролилась почти целиком, я успел опорожнить лишь одну рюмку. В среднем получается одна бутылка за шестнадцать дней. Это немного превышает средний уровень потребления мной спиртных напитков, однако с учетом текущих обстоятельств – совсем неплохо.

Попытался выйти на связь на частотах 8110 и 2182 килогерц. Ничего не вышло даже после того, как я предварил звонок тремя Pan (Pan, Pan, Pan – сигнал срочности сообщения). И это несмотря на то, что я мог слышать корабль, который, судя по силе сигнала, был совсем близко от нас. День завершился выпуском новостей радиостанции ВВС после сигнала точного времени.

14 января 1969 года, 215-й день плавания

Еще одна беспокойная ночь, чувствую, что сильно устал. Я специально проснулся в 04.00, чтобы осмотреть горизонт. Красными воспаленными глазами я смотрел на восход солнца. Это было не самое лучшее утро. Повернув через фордевинд и подняв стаксель, я вернулся в койку. Опять проснулся в 08.00, приготовил на завтрак свинину и бобы. Я целое утро провозился с радио, пытаясь поговорить с кем-нибудь, но голоса были слышны только на тех частотах, для которых у меня не было кварцевых фильтров, а на частоте 2182 килогерца никого не было. Вечером опять попробую.

Вертлюжный штырь грот-мачты опять сломался. На этот раз раскололась бронзовая отливка, по-видимому, из-за того, что держащая зажим гайка была завинчена слишком туго. Зажим переклинило, гик всей своей тяжестью налег на отливку, которая не выдержала нагрузки и треснула. Это случилось вечером при поднятии грота. Ужасно неприятная ситуация.

Обнаружив, что вчера нас немного снесло на восток, а теперь лодка поджимается к подветренной стороне, мы повернули через фордевинд. Вскоре после этого шкот кливера вынесло вперед и обвисшая нижняя шкаторина начала хлопать на ветру. Я прикрепил к ней несколько шкотов, что стоило мне парусной иглы, которую я уронил за борт, пытаясь сохранить равновесие.

Теперь мы лишились кливер-штага, поврежден кливер, сломан вертлюжный штырь грота, а новый парус грота, у которого шкаторина обшита тросом, разорван пополам. Суетиться не стоит, я поставил на огонь чайник, сейчас выпью кофе и спокойно обдумаю создавшееся положение – надо решить, как быть с аварийным штырем. Можно будет установить парус, к примеру – старую бизань, используя один из подвижных брусов в качестве гика. Займусь этим завтра. У меня нет никакого желания ложиться здесь в дрейф, будучи не в состоянии нормально плыть под парусами. Без грота в крутой бейдевинд Suhaili не пойдет.

Позже: кажется, я придумал, как быть с вертлюжным штырем (опять пишу при свете свечи). Это значит, после возвращения домой мне понадобится новый гик, но дело того стоит. Все дело было в том, чтобы найти способ крепления гика к вертлюжному зажиму. Для этого требовались две плоские металлические детали, крепящиеся по сторонам гика и выступающие на длину, достаточную для их скрепления с захватом посредством болтов. Этот вариант отпадал, поскольку у меня не было таких металлических деталей. Впрочем, одна металлическая штука у меня имелась – румпель руля автоуправления. Убрав сломанный фитинг, я сделаю продольный распил паза до сердцевины гика и прикручу болтами к нему металлическую пластинку. В румпеле уже были просверлены отверстия, если быть точным – три отверстия, и еще до наступления темноты я закруглил концы, подогнав деталь к захвату. Затем я просверлил отверстие под болт. Ветер почти прекратился и если завтра погода будет такой же, работа будет завершена. Сложнее всего найти острые сверла. Конечно, на отремонтированный гик парус уже не закатать, но к счастью, заказывая паруса, я попросил вшить в них рифовые шнуры.

Еще немного и сегодня вечером поставил бы старую бизань. Я уже вытащил ее наверх и вновь прикрепил к передней шкаторине несколько раксов, которые были сняты из-за того, что у бизани и грота разные направляющие, но усталость дала о себе знать. Уже четыре ночи подряд, как мне не удавалось нормально поспать. Отложу все на завтра.

Кажется, сегодня вечером я слышал чайку.

15 января 1969 года, 216-й день плавания

Накануне чувствовал такую усталость, что с трудом смог заснуть. Звон будильника разбудил меня в 05.00. Поскольку ветер изменил направление, я повернул через фордевинд и занялся установкой на грот-мачту запасного паруса для бизань-мачты. Позавтракав свининой и фасолью, вернулся наверх поработать над гиком грота. К середине дня мне удалось прикрепить металлическую пластину болтами к гику. Успех обошелся мне в шесть сломанных сверл. Чтобы уменьшить вероятность расщепления, я использовал фиберглас, затем я дважды обернул турецкую оплетку вокруг сочленения. Слава богу, что в пору моего ученичества еще обучали такого рода устаревшим штучкам.

Хорошая турецкая оплетка – наилучшая обмётка тросом из всех мне известных. Когда я пошел на третий оборот, пришлось трос протаскивать канатной свайкой. При первой же возможности, наложу еще два оборота оплетки. Часам к шести вечера я оставил гик в покое, надо было дать затвердеть фибергласу. К сожалению, ветер и волнение на море медленно, но верно усиливались с самого утра, так что когда я возился с тросом, мы уже черпали носом воду. «Я думаю о Ричарде Дана, стиснуть зубы и продолжать движение!»

За день мы прошли 90 миль, что является очень хорошим результатом. Мы достигли 137° и в этом нам, судя по всему, помогло течение.

Я был с головой погружен в мои турецкие оплетки, когда неожиданно раздалось громкое хлопанье из-под самого носа лодки, тяжело махая большими крыльями, взлетел альбатрос. Видно, он заснул на воде и чуть не попал под форштевень.

Барометр не предвещает ничего хорошего. За час стрелка упала на целый миллибар, что не может не вызывать тревогу. Раньше такого не случалось, а область, в которой мы находимся, знаменита своими штормами. Когда днем усилился ветер, я взял рифы на бизани, которая играла у меня роль грота. Кроме того, я опустил шкот так низко, что его конец нависает над крышей каюты. Можно было поставить грот с тремя взятыми рифами, но помимо того, что хочу по возможности дольше не трогать фиберглас, зарифленный грот больше бизани, которая сейчас поднята. Сейчас мы почти дрейфуем. Было бы неразумно оставлять на ночь паруса поднятыми, ведь в любой момент можно попасть под удар шквала, а курс, которым мы следуем, приведет нас ко льдам уже в пятницу, если мы не сумеем сбросить скорость. Надежда на течение, оно несет нас на восток. До мыса Горн остается пройти миль двести. Падающий барометр и ветер с северо-востока могут означать приближение фронта пониженного давления. Если это так, следует ожидать изменения направления ветра, что нас вполне устроило бы. Надеюсь, попутный ветер не окажется слишком свирепым.

Не буду храбриться и признаюсь, что сегодня вечером чувствую себя немного испуганным. Если бы не усталость, чувство страха, было бы еще сильнее, я думаю. Что же, на всё воля божья, но сплю я одетым.

Сегодняшний инцидент стоит того, чтобы упомянуть о нем. Сварив себе кофе, я решил, что неплохо было бы проверить уровень жидкости в бутылке из-под бренди. Налив себе рюмку, я уже готов был опрокинуть ее, когда заметил, что держу в руке бутыль с керосином!

16 января 1969 года, 217-й день плавания

Это была депрессия. Ночью нас накрыл фронт пониженного атмосферного давления. Я проснулся в 05.00, когда ракc штормового стакселя сорвался со своего штага. Сила ветра достигала 10 баллов. Не мешкая ни минуты, я спустил парус, выбросил за борт перлинь. Видя, что Suhaili нормально справляется с ветром и волнами, вернулся в койку. Штормовое обмундирование пришлось снять, так как оно все пропиталось влагой и не позволяло теплу тела высушить надетое белье. Зазвеневший в 08.00 будильник не смог меня вытащить из постели и я проспал еще два часа. Стрелка барометра развернулась вверх, ветер и волны чуть поутихли, поэтому я поднял дополнительные паруса.

Правая рука доставляла мне беспокойство. Утром с запястья отвалились последние остатки пластыря. На руке теперь зияет рана шириной в дюйм, идущая от большого и указательного пальцев к запястью. Кожа сошла, рана сочится сукровицей. Попытался высушить ее, но ведь это ожог – не могу подводить руку близко к огню. Когда поднимаюсь наверх, ветер обжигает рану. Очень больно.

Я не собираюсь ложиться спать допоздна, буду наблюдать за горизонтом, где с подветренной стороны должен показаться остров Диего Рамирес.

Только что прослушал новости радиостанции ВВС. Разногласия относительно формата конференции привели к переносу даты начала полномасштабных переговоров относительно прекращения войны во Вьетнаме! Неудивительно, что современная молодежь не испытывает абсолютно никакого чувства уважения к старшему поколению.

Снаружи мертвецкий холод. Мы идем под кливером, стакселем и зарифленной бизанью, чего вполне достаточно для налетающих почти каждые полчаса шквалов. Без помощи течения мы не сумеем пройти мыс Горн до полуночи следующего дня. Стрелка барометра прекратила подъем, и опустилась за последние три часа на один миллибар. Хочется верить, что это лишь суточное колебание и оно не приведет к ухудшению погоды. Ветер меняется на попутный, поэтому вероятно приближение очередной депрессии.

17 января 1969 года, 218-й день плавания

Сейчас около 01.00, я только что промок с ног до головы, работая рулем во время шквала. До того, как он налетел, я уменьшил бизань, насколько это было возможно. Мы упрямо продолжали двигаться на восток. Я решил не отходить от руля, несмотря на то, что лодку сильно качало. Обрушившаяся с наветренной стороны волна окатила меня от шеи до пояса и пока Suhaili перекатывалась через нее, с другой стороны пришла еще одна, которая довершила работу.

Когда не дует шквалистый ветер, снаружи светло и небо достаточно чистое. Если бы не колючий ветер, на палубе было бы приятно находиться. На мой ожог наложена повязка, но рука все-таки болит, каждое движение причиняет неудобство. Я только что расправился с хорошей порцией сушеных персиков. Со вчерашнего утра была выпита четверть бутылки виски. На самом деле, я отдаю предпочтение кофе или какао против виски – они лучше меня согревают, этим объясняется низкий уровень потребления спиртного.

Я поймал сигнал с Диего Рамиреса приблизительно в 05.00, находясь на расстоянии 15 миль от него. Часа через два на севере показалась земля.

На часах 18.45. Мы находимся южнее мыса Горн, который четко виден, до берега миль восемь. Днем затих ветер, у меня сейчас подняты почти все паруса. Однако, с наветренной стороны собирается темное облако и я вижу, как дождь льет на сушу. Вероятно, скоро придется убрать часть парусов.

После короткого дождевого шквала небо очистилось и я четко увидел две похожие на башни скалы, являющие собой юго-западную оконечность Кабо-де-Орнос. Мы прошли его!!! Заплетя крепление грота, я распаковал фруктовый пирог тети Эйлин. Когда я осторожно снял фольговую обертку, воздух наполнился волшебным ароматом. Но на вкус он оказался еще чудеснее, чем на запах. Я отрезал большой кусок и убрал его – постараюсь, чтобы он продержался как можно дольше. Пирогу оказались нипочем семь месяцев, проведенные им в жестяной коробке. Но одним пирогом дело не ограничилось, к моей великой радости, он оказался завернутым в газетную бумагу. Вечер проведу за чтением «Таймс».

В моем вахтенном журнале я написал YIPPEE!!! (Ура!!!).

Собачья вахта

Мысу Горн самой логикой вещей было предопределено стать кульминацией путешествия. Было бы легко допустить, что после него можно расслабиться и спокойно плыть в Фалмут. Но даже быстрого взгляда на карту достаточно, чтобы похоронить эту легкомысленную идею. От мыса Горн до Ла-Манша плыть 9000 миль, то есть примерно треть дистанции кругосветного плавания. Отнюдь не все эти мили легкопроходимые. Для начала следует преодолеть 1300 миль по Южному океану. Погода станет более или менее предсказуемой лишь у экватора, на пути к которому предстоит пройти зоны переменных западных ветров средних широт и юго-восточных пассатов.

Я собирался обойти Фолклендские острова с запада. Такой маршрут хоть и пролегал в опасной близости от границы плавучих льдов, но зато давал возможность воспользоваться благоприятными ветрами и течением. Если мне так и не удастся наладить двустороннюю радиосвязь, придется подойти к Порт-Стэнли и сигнальными ракетами дать знать людям, что со мной все в порядке. Мне не давали покоя мысли о том, что мои домашние остаются в неведении относительно моей судьбы.

От Фолклендских островов я отправлюсь в южную часть Атлантического океана и пересеку широту Кейптауна где-то в районе 30° западной долготы. Затем мы возьмем курс на север – к экватору. Нет смысла близко подходить к южноамериканскому побережью, поскольку там нашу скорость замедлит неблагоприятное течение термальной циркуляции южной части Атлантического океана. С другой стороны, чем дальше на восток, тем больше юго-восточные пассаты меняются на южные ветры. Экваториальная штилевая полоса имеет форму клина с острием, нацеленным на южноамериканское побережье в районе экватора. Поэтому я хотел пройти милях в двухстах от Бразилии, подойти к ней по возможности ближе, избегая при этом вхождения в поток неблагоприятного течения.

После экваториальной зоны штилей, мы попадаем в район, где дуют северо-восточные пассаты. Отсюда можно идти в крутом бейдевинде на северо-запад, пока пассаты не встретятся с вестами. Эту область переменных ветров называют конскими широтами. Происхождение названия достаточно неприятно: здесь с застигнутых штилем транспортов сбрасывали в море лошадей, когда начинались проблемы с питьевой водой. На последнем отрезке пути длиной 1200 миль – от Азорских островов до Фалмута – дуют преимущественно западные ветры. Эта область отличается от Южного океана разве лишь тем, что волны здесь пониже. Но главное то, что отсюда до дома будет уже рукой подать.

Согласно первоначальному плану путешествия, после экватора я намеревался держаться восточнее и пройти штилевую полосу на моторе. По моим расчетам, на путь от мыса Горн до Фалмута ушло бы около 90 дней. Поломка двигателя вынуждала пересмотреть планы. Муатисье дышал мне в спину, нельзя было терять ни одного часа, если я все еще хотел опередить его в гонке. Переместившись на запад на пару сотен миль, я преодолею штилевую полосу примерно на неделю быстрее, чем с включенным двигателем. Такой маневр, увеличивая общую дистанцию, тем не менее, позволит выиграть время. Во время предыдущего плавания Suhaili пересекла экватор на 24° западной долготы, после чего ей пришлось четыре дня быть в дрейфе. На этот раз я собирался пройти экватор на 240 миль западнее – в районе 28° западной долготы.

Этот маршрут приводил меня домой кратчайшим путем, оставалось лишь надеяться на то, что погода не подведет. Люди привыкли обсуждать океанскую гонку, но в подобных обстоятельствах, в которых проходит наше плавание, яхтсмен выжимает из лодки максимум возможного, при этом ни на мгновение не забывая, во что может вылиться постоянная нагрузка на лодку.

Я никогда не относился к плаванию, как к гонке в общепринятом смысле этого слова. Для меня оно было соревнованием, целью которого было обогнуть земной шар и я намеревался поддерживать скорость, максимально удобную для Suhaili и меня. В мои планы не входило подвергать необязательным перегрузкам ни лодку, ни себя самого. Надеюсь, такая стратегия увенчается успехом и мы вернемся в Англию, причем – первыми.

Я не владел исчерпывающей информацией относительно других участников. Мои сведения ограничивались рассказом Брюса в Отаго и новостями из радиопрограммы, которую я поймал перед мысом Горн – со слов ведущего, Муатисье отставал на 3000 миль. Я думал, что теперь он нагоняет нас быстрыми темпами, но на самом деле, Joshua заметили у Фолклендских островов спустя восемнадцать дней после меня. Следовательно, на тот момент расстояние между нами было примерно 1500 миль. Невозможно сказать, кто приплыл бы в Англию первым, сохрани Муатисье темп движения. 10 февраля, когда он был у Фолклендских островов, я уже вошел в зону переменных ветров и моя скорость резко снизилась. То же самое в зоне переменных ветров и штилей случилось бы и с Муатисье. Однако, даже если допустить, что француз на всем пути от Фолклендских островов до Англии продолжал бы двигаться со средней скоростью 117 миль в сутки, в тот день, когда я вошел бы в Фалмут, он все еще был бы в 50 милях от Плимута. Впрочем, такого рода расчет удовлетворит математика, но не моряка. Ни один моряк не будет настолько глупым, чтобы рассуждать на тему кто пришел бы к финишу первым. Много чего в море есть такого, что не поддается учету или точной оценке.

Появление Муатисье у Фолклендских островов стало причиной некоторого недоразумения среди моих друзей дома, поскольку в первом сообщении говорилось о цифре «2» или о букве «S» на парусе лодки. Всем было известно, что у Joshua на парусе была изображена «2», а на моем новом гроте – «S». Только после того, как узнали, что корпус лодки красного цвета, всем стало ясно: это был Муатисье.

На этом этапе плавания, за исключением аварий и поломок, мне волноваться было не о чем. Риджуэй, Блайт, Кинг и Фужерон сошли с дистанции. Тетли, Кроухерст и Кароццо были далеко позади, у них не было шансов придти к финишу первыми. Я не знал тогда, что в действительности Кароццо уже выбыл из гонки, а Дональд Кроухерст все еще плыл по Атлантическому океану. Меня очень интересовали Тетли и Кроухерст, поскольку они плыли на многокорпусных лодках. Хотя в наши дни катамараном и тримараном никого не удивишь, насколько мне было известно, никому еще не приходилось подолгу находиться в водах Южного океана на таком типе лодок. Нагрузка на корпус и такелаж у многокорпусных лодок намного больше, чем у однокорпусных лодок вроде Joshua или Suhaili. При порыве ветра однокорпусное судно кренится, что сокращает силу удара. Многокорпусная лодка сильно накрениться не может. В какой-то момент нагрузка может оказаться такой большой, что такелаж сломается или ветер, подняв наветренный корпус из воды, проникнет под него и опрокинет лодку. Если яхтсмен стоит у руля, то он успеет справиться с ситуацией, направив ее по ветру, но при режиме автоуправления неожиданно налетевший ветер может перевернуть яхту еще до того, как он проснется и выберется на палубу. Принимая во внимание современный уровень и качество постройки катамаранов и тримаранов, лично я был бы не готов отправиться в воды Южного океана на многокорпусной лодке. Найджел Тетли на своем катамаране Victress доказал, что хорошему моряку и такое по силам.

Состояние Suhaili было достаточно приличным, чтобы надеяться пройти остаток плавания в 9000 миль и добраться до Фалмута. При поверхностном взгляде ее вид оставлял желать лучшего. Корпус выше ватерлинии был покрыт водорослями, на противообрастающем покрытии опять появились ракушки. С корпуса и надстройки облезла краска, они были покрыты ржавыми полосами, которые тянулись от такелажа и подошвы Адмирала, которую я так и не убрал – не было подходящей погоды.

Медная пазовая планка все еще держалась на удивление крепко, несмотря на все удары, которые пришлось выдержать лодке в продолжение последних пяти месяцев. В нормальных условиях мне приходилось откачивать воду из трюма только раз в день и, хотя при ухудшении погоды помпу придется включать гораздо чаще, сейчас положение намного лучше, чем в первые дни плавания.

Больше всего я беспокоился о руле. Рулевые штыри, посредством которых рулевое перо крепилось к ахтерштевню, сильно обветшали, между ними образовался зазор в четверть дюйма. Каждый раз перед тем, как зафиксировать канатами руль, чтобы уменьшить нагрузку на штыри, я слышал, как они подпрыгивали при каждом ударе волны о руль. Глухой звук удара резонировал о стены каюты, многократно усиливался и превращался в ужасающий скрежет. Если штыри не выдержат и сломаются, оставалось надеяться на то, что канат сможет удержать руль, пока я не втащу его на борт. Затем придется подумать над тем, как поставить его обратно или собрать из имеющихся под рукой узлов некое подобие аварийного руля. Руль может отказать в любую минуту, но и после этого, лодка полностью не потеряет управления, поэтому не стоит волноваться о проблеме, пока она не материализовалась.

Несмотря на защитную смесь жира и свинцовых белил, такелаж покрылся слоем ржавчины. Моя проволочная щетка покоилась на дне Южного океана, поэтому для удаления очагов ржавчины пришлось задействовать проволочную мочалку. Тросы находились в приличной форме, они не очень пострадали от коррозии. За все время плавания не сломалась ни одна часть стоячего такелажа.

Степень износа бегучего такелажа была сильнее. Фалы, ходовые концы, кливер-штаг и так далее – все эти детали оснастки требовали постоянного внимания. Кливер-штаг был сломан, но у меня на борту было достаточно проволоки, и надо было лишь дождаться благоприятных погодных условий, которые позволили бы влезть на мачту и установить новый кливер-штаг.

Вертлюжные штыри ослабли и выглядели так, будто прямо сейчас готовы сломаться, в особенности вертлюжный штырь бизань-гика. Установленный мной аварийный штырь грота-гика справлялся с нагрузкой и неплохо работал, хотелось верить, что он протянет до дома. Сломайся вертлюжный штырь бизань-гика, у меня было много металлических пластин и кусков, из которых можно будет сделать что-то на замену. Рифление закручиванием имеет огромные преимущества, и не стоит искусственно усложнять себе жизнь, отказываясь от новшества. Тем не менее, люди веками ходили под парусами без него и я не вижу причин, почему бы и мне не поступить так же.

Паруса выглядели очень усталыми. Некогда белые, они вылиняли и приобрели коричневый оттенок, в местах соприкосновения со стоячим такелажем образовались бурые разводы ржавчины. Выйдя в море с новым набором парусов, как выяснилось, я крайне предусмотрительно захватил с собой старый комплект. После того, как разорвало новый грот, не теряя времени на ремонт, я тут же установил старый парус. Почти на всех парусах имелись поставленные мной стежки. Так уж получилось, если не считать вахт у руля, что моим основным занятием стало шитье. В мои планы входила починка разорвавшегося грота. Несмотря на то, что новый шов даже чуть изменил бы его форму, парус следовало починить. Я не мог позволить себе потерять 300 квадратных футов паруса – случись что-нибудь со старым гротом, и у меня возникли бы проблемы. Помимо грота у меня имелся полный комплект находящихся в рабочем состоянии запасных парусов.

Что касается запасов продуктов питания, то в этом плане все было в порядке. По приблизительным подсчетам, еды хватило бы как минимум на шесть месяцев, даже с учетом большего числа приходящих в негодность консервных банок. Хуже всего обстояло дело с консервированными овощами. Чуть ли не каждый день до меня доносился шипящий звук, издаваемый умирающей жестянкой, после чего минут тридцать уходило на обшаривание всех шкафчиков: надо было обнаружить трупик до того, как он успеет отравить воздух, а возможно и пол. Вместе с тем, у меня оставалось много сушеных персиков и сухого картофельного пюре быстрого приготовления, а также около двадцати восьми фунтов порошкообразного супового концентрата. Вкус консервированного мяса стал отдавать чем-то странным, но оно не было испорченным, я решил, что мне оно просто приелось. Если неожиданно большое количество консервов не испортится после того, как мы достигнем более теплых областей, никаких проблем с пищевыми запасами не предвидится.

Запасы питьевой воды сократились на четыре с половиной галлона, главным образом вследствие того, что при подходе к мысу Горн я не мог собирать дождевую воду с парусов. На них попадала морская пыль, и после этого дождевая вода приобретала солоноватый привкус. К северу от Фолклендских островов мы войдем в зону переменных ветров, где можно будет набрать столько питьевой воды, сколько мне понадобится. В крайнем случае, если очень не повезет с осадками, у меня на борту есть 130 банок фруктовых соков и около семидесяти пива – более чем достаточно, чтобы не умереть от жажды и добраться до экваториальной штилевой полосы, где часто идут ливни.

Двигатель я уже давно списал со счетов. Все же стоит еще раз разобрать его и постараться выяснить, почему он перестал работать. Для этого надо дождаться полосы хорошей погоды. Может быть, у меня недостаточно инструментов для его ремонта, но попробовать стоит. Увенчайся попытка успехом, путешествие сократится на несколько дней.

Мотор бензогенератора еще функционирует, хотя каждый раз перед включением приходится снимать крышку головки цилиндра, чтобы проверить клапаны. Они залипают с тех пор, как пришлось отрезать пришедшую в негодность трубку, это случилось, когда мы находились к югу от мыса Горн. С работающим генератором и с исправными батареями о радио беспокоиться не приходится, однако то, что никак не получается наладить радиоконтакт, волнует меня все больше и больше. Насколько я понимаю, передатчик работает, но я не в состоянии добиться ответа от выходящих в эфир радиостанций на доступных мне частотах.

В случае аварий и поломок, у меня достаточно обширный инструментарий, чтобы справиться с ними. Правда, у меня почти не осталось сверл, главным образом потому, что сверлить что-нибудь, находясь на качающейся лодке, дело довольно трудное. Если не успеешь быстро отдернуть сверло при толчке – оно тут же ломается. Керосин для кухни и ламп расходуется умеренно, несмотря на то, что в Южном океане приходилось часто включать в каюте обогреватель. У меня еще осталось около половины первоначального объема керосина в 35 галлонов. Метилированного спирта для разогрева примуса больше чем достаточно. Не думаю, что до Англии успею израсходовать оставшиеся полтора галлона, тем более, оставшись с одной газовой горелкой, пришлось перейти на естественный режим экономии.

На ранних этапах плавания секстант доставил мне немало беспокойств, когда два его стекла начали тускнеть. Тогда я начал выносить его наверх во время дождя и промывать пресной водой от соли. Хотя процесс замутнения стекол продолжался, это не отразилось на их рабочем состоянии. Мне без труда удавалось визирование. Хронометр работал прекрасно, мой недавний подход к берегу острова Диего Рамиреса был точным, поэтому можно было не волноваться по поводу того, смогу ли я найти Фалмут.

Из всего моего оборудования и экипировки больше всего износилась одежда. Из трех пар джинсов, две истрепались настолько, что пришлось ставить на них парусиновые заплатки. С рубашками и свитерами все было в порядке, чего не скажешь о защитной одежде. Резиновые морские сапоги потрескались и протекали. Я продолжал носить их, так как они все же предохраняли от какого-то количества брызг и от ветра, а ноги надо было держать не только в сухости, но и в тепле. В их текущем состоянии было одно неоднозначное преимущество – когда отвороты заливало, то сапоги не надо было снимать, чтобы вылить воду – она сама вытекала из трещин. Водостойкие куртка и штаны стали со временем немного пористыми, поэтому приходилось надевать старые водостойкие штаны поверх новых. Впрочем, состояние одежды сейчас уже не столь важно. Мы идем на север, скоро температура станет повышаться, а когда окажемся в тропиках, одежда мне вообще не понадобится.

Еще одна часть команды – я сам, находилась в хорошей физической форме. Неизбежные порезы, пластыри и синяки не в счет. Мелкие травмы причиняли определенные неудобства, но не было ничего серьезного, что могло бы заставить задуматься о выходе из игры. Если уж на то пошло, то я чувствовал себя лучше, чем до выхода в море, хотя мне и недоставало продолжительного, ничем не прерываемого сна.

Мои медицинские запасы оставались почти нетронутыми, если не считать глазных капель, аспирина и пластыря для порезов и ссадин.

Не было никаких признаков вызванных соленой водой кожных болячек, ран или нарывов, которые обычно служат признаком общего истощения организма. Древнее же проклятие моряков – цинга, может появиться только в течение первых двухсот дней в море, но не позже. У меня оставалось много антицингового порошка из лайма. Я регулярно принимал его, разводя в воде, после того, как у Новой Зеландии закончились свежие лимоны. Этот порошок и консервированные овощи давали мне огромное преимущество перед моряками прежних времен, которые питались только солониной и овощами, которые через пару месяцев в море начинали гнить. В книге Дана «Два года на палубе» приводится леденящее кровь описание симптомов цинги, которой страдали два члена команды. После того, как с проходящего мимо судна передали немного свежей картошки и лука, больные быстро выздоровели. Дана был американским моряком и плавал на борту американского корабля. Потрясает то, что о способе предотвращения этой болезни было известно уже за шестьдесят лет до описанного Дана случая. Его открыли британские моряки, получившие прозвище лаймиз (limeys) вследствие того, что на британских судах было принято выдавать лаймовый сок, спасавший от цинги. Кстати, это прозвище в ходу до сих пор, но в произносящих его устах оно звучит презрительно. Что касается меня, то я всегда гордился им.

Было гораздо труднее оценить состояние моего сознания – не было измерительной линейки. Я чувствовал себя вполне вменяемым и способным продумывать вещи до конца. Более того, я чувствовал, что мои умозаключения приобрели остроту. Долгие часы, проведенные за рулем, в продолжение которых я заучивал стихи, давал волю фантазии и грезам или раздумывал над тем, что приходило в голову, не прошли бесследно: постепенно я все яснее и четче начинал осознавать мир, частью которого являюсь. Размышления над истоками происхождения человеческого рода, его сложного и непостоянного пути развития, в результате которого люди заняли позицию доминирующего животного, заставили меня задуматься над созданным человеком социальным порядком. К счастью, с собой у меня было несколько прекрасных книг, в том числе «Очерки истории человечества» Герберта Уэллса и «История западной философии» Бертрана Рассела.

Они познакомили меня со взглядами других людей, которые я мог сопоставить с собственными. Мало кто задумывается сегодня над происхождением человеческого рода. Начав путь с уровня простейшего одноклеточного, мы постепенно развились в чрезвычайно сложную форму. Безотносительно к цвету кожи или национальности, все дети одинаковы. Не имеет никакого значения, белые они, желтые, красные или черные – их будущее определяется только социальной средой и воспитанием. Во всех странах, в которых я бывал, в том или ином виде существует система кастовости. Даже самые цивилизованные и развитые общества не в состоянии предоставить своим членам равные возможности.

Жизнь на море – великий уравнитель, она нивелирует все социальные различия. На маленькой лодке не место человеку, который некомпетентен или отказывается выполнять свою часть работы по причине избранности. В шторм все рискуют одинаково, никакой социальный статус не поможет спастись, если корабль отправится на дно. На берегу у моряков репутация богохульников и пьяниц, что неудивительно, если учесть, насколько сурова жизнь в море. Каждый раз, видя в гавани Портсмута Victory, флагманский корабль адмирала Нельсона, я с изумлением думал о том, как тысяча человек годами находилась в таком ограниченном пространстве. Суровая дисциплина (на взгляд наших современников), дух командной работы, уверенность в своих силах, доверие к офицерам и друг к другу сформировали модель их жизненного поведения. Помимо всего прочего, этим людям приходилось сталкиваться с колоссального масштаба природными силами. Их существование полностью зависело от способности иметь дело с ветром и волнами, умения поставить их себе на службу и заставить двигать корабль.

Совершенно неслучайно эти люди чаще, нежели их остававшиеся на берегу соотечественники, задумывались над порождающими стихию причинными силами. Неудивительно, что среди них встречалось много суеверных людей, равно как и глубоко религиозных, некоторые странным образом соединяли в себе искреннюю веру с различного рода предрассудками. Я подолгу думал об этих вещах, особенно когда на море свирепствовала непогода. Неплохо, сидя в кабинете, логически объяснять принцип образования волн, когда естественной науке известны соответствующие законы, но моряку в море эти объяснения не всегда кажутся достаточными. Насколько бы вы не казались себе земным и практичным, никуда не деться от чувства, что за всеми естественнонаучными закономерностями стоит нечто. Если вы выросли в обществе, основывающем свою философию на Высшей Сущности, то неизбежно придете к мысли об ответственности этой Сущности, тем самым, признавая Его реальность.

Однако существуют законы физического бытия, которым мы постепенно учимся. Подчинившись им, мы получаем шанс на выживание. Зная, что ваша лодка движется в направлении центра бури, бесполезно молить Господа о помощи. Это не его работа. Никто за вас не встанет у руля и не отведет лодку прочь от опасности. Моля о помощи и одновременно игнорируя правила, вы ожидаете нереально многого. Моя собственная философия находит выражение в словах: «Бог помогает тем, кто готов помочь себе». Лежа на койке и прислушиваясь к свисту усиливающегося ветра, негоже молить Бога о том, чтобы Он взял риф. Себя самого надо взять в руки, подняться на палубу и сделать работу. Если ветер становится сильнее, следует постепенно, один за другим убирать паруса, пока лодка не ляжет в дрейф. Когда вы сделали все, что только было возможно, тогда можно будет довериться Высшей Сущности в надежде на то, что предпринятые вами действия оказались верными. Сказанное может показаться достаточно очевидным для всякого человека, будь то верующий или материалист, но поверьте мне: ни с чем не сравнимо чувство, получаемое от осознания того, что вы находитесь под защитой высших сил. Именно благодаря этой вере в течение всего путешествия я не испытывал чувство абсолютного одиночества. Полагаю, что только нечеловечески самоуверенная личность может решиться на такое путешествие без веры в Бога.

С более практической точки зрения, если у вас раз за разом не получается какое-нибудь дело, знание о том, что Бог помогает вам, позволит продолжать попытки до тех пор, пока они не увенчаются успехом. Со мной, по крайней мере, именно так и случалось. Простой тому пример – установка старого грота на пути к мысу Горн. Когда фал выскользнул у меня из рук, шкив взлетел вверх футов на пятнадцать. Надо было, во что бы то ни стало, добраться до него, иначе он поднялся бы еще выше. Погода была такова, что карабкаться на верхушку мачты было бы настоящим безумием. Три раза я пытался добраться до шкива, но все попытки были тщетны. Для того чтобы достать его, надо было лезть на мачту. Рассказав моему Богу о неожиданно возникшей проблеме и о том, как я собирался ее разрешить, я попросил его о помощи. Минутой позже я уже стоял на палубе, а фал на парусе был закреплен. Теперь можно утверждать, что посвящение Бога в мои планы позволило спокойно продумать их до конца, а уверенность в том, что помощь будет оказана, придала мне уверенности в собственных силах. Исходя из сказанного, Высшая Сущность есть всего лишь игра моего воображения. Тем не менее, никуда не деться от того факта, что работа была выполнена благодаря моей уверенности в том, что я получаю помощь от Высших Сил.

Будучи предоставлен самому себе на Suhaili, я боролся со стихиями напрямую, действуя в соответствии с базовыми правилами поведения на море. В такой ситуации вещи видятся менее сложными, чем когда картина усугубляется суетой цивилизации. Полученные мной ответы на вопросы казались простыми и честными. Я сохранил их в укромных уголках моего сознания для будущего, верны эти ответы или ошибочны – они навсегда останутся там.

Шестой этап. От мыса Горн до экватора

18 января 1969 года – 6 марта 1969 года (219–266 дни плавания)

Когда мыс Горн остался позади, моим первым порывом было продолжать плыть на восток. Чувство того, что самое страшное осталось позади, пьянило и я подозреваю, что этот порыв был своего рода вызовом Южному океану. Я как бы говорил ему: «Я победил тебя и теперь я еще раз прокачусь по твоим волнам, чтобы лишний раз доказать тебе это». К счастью, помутнение рассудка оказалось кратковременным. Полоса неудобоваримой погоды быстро расставила все по местам, заставив здраво оценивать происходящее. Думая о горячей ванне, пинтах пива, противоположном поле и стейках, я повернул на север и вошел в Атлантический океан.

От мыса Горн до Порт-Стэнли на Фолклендских островах около 470 миль. Мы покрыли их за шесть дней. На протяжении всего этого времени я не оставлял попыток связаться по радио с Порт-Стэнли и Пунга-Аренас – чилийским портом в Магеллановом проливе. Однажды, включив приемник, я чуть не проломил потолок головой от радости, услышав громкую и отчетливую английскую речь. Частота, на которой велся разговор, давала мне шанс, но из попыток дозвониться ничего не получилось. Два голоса продолжали общаться друг с другом, они явно не слышали меня. Я попробовал три другие близкие частоты – никакого результата. Было так приятно вновь наполнить каюту звуками английской речи, что я оставил приемник включенным и стал слушать разговор, усевшись поудобнее.

Оказалось, что я поймал действующие в этом районе радиостанции Британской антарктической службы. Это был их час сплетен, когда они обсуждали сделанную за день работу и обменивались новостями. Я узнал ужасно интересные вещи. Один из вездеходов на местном ландшафте оказался решительно ни к чему и от его использования отказались до прихода Shackleton с новыми грузовиками. Прослушивание этих разговоров превратилось для меня в некое подобие сериала Archers на радиостанции ВВС. Каждый вечер на протяжении десяти дней я выслушивал моих новых друзей, посвящавших меня в самые последние новости. Иногда в эфире было только два голоса, но позже, к разговору обычно подключалась и третья станция. Она располагалась на юге и на ней жил новичок, который на вопрос, что подвинуло его на подписание контракта, ответил: «Дома было слишком жарко». Это была односторонняя дружба. Я хорошо узнал их, но так и не смог представиться, потому что они всегда использовали частоты, отличные от моих. Месяц спустя, когда контакт с ними был уже утерян, я услышал в новостях ВВС о том, что на одном из островов, где находилась наша исследовательская станция, произошло извержение вулкана и британское правительство обратилось за помощью к чилийскому флоту. Я был как на иголках, пока не узнал, что они находятся в безопасности.

Все еще не имея радиосвязи, я принял решение близко подойти к Порт-Стэнли и постараться привлечь к себе внимание. В любом случае, в мои планы не входило удаляться от Фолклендских островов на большое расстояние, ибо это означало пересечение штрихпунктирной линии, за которой, как отметил один из картографов Адмиралтейства, «возрастает вероятность встречи с айсбергами и плавучими льдами». Но ветер дул с северо-востока, и у меня не было выбора: приходилось плыть либо на восток, либо на северо-запад. Я отдал предпочтение курсу на восток, посчитав, что направление ветра скоро изменится. Это было ошибкой. Ветер усилился до штормового и вскоре нам пришлось лечь в дрейф. Suhaili медленно сносило к штрихпунктирной линии Адмиралтейства. Мягко говоря, не самый удачный день.

20 января 1969 года, 221-й день плавания

Ветер все свирепеет. К середине дня он достиг 10 баллов. Я спустил грот еще до того, как дела стали совсем плохи и это оказалось самой тяжелой работой за все время плавания. Брызги воды и ветер хлестали меня как пули, моему несчастному ожогу пришлось очень туго. Образовавшаяся на нем корка слетела за считанные секунды, по открытой ране били водяные пули. Вдобавок ко всему, было очень холодно. Принайтовив парус, я замерз так, что перестал чувствовать собственное тело. Когда я спустился вниз, циркуляция крови постепенно восстановилась и рана на руке разболелась так, что из глаз потекли слезы. Я опять наложил на запястье повязку. Она скоро промокнет, по крайней мере, хоть защитит рану от ветра. Свернув грот, я выпил четверть пинты виски, но никакого эффекта спиртное не возымело – с таким же успехом я мог бы глотнуть воды. Правда, через несколько минут, когда я принял вторую порцию, немного полегчало. Стрелка барометра за восемь часов упала на 16 миллибар. Норд-ост затих, но я с минуты на минуту ожидаю нового шквала.

Ветер вернулся в 18.00. Пару часов мы были почти неподвижны, так как я ожидал шторма. Однако, несмотря на то, что нас несколько раз накрывали темные тучи – каждая несла с собой короткий шквал ветра – ветер так и не разыгрался в полную силу, и я вновь поднял грот. Я хотел продолжать движение и в случае чего, на его спуск мне понадобилось бы минуты четыре.

На палубе зверски холодно. Я наблюдаю из люка за тем, не появились ли льдины и время от времени ныряю вниз, чтобы приложиться к бутылке виски. Гайморова пазуха начинает болеть, когда лицо открыто холоду, вот и теперь она заныла. Я начинаю разваливаться на части – старею

После того, как я два раза заснул, стоя в люке, решил пойти спать, тем более что никакого льда не было видно, лодка плыла медленно. Ничего, не снимая с себя, даже синей непромокаемой спецовки, я забрался в спальный мешок. Раздеться было непросто, ноги замерзли, а холодный воздух проникал сквозь нижнюю часть спального мешка. Надетые на ноги носки промокли насквозь, а сапоги утратили даже психологическую ценность.

В 10.00 фактически заштилело, на небе светило солнце и мы медленно шли на запад. Проведя визирование, я повернул на другой галс, поднял дополнительные паруса и позавтракал.

21 января 1969 года, 222-й день плавания

У меня болит голова, вероятно, с похмелья – слишком часто прикладывался к бутылке виски. В который раз подряд не получается нормально выспаться. При пробуждении едва могу вспомнить, что приснилось. Самый неприятный сон, который повторяется снова и снова, связан с исключением меня из кругосветной гонки. Наверное, придет день, когда я прочитаю это и посмеюсь от души, но сейчас мне не до смеху: болит голова, желудок только что вывернуло наизнанку (значит, это не виски!), суставы ноют, я устал как собака.

Решив заснуть сегодня пораньше, я впервые за все путешествие принял две таблетки кодеина, но не успел я устроиться в спальном мешке, как ветер поменял направление. Пришлось вставать и менять расстановку парусов, после чего, как назло, ветер стих. Теперь изредка налетают легкие порывы, после чего каждый раз приходится корректировать положение руля. Лечь спать не получается.

Если это будет продолжаться, мне придется лечь в дрейф. Никто долго не протянет без полноценного отдыха. Может, погода проявит жалость и пошлет нам ветер, который, судя по справочникам и лоциям, должен превалировать в этом районе.

22 января 1969 года, 223-й день плавания

Сейчас 10.00. Кодеин немного приглушил головную боль и теперь немного легче, невозможно приподняться с койки, когда голова как наковальня. Не могу понять, что будет с ветром. Какое-то время он дул с северо-запада, это превалирующее здесь направление, но сейчас установился северо-восточный ветер и я думаю, что скоро он опять переменится на северо-северо-восточный. Погода разочаровывает – северо-восточные ветры дуют уже в третий раз после того, как мы обогнули мыс Горн. Еще немного и меня охватит отчаяние. Все, что ни делаю – все невпопад: если опускаю паруса, ветер стихает, а если поднимаю – усиливается. Только подумаю, что легли на правильный курс, меняется направление ветра и снова приходится бежать наверх. Эта беготня на палубу и обратно начинает принимать оттенок бессмысленности. И ради чего все это, спрашивается? После мыса Горн наш средний суточный переход равен 75 милям.

Я планировал появиться поблизости Порт-Стэнли, но при дующем теперь норд-осте это невозможно без того, чтобы не потерять время. Я не могу идти правым галсом, рискуя налететь на южный берег Фолклендских островов, а левый галс приведет нас к плавучим льдам. В настоящее время я не осмеливаюсь подходить близко к берегу, так как совершенно уверен: окажись мы вблизи суши, тут же поднимется зюйд-ост и нас понесет к подветренному берегу. Вполне возможно, не будь я таким уставшим, все виделось бы в ином свете.

Добившись некоего подобия балансировки, я завалился в койку и проспал шесть прекрасных часов. День был посвящен ремонту. Я еще раз срастил правый кливер-шкот, который теперь короче уже на 4 фута. Еще одной починки ему не выдержать, что очень печально, поскольку канатов у меня почти не осталось, а перлинь не слишком удобен. Зашил дыру на Big Fellow и проверил грот.

Ветер дует с северо-северо-востока. По моему скромному мнению, настало время проявить себя вестам. Рискуя показаться занудой, все же отмечу, что со времен мыса Горн мы имели по большей части восточный ветер. Чертовская несправедливость.

В половине пятого утра 23-го ветер, наконец, поменялся на западный. К 08.30 он серьезно усилился и я стал брать рифы, в процессе чего была утрачена часть кожного покрова ладоней. Так как кожа на ладонях задубела настолько, что стала напоминать слоновью, потеря осталась почти незамеченной.

Теперь стало уже окончательно ясно, что придется распрощаться с надеждой пройти мимо Порт-Стэнли. Днем мы были в ста милях к востоку от него, мне пришлось бы потерять два дня на то, чтобы подплыть к нему и затем вернуться туда, где мы сейчас находимся. Нельзя попусту жертвовать временем, когда француз дышит в спину. Значит, моя семья не узнает о том, что мне удалось пройти мыс Горн. С другой стороны, я быстрее окажусь дома. Надеюсь встретить по пути судно, которое сообщит о нас.

Вскоре после этого я выяснил причину моей болезни. Поскольку запасы свежей воды сократились до 3/4 галлонов, хранящихся в полиэтиленовых контейнерах, стараясь сохранить ее как можно дольше, я стал для варки кофе и какао использовать дождевую воду. Я держал ее в баке на носу лодки после того, как слил из него испорченную воду. Решив развести ею лаймовый порошок, я впервые попробовал ее некипяченой. Она была мерзкой на вкус. Перестав использовать ее и вернувшись к полиэтиленовым контейнерам, я вскоре выздоровел. Через несколько дней, мы попали под первый после мыса Горн проливной дождь, позволивший пополнить запасы пресной воды. Я собрал около пяти галлонов – месячный рацион без каких-либо ограничений.

Мы продолжали двигаться на север. Однажды утром я с изумлением увидел вдали ровный, гладкий горизонт вместо волнистой линии, с которой свыкся за четыре с половиной месяца плавания по Южному океану. Удивление сменилось радостью, когда спустя несколько мгновений я осознал, в чем дело: между нами и бесконечным, уходящим в сторону запада пространством Южного океана лежала Южная Америка.

Как-то перед заходом солнца вокруг нас появились озерца ярко-синей воды. Цвет океана был синевато-серым и поначалу я разволновался: а что если эти озерца предвещают появление льда, видеть который в море мне не приходилось. Когда я подрулил к одному такому пятну, оно неожиданно оживилось. Сотни серебряных язычков заметались по поверхности воды. Я не смог определить, что это за создания, похожие на головастиков с очень длинными хвостами, дюймов шесть. Они были настолько проворны, что мне не удалось поймать их ведром.

Мне не удалось обнаружить никакой информации об этих обитателях моря в книге профессора Смита «Рыбы южноафриканских вод». Единственное, что я понял, это то, что мне на глаза попалась чрезвычайно развитая личиночная форма, но чего именно – до сих пор не имею понятия.

Ежедневный уход за палубой и нижними деталями такелажа постепенно превратился в рутину. На самом деле, единственное, чего страшится любой находящийся в одиночном плавании яхтсмен, это выход из строя чего-нибудь на верхушке мачты. В конце концов, меня посетила и эта радость.

26 января 1969 года, 227-й день плавания

Перед полуднем я поднял Big Fellow, поскольку ветер все убывал и мне не хотелось терять скорость. Прошло около двух часов, я сидел внизу и зашивал грот, когда на палубе раздался негромкий удар. Я посмотрел вверх, а потом вниз: парус Big Fellow красиво плыл по воде рядом с бортом. К счастью, сам парус не пострадал, но зато не работал фал. Следовательно, надо было лезть наверх. Я попытался проделать это вечером, но не удержав равновесия, полетел вниз и приземлился прямо на бровь. Теперь она размером с куриное яйцо. Я сделал еще одну попытку, но не смог добраться даже до первой краспицы. В конце концов, пришлось отложить дело до следующего утра.

Как позже выяснилось, мне так и не удалось влезть на мачту. Мой дневник содержит описания многочисленных попыток, в результате которых я чуть не убился.

27 января 1969 года, 228-й день плавания

При курсе на северо-восток палуба перестала походить на качели и я решил подняться на мачту и пропустить фал Big Fellow через блок. Глупая затея. Я был на полпути от цели, когда Suhaili пришла к ветру. Прождав наверху минут тридцать в надежде на то, что она вновь развернется, добился лишь того, что руки свело от усталости и я сполз вниз. Мы еле движемся, лодке нужны дополнительные паруса. Когда руки и плечи перестали болеть я поднял Big Fellow, воспользовавшись в качестве фала грота-топенантом.

В настоящий момент я пью кофе и размышляю над тем, что «если Бога благодарят, когда все идет хорошо, вполне резонно предъявить Ему претензии, если все из рук вон плохо». Из этого видно, в каком депрессивном состоянии я нахожусь из-за отсутствия западного ветра и массы мелких неудач.

После ланча море стало спокойнее и я совершил еще одну попытку влезть на топ мачты. Мне быстро удалось добраться до верхних краспиц, но пока я переводил дух, опять стало качать. Надеясь на то, что качка прекратится, я прождал десять минут, в продолжение которых, Big Fellow медленно сползал с палубы в море. Видя, как он все больше погружается в воду, я решился на быстрый бросок к топу. Я поднялся фута на четыре, когда лодку сильно качнуло. Обеими руками я схватился за тали, которые единственно удерживали меня от падения с 32-футовой высоты. Ногами нельзя было как следует обхватить мачту – мешал грот. Мне удалось смягчить обратное колебание и откачнуться прямо к бизани, оттолкнувшись от мачты ногой. Каким-то образом я ухватился за оборотную сторону грота и это не позволило мне снова отлететь от него. Я сумел обхватить ногой одну из оттяжек и высвободить руку… так я висел, дико качаясь, пока лодка не успокоилась. Как только мачта прекратила шататься, я тут же перескочил на краспицу и быстро спустился на палубу. Совершенно ясно, что для того, чтобы добраться до топа мачты, мне необходима спокойная погода. Последняя попытка отбила у меня охоту к спешке! Пока же при подъеме Big Fellow придется обходиться без фала.

Почти таким же кошмаром оказалась моя последняя сигарета – не считая еще двадцати, которые я спрятал на случай крайней необходимости и делаю вид, что мне о них ничего неизвестно. Мои пальцы так огрубели и потеряли чувствительность, что я не заметил, как из них выскользнула и скатилась за борт почти целая сигарета. Вероятно, это была уникальная возможность бросить курить и я был почти готов к этому шагу. Я продержался целый день, а вечером, сидя с кружкой горячего кофе, вспомнил о беличьей заначке сигарет, которую я устроил сразу после выхода из Фалмута. Никакой крот никогда не рыл норы с тем остервенением, с каким я копался в мешке с одеждой. Я залез в него с головой, добрался до самого дна, где и обнаружил сверток с драгоценными четырьмя сотнями сигарет. В дневнике я пообещал себе «придерживаться нормы – 4 штуки в день», но затем добавил более реалистичное замечание – «или около того».

Оставив позади – вернее в стороне, Фолклендские острова и все еще находясь в зоне плавучих льдов, я поставил задачей продвигаться на север по возможности более быстрыми темпами. Мое стремление выжать из Suhaili максимум того, что можем вынести мы оба оправдало себя. И вот мы здесь, на все еще действующем предприятии по огибанию земного шара и худшее уже позади. Но главное оставалось – я хотел опередить Бернара Муатисье и Joshua и чувствовал, что можно теперь немного увеличить скорость хода.

28 января 1969 года, 229-й день плавания

Проснувшись, увидел тусклое, затянутое облаками небо. Ветер слабел, поэтому еще до полудня были подняты спинакер и кливер. Небо прояснилось на короткое время, однако, затем на юго-западе начало собираться темное облако. Я решил сократить паруса и здесь началось веселье. Спинакер был наполовину спущен, когда налетел ветер. Suhaili немедленно повернулась через фордевинд и резко накренилась. Бросив спинакер, я бросился высвобождать гик бизани и повернул руль. Прошла вечность, пока лодка вернулась на прежний курс и я смог вернуться к спинакеру. Затем я поднял кливер. Он был уже на полпути наверх, когда лодка опять перекинула парус и опять неожиданно – обычно она дает знать о своих намерениях хлопаньем парусов. Наконец, подняв кливер, я бросился на корму и вернул ее на прежний курс. Быстро усиливающийся ветер дул уже с силой 6–7 баллов. Тем не менее, мне удалось справиться с кливером. После этого я взял риф на гроте, но это не решило задачу. Было поднято все еще слишком много парусов, поэтому я взял одновременно два рифа, после чего, наконец, овладел ситуацией. Я промок до нитки. Было жарко, когда я стал убирать паруса, на мне была только рубашка и джинсы. Повороты через фордевинд и качка привели к тому, что палубу несколько раз заливало водой и причитающаяся мне доля меня не миновала. Впрочем, никаких жалоб – юго-западный ветер хорош и силен, мы на хорошей скорости плывем на север и это нас устраивает. Стрелка барометра поднимается, стало намного теплее – не буду возражать, если такая погода продлится неделю и более. Небо полностью очистилось от облаков, что не совсем понятно: обычно, при ветреной погоде по нему гуляют облака.

3 февраля мы официально покинули воды Южного океана, пересекая 40-ую параллель на 41° западной долготы. Спустя несколько часов стайка дельфинов тепло поприветствовала нас, устроив вокруг лодки гонки с выпрыгиванием из воды. Один из них долго следовал за нами, его плоский хвост время от времени мелькал в волнах за кормой. Временами он выплывал вперед и вел нас по зеленой воде. Резких изменений погоды не было, но день за днем температура воздуха неуклонно повышалась, поэтому теперь можно было подниматься на палубу, не напяливая на себя выцветшее и истрепавшееся штормовое обмундирование, а скоро стало так жарко, что я целый день проводил без рубашки. Море пока еще было холодным, ведь мы лишь недавно пересекли границу распространения плавучих льдов, поэтому я продолжал мыться у себя в каюте, подогревая на печи ведро с морской водой. Это было довольно хлопотное дело, приводящее к тому, что вся ближняя к корме часть каюты покрывался мыльной пеной. С другой стороны, после купания я отмывал и каюту.

Несколько дней спустя ветер стал приобретать изменчивый характер. На нас то налетали кратковременные шквалы, то все вдруг стихало и лодка тихо покачивалась на воде, не двигаясь вперед. Необходимо было воспользоваться периодами затишья, я достал все мои инструменты и приступил к разборке двигателя. Сначала я отсоединил стартер, генератор, насос для подачи горючего, форсунку и выпускной коллектор, потом стал откручивать гайки на крышке цилиндра. Обычно, для этого используют специальный гаечный ключ, которого у меня не было. У любого нормального инженера волосы на голове встали бы дыбом при виде того, как я орудую зубилом и молотком. Что поделаешь, крышка должна была быть снята – я воспользовался тем, что имелось в моем распоряжении. Когда мне удалось справиться с гайками и снять крышку, поршней не было видно под слоем затвердевшего масла и слоем нагара, но с помощью лезвия ножа и проволочной мочалки я отчистил цилиндр. Теперь надо было заставить застрявшие поршни двигаться. Деревянной рукояткой топора я обстукал каждый поршень – никакого эффекта. Затем я попробовал протиснуть лезвие ножа между поршнем и гильзой цилиндра для того, чтобы соскрести им окалину, но сумел протолкнуть нож до поршневых колец двух поршней, а с остальными и этого не вышло. По-видимому, проблемой двигателя являлись именно застрявшие поршни. Два следующих дня при каждом удобном случае я возвращался к двигателю и терпеливо отколупывал ножом окалину. Это была скучная и не очень благодарная работа, за все время мне удалось проникнуть вглубь лишь на десятую долю дюйма. Дальнейшему прогрессу был положен конец, когда я сломал нож, умудрившись при этом порезать палец.

Прилично устав от этой возни, я дал двигателю передышку – возвратил крышку цилиндра на место, чтобы предохранить его внутренние части от воздействия влажного воздуха. Вновь обретя через пару дней энтузиазм, вернее, решимость нанести поражение неодушевленной и конфликтной груде металла, я опять перешел в наступление. На этот раз я отрезал несколько свинцовых дисков от флюгерных противовесов и наложил их на поршни так, чтобы диски выступали над уровнем гильзы на дюйм. После этого я накрыл их крышкой цилиндра и начал медленно закручивать гайки в надежде на то, что от давления поршни придут в движение. Мне удалось добиться лишь того, что свинец застрял в цилиндрах.

Пришлось по кусочкам высверливать оттуда свинец. Я залил в цилиндры дизельное масло и оставил их на время в покое. В следующий раз я захотел вытащить болт с навинченной на него гайкой, зажатые между зубцами маховика и его кожухом. Для этого я попытался вывинтить болт, но сорвал резьбу. В конце концов, вдоволь намучившись, я закрыл цилиндр крышкой, обильно смазал его жиром и навсегда отказался от стремления заставить его работать. Без двигателя мы ни в чем не уступали старым клиперам, можно было справиться и без него. По возвращении домой двигатель осмотрели и оказалось, что в двух цилиндрах были трещины – явное следствие моих неуклюжих попыток привести их в порядок. Мой горький опыт может служить хорошим примером людям, собирающимся в дальнее плавание: следует чаще включать двигатель.

Вещи, с которыми мне пришлось смириться и принять, как часть моей жизни – запревшая одежда и переклиненные дверцы шкафчиков – исчезли подобно дурному сновидению после того, как мы добрались до теплых широт. Я наслаждался моим новым положением, считая его фантастически роскошным. Все что можно было вынесено на палубу для проветривания. Диванные подушки были вычищены и сушились на солнце, я выскреб и отмыл всю внутреннюю часть яхты. Прачечная вдовы Твинки в подметки не годилась моим бельевым веревкам. Готов поспорить, что скорость движения выросла на добрый узел, благодаря возросшей парусности. Приведя каюту в божеский вид, я прошелся по всем шкафчикам, в результате чего за борт отправилась, по меньшей мере, сотня консервных банок. Видимо, от них исходил достаточно сильный аромат, поскольку вскоре я почувствовал легкий толчок по корпусу лодки. Поднявшись наверх, я увидел, примерно 7 футов длиной, акулу-няньку, которая самозабвенно соскабливала с корпуса противообрастающее покрытие. Я бросился вниз, достал винтовку и всадил ей пулю в мозг, как только она подплыла ближе. По-видимому, акула умерла мгновенно. Даже не вздрогнув, она перевалилась на спину и плавно пошла на дно, вскоре скрывшись из виду. Мне ясно была видна рваная дыра от пули на макушке головы и вытекающее из нее темно-коричневое облачко. Через полчаса появилась еще одна бестия, с которой я обошелся точно так же. Неплохо было бы попробовать загарпунить ее, но вся палуба была завалена одеждой, а мне не нравится делать несколько вещей одновременно.

На следующий день я искупался, впервые после того, как мы вошли в Атлантический океан. Возвращение в атлантические воды получилось немного нервным. Вода была холодная, но взбодрила она меня здорово. Я старался плыть так быстро, как только был способен и соревновался в скорости с Suhaili. Карабкаясь обратно на палубу, я заметил трех небольших рыб-лоцманов, которые плясали вокруг руля. Схватив камеру для подводной съемки, я тут же вернулся в воду. Эти рыбки отличались фантастическим любопытством. Обычно трудно поймать рыбу в видоискатель камеры, на этот раз мне с трудом удавалось отогнать их на фокусное расстояние. Я отпихивал их ногой, в одной руке у меня была камера, а другой я держался за борт. Неудивительно, что на большинстве фотографий видна лишь моя нога.

Около недели рыбы-лоцманы сопровождали лодку, не подозревая, что их жизнь висела на волоске: мне хотелось, приготовить себе обед из свежей рыбы. Их спасло то, что я знал, из чего состоит их рацион: рыбы-лоцманы питаются акульими экскрементами. Я часто видел их, плавая вокруг лодки. Постепенно они перестали проявлять ко мне усиленные знаки внимания, по-видимому, свыкнувшись с мыслью, что их огромный красный защитник имеет странного белого паразита, имеющего обыкновение время от времени плескаться в воде. Совмещая приятное с полезным, я фотографировал и проверял состояние корпуса, в особенности – рулевых штырей. Мне также удавалось, плавая у борта, немного отчищать корпус от ракушек и водорослей.

15 февраля 1969 года, 247-й день плавания

Поплавал с камерой и сфотографировал небольшую колонию стебельчатых морских уточек Gooseneck barnacles – усоногие ракообразные группы Thoracia – прим. пер."> перед тем, как отправить их в свободное плавание. Некоторые жирные особи достигали в длину 6 дюймов. Больше всего их собралось на корме и по бокам от нее, а так же у старн-поста, скопления морских уточек были и на киле. Противообрастающее покрытие уже утратило свои защитные свойства – весь корпус покрылся ракушечными пятнами. Впрочем, за редким исключением, они довольно легко отдирались. Все эти исключения въелись в корпус выделенной ими белой известковой секрецией, когда борт приподнимался на волне, я цеплялся за них – они легко выдерживали мой вес.

Мы прошли в 1800 милях западнее Буэнос-Айреса 9 февраля. Целую неделю мы плыли на север медленно, делая за день в среднем 70 миль. Дули слабые переменные ветры, изредка налетали резкие шквалы, о которых, к счастью заблаговременно ставили в известность сопровождавшие их кучевые облака. Реагировать на эти шквалы надо было немедленно. Обычно я тут же спускал грот и мы продолжали плыть с поднятым кливером, стакселем и бизанью. К вертлюжному штырю бизань-мачты привязывалось ведро для сбора пресной воды. В промежутках между шквалами нещадно палило солнце, каюта начинала походить на печь. При приближении шквального фронта резко повышался уровень влажности, поэтому мне приходилось вылезать наверх и спасаться от солнечных лучей в тени парусов, пока закрывшие солнце облака не приносили мне некоторого облегчения. Переход от холодной погоды у мыса Горн к чуть ли не тропическим условиям, завершился всего за четыре недели. Этого срока оказалось недостаточно для меня. Мое тело настолько свыклось с Южным океаном, что мне требовалось время для акклиматизации.

Однако повседневную работу следовало выполнять и я не отказывался от попыток завести двигатель.

19 февраля 1969 года, 251-й день плавания

Очнулся от прерывистого сна в 07.20. Меня разбудило солнце – я лежал на палубе. Ветра почти не было, но временами с северо-северо-запада и с северо-северо-востока налетало что-то более или менее заслуживающее внимания. Некоторое время, меняя галсы, я пытался найти оптимальный для движения на север режим, но вскоре бросил это дело, даже в такую рань я был весь покрыт потом и тяжело дышал.

Все утро ушло на смазку тросов. Я подумал о том, чтобы влезть на верхушку мачты, но для этого пришлось бы спускать Big Fellow, без которого лодка остановится. Да и сомневаюсь, что смог бы вскарабкаться до топа мачты в такую жару.

В 12.10 рядом с нами появилась акула. Она была меньше двух предыдущих особей. Я решил не трогать ее, ибо и так достаточно нагрешил, убив двух ее сородичей. Вместо благодарности, она утащила мою приманку вместе с леской…

Полагаю, что какой-то умник прочитает это и скажет, что я сделал все, когда ремонтировал двигатель, кроме одного – просто попытался завести его. Я попробовал и это, но за пятнадцать минут температура в моторном отсеке выросла до 98° по Фаренгейту (37°C), и я просто не выдержал. Я также безуспешно пытался включить зарядное устройство.

Незаметно подошло время ланча, после которого я решил немного отдохнуть, так как чувствовал себя очень изможденным. Минут через десять ветер поменялся на норд-ост, пришлось подниматься наверх и поворачивать на другой галс. Спустя три минуты это был уже норд-вест. Еще раз, поменяв курс, я отошел от руля. Я не супермен и не бессмертный, я обычный человек, который может почувствовать, что силы на исходе. От работы на солнце у меня разболелась голова. Я не жалею, что ввязался в эту историю, просто хотелось бы, так сказать, выпустить пар на чем-то вещественном, вместо того, чтобы писать сейчас это! Я продержусь до конца и выиграю, если хватит воды. У меня осталось 7 галлонов.

Позже: у меня определенно легкий солнечный удар. Чувствую ужасную усталость, голова раскалывается и не в силах вынести жару. Завтра придется весь день просидеть внизу. Жаль, а я собирался привести в порядок весь такелаж. Как правило, начав заниматься чем-то одним, я не останавливаюсь и выполняю за один раз несколько работ. Надо будет сделать себе какую-то шляпу.

Единственный доступный мне способ лечения солнечного удара заключался в сидении внизу. Время от времени я выскакивал наверх и быстро окунался в воду, чтобы охладить тело. Делать что-либо еще при моем состоянии, было бы неразумно.

20 февраля 1969 года, 252-й день плавания

В 03.10 проснулся, скатившись с койки. Ошарашенный, я выбрался на палубу и увидел, что нас накрыл очередной шквальный фронт. Я попробовал правый галс, а потом левый. Взглянув на звезды, я определил, что мы плывем на юго-восток и опять повернул. На компасе села подсветка, ночью им пользоваться нельзя было вообще – мой последний фонарь перестал работать три недели назад. Теперь в ночное время приходится определять курс по звездам. Ветер усилился, надо было заменить Big Fellow на кливер меньше. Для того чтобы не порвать парус при спуске, я развернул лодку, дал парусу обвиснуть и только потом убрал его. Сработало хорошо.

Проспал еще два часа, пока еще один шквал не прервал блаженное сновидение, в котором была задействована одна моя знакомая. Меня очень расстроило несвоевременное пробуждение! Полил сильный дождь, который прекратился так же неожиданно, как и начался, после чего я вернулся в койку, но поймать ускользнувший сон мне не посчастливилось.

Этим утром мне немного лучше, но голова слегка побаливает, особенно когда постоишь на солнце. Чувствую себя как бы одеревеневшим и очень уставшим.

Провел день за работой над шляпой. Конечный продукт достаточно функционален, но на показе мод у него нет шансов. Единственный, кто мог бы обидеться, это Клэмпетт из Беверли Хилл Биллиз (американский комедийный сериал 60-х годов, прим. пер.). За ночь она высохнет, а завтра я ее покрашу, что придаст ей жесткость.

До полудня нам не удалось серьезно продвинуться вперед, несмотря на все мои вчерашние маневры. Сегодня было жарко, но не так сильно, как последние четыре дня. Старался держаться подальше от солнечных лучей. Скорость низкая, плывем то на северо-восток, то на северо-запад. Весь день дует слабый северный ветер.

Вечер выдался очень тихим, поверхность моря напоминает некачественное, с неровной поверхностью зеркало, в котором немного искаженно отражается небесная сфера. Я лежал навзничь на палубе и пытался приглушить мелькание мыслей в голове. Единственным периодически повторяющимся звуком, достигавшим моих ушей, был негромкий гул, длящийся каждый раз примерно полминуты. Затем невидимая рука мягко толкала лодку, после чего безмолвие прерывалось потрескиванием качнувшейся грот-мачты и колебанием волн вокруг корпуса лодки. Очень приятный вечер, но я с радостью променял бы все его очарование на хороший свежий ветер с юга.

Наконец-то шляпа готова! Она сделана из старого куска парусины и не похожа ни на одну увиденную мною доселе шляпу. Когда я покрыл ее края краской, ее форма чуть изменилась и она перестала давить мне на уши. Без нее я уже на палубе не появлялся.

Время от времени, перемежающиеся шквалами несильные порывистые ветры не давали Suhaili возможность показать все, на что она способна. Она слишком тяжела для того, чтобы нестись вперед при слабом ветре, даже когда подняты все паруса.

21 февраля 1969 года, 253-й день плавания

За весь день пройдено всего лишь 18 миль. Вчера было 36, позавчера – 40. За неделю – с четырнадцатого по двадцать первое февраля – мы покрыли расстояние в 345 миль. Нечего удивляться, что я в отчаянии! С другой стороны, сегодня утром удалось собрать девять пинт дождевой воды.

Могло быть больше, но руки были заняты. Во время первого шквала вода ручьем стекала с ноков.

Перебрав все румбы компаса, ветер сделал выбор в пользу восток-северо-востока, откуда и дул большую часть дня. Он был слабым, но мы двигались, по крайней мере.

Только что прослушал новости, а потом удалось поймать минут на десять радиостанцию Lourenco Marques Radio. Сигнал был сильным, но время от времени он прерывался помехами.

22 февраля 1969 года, 254-й день плавания

Я долго не мог заснуть прошлой ночью, в 03.30 поднялся на палубу немного проветриться. Как раз вовремя, надвигался шквал, и у меня было достаточно времени, чтобы приготовиться. Ветер налетел в 03.50. Он дул около 45 минут. Не уверен в курсе, поскольку звезд не было видно, но думаю, что мы плыли на запад. Мне удалось собрать 4 галлона воды с бизани, она лила так здорово, что я подставил к мачте контейнер, проигнорировав ведро. Шквал стих, наступило десятиминутное затишье, а потом поднялся восточный ветер. В 06.30 я заметил приближение нового шквала и взял один риф на гроте, чтобы не дать ему покусать меня. На этот раз небо одарило меня двумя галлонами воды. В 08.25 был третий шквал мощностью галлона на три, но я успел собрать лишь один, так как был занят фотографированием потоков стекающей с парусов воды. Труднее всего было уберечь линзы от попадания на них брызг. Наконец, в 10.05 налетел последний шквал – еще два галлона. Теперь у меня было 16 галлонов, которых при разумном расходовании хватило бы на два месяца. Я уже валился с ног, так мне хотелось спать, но любопытство пересилило. Мне очень хотелось узнать, как далеко мы забрались, насколько близко подошли к линии судоходства. Поэтому вечером я нанес на крышу кабины оранжевую краску повышенной видимости. С точки зрения художественного вкуса, Suhaili от этого не стала более привлекательной, но я не могу вести круглосуточное наблюдение за морем, а яркая краска может облегчить работу другому парню. У меня еще остается немного краски, которую я пущу в дело при приближении к дому.

В 16.20 решил лечь спать. Небо не предвещало новых шквалов и мы с нормальной скоростью плыли на север. К полудню мы прошли 87 миль – явный прогресс.

Проснулся в 22.10, выпил банку грейпфрутового сока и опять лег в койку. Прекрасно.

Наконец, ветры подули с востока. В южной части Атлантического океана зона юго-восточных пассатов несколько загибается к западу и я молил бога, чтобы мы быстрее добрались до нее. Пассаты должны были поспособствовать нашему продвижению на север, к экватору, где всем кечам, и Suhaili, в частности, плавается лучше всего. Я испытал колоссальное облегчение физически и ментально. Радость, обуявшая меня после мыса Горн и мысли о скором возвращении домой сменились разочарованием, когда оказалось, что мы никуда не двигаемся.

Воспоминания о доме сейчас смутны и расплывчаты, как сновидения. Единственная реальность моей жизни – маленькая каюта и бесконечность пустого моря вокруг меня. Мысль о доме больше не рождает чувства восторга, я совершенно сознательно отбросил от себя такого рода мысли и отношусь к ним, как к сюжету какой-то книги: может и приятно размышлять над фабулой романа, но ведь всего этого в действительности не существует.

Теперь, когда мы вновь пришли в движение, я немедленно воспрянул духом. Подобно большинству моряков, я тут же стал высчитывать срок моего возвращения, естественно принимая в расчет, наивысший показатель дневного перехода. Такого рода расчеты абсолютно нереалистичны, но доставляют огромное удовольствие.

Меня опять начали посещать мысли о возвращении в Англию и я решил, что настало время команде заняться подготовкой лодки к этому событию. Надо прихорошиться.

23 февраля 1969 года, 225-й день плавания

Я занялся бортовой сеткой под бушпритом, но успел только подготовить ванты – разыгравшийся ветер поднял волну и все вокруг промокло. Эта работа не является жизненно необходимой, но мне хочется ее выполнить и я иду на поводу своего желания.

Мне понравилось на бушприте. На мне была одета шляпа, предохраняющая голову от солнечного света и шорты. Обычно, я не утруждаю себя ношением одежды когда жарко, но голым задом на тросах не усидишь! Я весь вымок, что в такую погоду можно лишь приветствовать.

Кажется, мы опять стали набирать много воды. Судя по всему, это как-то связано с удалением с корпуса морских уточек, так как в последнее время море не было особенно бурным и корпус не испытывал серьезных нагрузок. Течь причиняет неудобство, но не более того: приходится включать помпу каждый день.

С каждым днем я все больше внимания уделяю происходящему в мире. Всемирные новости радиостанции ВВС слушаю каждый вечер. Известие о разногласиях между британским послом в Париже господином Кристофером Сомсом и генералом де Голлем касательно отношения Великобритании к Общему рынку сподвигло меня на борьбу.

24 февраля 1969 года, 226-й день плавания

Оскорбление, нанесенное генералом де Голлем нашему послу, будет стоить моим французским конкурентам 5 миль в день. Я был полон возмущения и при приближении шквала решил пройти сквозь него, не меняя паруса Big Fellow на кливер поменьше, что и сделал. Несмотря на то, что ночью дул слабый ветер, мы сумели за сутки продвинуться на 111 миль.

Далек от мысли, что пять миль способны решить судьбу гонки или принудить де Голля к отставке, но они явно улучшили мое самочувствие…

Этим вечером ветер постепенно усиливается (сейчас 17.00), наверное, скоро можно будет поднять Big Fellow. Я научу этого старого сукина сына уважительному обращению с нашим послом!

24 февраля мы прошли в 140 милях к западу от острова Тринидади. Эта группа островов принадлежит Бразилии, но когда-то на них распространялась юрисдикция Великобритании. Полагаю, для земноводных крабов и птиц – единственных обитателей островов – смена гражданства не оказалась чрезмерным потрясением. Согласно легенде, капитан Кидд зарыл на острове свои сокровища. Лет шестьдесят назад, один валлийский шахтер попытался отыскать их. Если легенда правдива, они и поныне там.

Плыть через область пассатов – одно удовольствие. Ветер почти никогда не достигает штормовой силы. В то же время, он никогда полностью не стихает и отличается постоянством направления. Ветер силой в 4 балла идеален для хождения под парусами. Для полноты картины отметим, что северо-восточные и юго-восточные пассаты накрывают зону тропиков. На небе ярко светит солнце, но ветер делает его жар вполне терпимым и снижает температуру воздуха. К этому времени моя кожа приобрела коричневый оттенок, я часто слоняюсь по лодке без одежды – это дает мне ощущение свободы. Море, которое на протяжении последних недель было спокойным, теперь переливается бликами – волны ловят солнечные лучи. Я могу часами наблюдать за водной гладью, наслаждаясь этой красотой и набранной нами скоростью.

Никогда не мог понять людей, которые говорят, что плавание под парусом отдает скукой. Можно заскучать на судне с механическим движителем, будь то гигантский океанский лайнер или небольшая моторная лодка, поскольку использование мощности двигателя, а не энергии природных сил, лишает движение поэтики. Наблюдая часами за постоянно меняющимися волнами, я ощущаю себя совершенно счастливым человеком, ведь море столь разнообразно. А когда на нем штиль, внезапно появляется множество мелких морских животных, которых в иных обстоятельствах не замечаешь. Однажды, когда мы находились в зоне переменных ветров, очищая корпус от зеленых водорослей, я заметил скачущих по поверхности воды двух похожих на жуков маленьких насекомых. Было очень интересно видеть, как они преследуют свою добычу – крохотный планктон – и поедают ее. Ума не приложу, как эти хрупкие создания выживают в океане, когда по нему ходят многометровые волны. Вероятно, они погружаются в воду и пережидают шторм на глубине, но в таком случае, они должны иметь жабры или уносить с собой под воду большой пузырек воздуха.

Даже в тысячах миль от берега, где синяя вода столь прозрачна, что можно проследить, как брошенный в воду предмет опускается на глубину в сотни футов, случайные рыбки сбиваются в маленькие стайки по 5-10 особей. В основном, это пелагические виды – прекрасные пловцы вроде дорадо или пеламиды, их неизменно приводила в восхищение Suhaili и ее белокожий паразит. Я часто проклинал свою забывчивость, из-за которой насос моего подводного ружья остался в Англии. Все эти рыбы не просто съедобны, но их мясо довольно вкусное и питательное, а приятное разнообразие в диете мне не помешало бы. Несколько раз я пытался поразить их привязанным к леске гарпуном. Мне удалось лишь задеть одну и распугать многих, но ни одна рыба так и не была поймана. Троллинговая ловля редко когда бывает эффективной в открытом океане, ибо идеальные условия для ловли рыбы – скорость в пять узлов и небольшие волны на поверхности воды. При дальних плаваниях, если вы любите свежую рыбу, необходимо подводное ружье. При переходе из Кейптауна в Лондон две рыбы были пойманы на троллинговую леску и пара дюжин убита подводным ружьем. В этом плавании мне удалось поймать только одну пеламиду. Находясь вблизи берега можно питаться исключительно пойманной рыбой при условии, если вы не испытываете недостатка в свежей воде. Рыбы богаты протеином, но для промывки организма требуется, по крайней мере, две пинты свежей воды в день. Но и в этом случае сугубо рыбный рацион чреват потерей веса и анемией.

Седьмой этап. От экватора до Фалмута

5 марта 1969 года, 265-й день плавания

Ветер начинает меняться, на нас начинают налетать довольно сильные шквалы. Сегодня днем в какой-то момент погода казалась настолько угрожающей, что я решил убрать грот. Как только парус был спущен, нас накрыл шквал и накренившаяся лодка даже под тремя оставшимися парусами делала около 5 узлов. Этим вечером мы увидели бегущую с севера зыбь – верный признак того, что мы приближаемся к границе штилевой зоны. Но до нее нам еще предстоит пересечь срединную линию юго-восточных пассатов, которая в это время года совпадает с линией экватора. Мы пройдем ее завтра.

Весь день жарюсь на палубе, а всю первую половину ночи не могу уснуть от духоты, но пока мы движемся вперед, все можно вытерпеть.

День провел за чтением, прерываемым лишь для того, чтобы подойти к рулю или броситься за борт и поплавать на перегонки с Suhaili.

Довольно скоро я выбивался из сил и оказывался рядом с кормой, но не только потому, что запас внутреннего резерва организма был на исходе – мы очень быстро плыли. За сутки прошли 118 миль…

На следующий день мы прошли экватор и в этот же день я впервые ощутил боли в животе, которые стали причиной моего самого большого испуга за все время путешествия.

6 марта 1969 года, 266-й день плавания

Сегодня пришлось поработать с зюйд-остом. Лодка отказывалась держать балансировку при курсе на север, поэтому пришлось встать у руля. Жара слишком сильна, чтобы получать удовольствие от стояния на палубе. Не знаю, вина ли это солнца или непривычной работы, но чувствую себя очень неважно. Меня чуть подташнивает и болит голова. Кроме того, я страдаю от мучительного несварения.

Вечером посидел у радио, но эфир был пустой. В новостях ничего особенного нет. Не могу уснуть.

Сегодня после ланча выкурил последнюю сигарету. Так или иначе, курение – отвратительная привычка.

Бросив курить, я испытал чувство огромного облегчения. Я уже давно уверился в том, что ничего хорошего сигареты мне не приносят, но пока они оставались на борту, мне недоставало силы воли отказаться от них. Теперь же у меня не остается выбора, как ни странно, я совсем не страдаю без курева. После возвращения домой, когда сигареты вновь стали доступны, я опять начал курить.

С точки зрения состояния здоровья я в любом случае должен был перестать курить. Несварение усугублялось, пока боль в середине живота не стала непрерывной. Разыскав в Медицинском справочнике капитана судна описание симптомов и возможных причин, я не на шутку перепугался. Оказалось, что у меня может быть все, что угодно – от аппендицита до язвы желудка. Я посадил себя на жесткую диету из спагетти и молочной рисовой каши, соблюдать ее было нелегко, но зато она принесла некоторое облегчение. Я также стал принимать таблетки против несварения. Боль не отпускала меня. Диагноз все еще был неясен. Я достал навигационные карты и замерил расстояние до ближайшего более-менее крупного порта, им был расположенный в устье Амазонки Белем. До него было около 1000 миль, следовательно, нам удалось бы добраться туда дней за десять, не раньше. На борту не было никаких антибиотиков. Если у меня аппендицит, через десять дней я уже умру. Я проклинал себя за то, что вычеркнул антибиотики из списка лекарств и не вырезал слепую кишку, когда решил отправиться в долгосрочное плавание. Впрочем, уже слишком поздно заниматься самобичеванием. Оставалось только надеяться, что ничего серьезного не происходит. Я решил держаться прежнего курса на Фалмут. Если мне повезет, на встречу попадется какое-нибудь судно, я попрошу их организовать ежедневные сеансы радиосвязи.

Я испытываю вину в связи с этим. Случись приступ аппендицита, кораблю пришлось бы отклоняться от курса, чтобы подобрать меня. Еще хуже, сообщи я об этом по радио – они должны были бы организовать поиск. Попавшие в беду корабли и яхты причиняют властям огромные неудобства. Причем, дело не только в денежных расходах. Люди на кораблях и самолетах рискуют жизнями, разыскивая попавшего в беду человека. Любой, кто отправляется в одиночное плавание на маленьком судне, должен четко осознавать ответственность перед занятыми в поисковых операциях организациями. Если человек не готов к плаванию, если его лодка не снаряжена надлежащим образом, он не должен отправляться в путь – его небрежности могут стоить другим людям жизни. Меня всегда волновал этот вопрос, но вот я столкнулся с проблемой, возможно решаемой, будь со мной на борту нужные медикаменты. Само собой разумеется, я не очень гордился собой.

7 марта 1969 года – 22 апреля 1969 года (267–313 дни плавания)

9 марта, после двухдневного легкого бриза с севера неожиданно налетел сильный ветер. Уже второй раз мы с Suhaili пересекаем экватор с юга на север, штилевая полоса и сейчас доказала свою неконфликтную природу, в значительной степени вследствие того, я полагаю, что я забрался на запад так далеко, как только возможно. Следующим вечером я увидел идущее на юг судно. Подождав, пока огни приблизятся, я начал подавать сигналы фонарем Олдиса. Минут через пять, не дождавшись ответа, зажег сигнальный пиропатрон, а потом начал опять сигналить фонарем. Никакой реакции! Я начал уже думать, что наткнулся на летучего голландца, но затем мысль о том, что если у меня действительно аппендицит, этот корабль – последний шанс спасти мою жизнь, заставила меня выпустить в ночное небо сигнальную ракету.

Эффект был впечатляющим. Все небо было залито, ярким синим светом, минуты три осветительный патрон медленно спускался на парашюте. Я выждал минуты полторы, и опять подал сигнал фонарем Олдиса. На этот раз мне дали понять, что меня заметили – я увидел мигание светового сигнала. Я вздохнул с облегчением, теперь моя семья узнает, что со мной все в порядке. Еще более важно то, что их можно попросить поддерживать со мной контакт. Я стал передавать им сообщение способом, принятым на всех торговых флотах, однако, даже не успел просигналить им название яхты – они потеряли ко мне интерес. Я зажег еще один сигнальный пиропатрон и продолжал подавать сигналы, пока кормовые огни не исчезли за горизонтом. «Вшивый ублюдок», – написал я в дневнике.

На самом деле, это было непростительно. Существует нерушимая традиция, причем, поддерживаемая законом, при отсутствии непосредственной угрозы вашему судну, вы обязаны прийти на помощь терпящим бедствие на море. Не было никакого шторма, дул 2–3 балльный ветер, а этот корабль даже не удосужился выяснить, что заставило человека отстреливать сигнальные патроны. Могу лишь надеяться на то, что попади этот корабль в затруднительное положение, с его сигналами бедствия не обойдутся так же, как он обошелся с моими. Правда, в тот момент я был настроен гораздо менее великодушно.

В последующие дни я видел еще несколько кораблей, два из них прошли всего в полумиле от нас, но никто не удосужился ответить на мои сигналы. Это стало шокирующим откровением. Меня, моряка торгового флота, учили, что первостепенной обязанностью вахтенного офицера является непрерывное наблюдение за морем и если капитан, появившись на мостике, увидит корабль, который вы пропустили, вам не миновать хорошего наказания. Помню, как однажды в Аравийском море, будучи занят визированием, я смотрел поверх бимса. Капитан поднялся на мостик именно в тот момент, когда из-за кормы с ревом вылез нос пакистанского эсминца. Ни до, ни после, мне не доводилось получать столь сурового и заслуженного выговора. Не имеет значения, что в той ситуации эсминец должен был уступить нам дорогу, что-то могло пойти и не так, а целью моего присутствия на мостике было именно наблюдение. Этого урока я не забыл и спустя несколько лет, когда я командовал каботажным судном в Южной Африке, от меня здорово попало второму помощнику: он нес вахту, развалившись в кресле-качалке, откуда ничего толком нельзя было разглядеть. Теперь мне открылась другая сторона монеты, я узнал, что значит зависеть от вахтенных на других судах. Я пришел к заключению, что такая зависимость до добра не доведет – не такое уж оптимистичное открытие для человека на борту яхты-одиночки.

Прошло несколько дней, сильная боль в животе стала стихать. Продолжив какое-то время молочную диету, я затем постепенно переключился на твердую пищу.

Мы вошли в зону юго-восточных пассатов на 24° южной широты, а спустя двенадцать дней пересекли линию экватора, делая в среднем по 120 миль в сутки. Теперь мне уже не требовалось много времени для балансировки Suhaili и у меня появилось свободное время, которое можно было употребить на подготовку к столкновению с цивилизацией. Я подстриг отросшие волосы, подправил бороду и подрезал водоросли, донельзя разросшиеся на корпусе. Затем я выскреб щеткой всю надводную часть лодки. Все канатные узлы были подвергнуты тщательной проверке, обернув сплесени линем, я покрыл их толстым слоем стокгольмского дегтя. Нашлось время и для парусов. Я наложил новые стежки на место разрыва грота, работая обычно внизу, но иногда и прямо у каюты, куда подтягивал парус, брызги воды мне не очень мешали.

Мы приближались к судоходным путям и мне очень хотелось быстрее встретить корабль, который сообщил бы о нас. После Новой Зеландии я видел только одно судно, японский сухогруз. Он шел от мыса Доброй Надежды в Рио, но был слишком далеко, чтобы заметить нас. Наблюдение за морем не представляло проблем в дневное время, но когда я спал, нечего было надеяться на то, что тусклый свет масляной лампы будет замечен с проплывающего судна.

Эта масляная лампа обычно висела на кормовом релинге. Одной прекрасной ночью она оттуда исчезла и я оказался перед выбором: либо подвесить электрическую лампочку, либо оставлять керосиновую лампу высокого давления зажженной на всю ночь. Остававшегося у меня бензина не хватало для зарядного устройства, а керосина имелось еще около 15 галлонов. Но керосиновая лампа за ночь пожирает 1 пинту, что быстро истощило бы мои запасы. Я начал засовывать ее в спасательный буй на крышке люка под гротом, направляя свет на парус. Освещенный таким образом грот, должно быть, был хорошо виден издалека. Однако уже после первой ночи стало ясно, что если я хотел сохранить лампу, ее следовало поместить в менее уязвимое место. Кокпит для этого не подходил, потому что его постоянно накрывало брызгами, поэтому я зажал ее в тиски на столе каюты. Ее свет выходил наружу через световой люк – не весь конечно, примерно три четверти его оставалось в каюте, но это было лучшее, что я мог сделать. Горящая лампа сильно нагревала воздух в каюте, вследствие чего отход ко сну превратился в мучительный процесс, но если мы не хотели, чтобы нас потопили, надо было как-то дать знать о своем присутствии.

По мере приближения к линии экватора пассаты становились все менее устойчивыми.

13 марта 1969 года, 273-й день плавания

Уже пару дней, как мой желудок перестал жаловаться на самочувствие, оглядываясь назад, уже можно поставить диагноз моей болезни: комбинация хронического несварения и острого воображения – классический пример того, к каким последствиям приводит мирянина-непрофессионала знакомство с медицинской литературой! Несварение все еще беспокоит меня, было бы хорошо отведать свежей пищи, но по большому счету, ничего смертельно опасного со мной не происходит. Еще пять-шесть недель и все само собой исправится.

По-видимому, причиной недомогания стали начинающие приходить в негодность мясные консервы. Сами жестянки были в порядке, но существенные перепады температуры, судя по всему, повлияли на их содержимое. Так или иначе, на три недели исключив из своего меню мясные консервы, я уже не испытывал проблем с пищеварительным трактом.

Прохождение зоны северо-восточных пассатов заняло тринадцать дней. Мне не приходилось подолгу рулить лодкой, поскольку она хорошо сохраняла балансировку. Во время прошлого плавания из Кейптауна, я фактически не подходил к зафиксированному рулю в течение шестнадцати дней, проводя почти все время за игрой в канасту. На этот раз мне пришлось труднее, ведь приходилось самому выполнять все манипуляции с парусами. Однако, полученный опыт не пропал даром. Несмотря на то, что нас занесло на запад дальше, чем хотелось бы, этот отрезок был пройден быстрее, чем в прошлый раз, так как я не держал паруса плотно натянутыми. Море таило в себе угрозу и надо было постоянно определять допустимое количество поднятых парусов, в случае превышения которого волны начинали слишком сильно бить по Suhaili.

11 марта 1969 года, 271-й день плавания

Я хорошо выспался ночью и проснулся преисполненный благих намерений. В первую очередь, это относилось к зарядному устройству. Но море и ветер так разыгрались, что пришлось оставить эту идею. За сегодняшний день ничего особенного не было сделано. Я приготовил то, что показалось мне чудесным пирогом с рыбой – утром нашел на палубе летучую рыбу, приготовил сырный соус, который, в конце концов, начал у меня получаться. Лодку кидало из стороны в сторону, но мне удалось сделать несколько записей. Вот, собственно, и все.

День выдался довольно тяжелый – море сильно волновалось, с северо-востока катились тяжелые ветровые волны. Когда я смотрел на них, у меня закружилась голова, что случается крайне редко. Мы бороздим волны, нижняя часть кливера не просыхает. Я выжимаю из лодки максимум возможного, если не считать двух-трех кратковременных поворотов бизани. В качестве награды я получил 125 пройденных к полудню миль – мое ликование безмерно! И это при плохом море, идя в крутом бейдевинде! Мы покрыли полтора градуса широты, что на половину градуса больше ожидаемого. Я сменил навигационные карты и теперь на них видна Британия. Лодка немного набирает воды, но только если сильно гнать ее вперед. Пока она не мучает меня, беспокоиться не о чем. Самые сильные удары по корпусу Suhaili получает от боковых волн, хотя несколько раз, взобравшись носом на волну, лодка падала вниз, как сорвавшийся с тормозов лифт в шахту.

Тоска по никотину не причиняет мне особого неудобства. Часто в течение дня в голову приходит мысль о том, что хорошо было бы сейчас задымить сигаретой, но я не зацикливаюсь на этом желании. Это похоже на ситуацию со стейком, я не могу позволить его себе в данный момент – и все дела.

17 марта я справил мой тридцатый день рождения. Не устоял перед искушением пофилософствовать в дневнике по поводу этой важной вехи.

17 марта 1969 года, 277-й день плавания

Семерки в календарных числах всегда мне благоволили, но не верится, что нам удастся добраться до дома к 17 апреля, как я надеялся. Я чувствую апатию. Если честно, мое долгое одиночество слишком затянулось, к тому же я выдохся. Нужно что-то, что разрушит убивающую меня монотонность. Возвращение домой стало бы лучшим выходом из положения. Если не считать визирования в полдень, звездный момент суток для меня – 21.00, когда я включаю радио и слушаю выпуск новостей радиостанции ВВС. Временами я немного пишу, думая о книге, за работу над которой придется засесть по возвращении домой. За несколько последних дней я перенес на бумагу историю прохождения пролива Фово и пребывания в Отаго. Что уже написано, не соответствует книжному формату, но мне хотелось зафиксировать воспоминания, пока они еще свежи в моей памяти.

То, что подходит к концу десятилетие жизни, меня не слишком гнетет. Мне есть о чем вспомнить – и о полученных удовольствиях, и о проделанной работе. Думаю, мне удалось сделать больше, нежели многим людям. Ни один прожитый день не вызывает во мне чувства сожаления, вместе с тем, будь то в моих силах, я сейчас замедлил бы течение времени. Массу чего еще предстоит сделать, я горю желанием заняться чем-нибудь совершенно новым. Это путешествие подходит к концу. Если обойдется без чрезвычайных происшествий, примерно через месяц мы будем дома и каковы бы ни были результаты гонки, после нее наступит полоса эмоционального спада.

Неприятно думать, что через какие-то десять лет мне стукнет сорок – чертовски солидный возраст, если смотреть с моей сегодняшней колокольни. Однако, помню, как десять лет назад думал то же самое о моем тридцатилетии. Ну а сегодня, я считаю этот возраст, чуть ли не идеальным – я все еще молод, спортивен, а за спиной у меня целое десятилетие взрослой жизни (хочется верить, что когда мне исполнится сорок, я буду так же доволен происходящим). Возможно самое интересное из того, что произошло за последние десять лет – изменение моего отношения к людям различных возрастных групп. В двадцать лет мне было сложно выстраивать отношения с тридцатилетними. Незадолго перед выходом в море я поймал себя на мысли, что мне легче разговаривать с двадцатилетними, нежели с теми, кому за сорок. Все это, является, в определенной степени, обобщением, но в основе него лежит нечто. Думаю, что это лечится лучшим образованием.

Теперь, когда несварение уже не беспокоит меня – за исключением сегодняшнего рецидива, которым я обязан жареному ассорти, приготовленному на гриле по случаю праздничного ланча, мое самочувствие существенно улучшилось, но мои пальцы стали менее чувствительными. День отметился срезанным палубным болтом на роликовом блоке оттяжки по правому борту и у меня не было решения, как его отремонтировать. К тому же, когда я перекладывал шплинт скобы из левой руки в правую, то пальцы отказались следовать посланной им из мозга инструкции. Шплинт выпал из рук и отправился за борт. Это происшествие вывело меня из себя, так как скоб оставалось очень мало и я не мог позволить себе разбрасываться ими.

Я попытался связаться с Диком – моим братом, служившим в войсках связи в Германии. Мы договорились о графике радиосеансов перед отплытием из Англии: на частоте 16 мегагерц, в 13.00 и 14.00 по Гринвичу. Ничего не удалось услышать, кроме латиноамериканских станций.

Сегодня попробовал поставить Big Fellow. Он постоянно скручивается в шар, а в последний раз хорошо помучил меня, умудрившись обвиться вокруг кливер-штага. Спустив его, я обнаружил, что он порван. Придется смириться прорехой, пока не представится удобный случай для ремонта.

Как правило, при прохождении через зону северо-восточных пассатов, по мере продвижения на север ветер все более меняется на восточный. Почему-то на этот раз ветер отказался идти мне навстречу и продолжал дуть с севера или с северо-востока. Наконец позже, изменив направление, он резко потерял в силе – мы достигли конских широт. Это было, мягко говоря, разочарованием. Конские широты – штилевая полоса Атлантического океана – начинаются обычно с 23° к северу от экватора, мы же напоролись на них, находясь на 18°, приблизительно на широте островов Зеленого Мыса. К этому времени любой слабый ветер, дующий с неудобной стороны, рассматривался мной как личное оскорбление, нарочно нанесенное с желанием задержать наше продвижение к цели. Единственным способом выпустить пар, были заплывы до полного изнеможения, после которых я старался занять себя чем-то, чтобы отвлечься от неприятных мыслей. Может показаться невероятным, но достав краску и жир, я приступил к капитальному ремонту всех винтовых стяжек и талрепов, наложил защитное покрытие на резьбы и сплесни. Все это я делал, чтобы приглушить осознание беспомощности.

23 марта 1969 года, 283-й день плавания

Ах, боже, это безнадежно! 67 миль за сутки и мы все еще движемся на северо-запад – вот все, что удалось выжать из северо-северо-восточного ветра, тяжелых северных ветровых волн с севера и волн, накатывающих с севера, северо-востока и с востока. Чувствую себя абсолютно подавленным. Я делаю не больше того, что можно сделать при такой погоде. Вчера погода была лучше, но мы прошли на север не дальше того, чего добиваемся при почти что штиле. Что еще я могу сделать? Ничего, и это ничего бесит… остается сидеть и надеяться на изменение погоды.

Тем не менее, как всегда случается в зоне переменных ветров, в мгновение ока все может измениться.

25 марта 1969 года, 285-й день плавания

Сегодняшний день все окупил. К ланчу разыгрался полноценный штормовой ветер и почти все время я был занят сокращением парусов. Я гнал вперед с максимальной скоростью, на которую отважился, чувствуя, что смогу, в полной мере, воспользоваться ветром с юго-юго-востока. Однако вскоре пришлось немного притормозить – ходили большие волны и я решил уберечь лодку от их ударов. К 20.00 сила ветра достигла 9 баллов.

Не имею ничего против штормов в такую погоду, по крайней мере, не холодно.

К этому времени мы находились приблизительно на 24° северной широты и на 41° западной долготы и нам стали попадаться плавающие на поверхности небольшие комки саргассовых водорослей. Когда-то в школе я собирал пустые пачки из-под сигарет. Мне запомнился изображенный на одной из них испанский галеон, вокруг которого стелились длинные щупальца водорослей в Саргассовом море. Первым здесь побывал Колумб. В те времена моряки были убеждены в том, что здесь пролегает граница зловредного океана водорослей, устраивающих кораблям ловушки, в которых моряки погибают от голода или становятся добычей прячущихся в зеленых зарослях первобытных морских чудовищ. Воспоминание об этой картинке годами не давало мне покоя, я представлял себе картины погребенных под слоем водорослей сказочных сокровищ, которые будут обнаружены предприимчивым искателем приключений.

Действительность разочаровала. Бросьте на чайный поднос пять зернышек риса и вы получите представление о соотношении водорослей и воды в Саргассовом море. Морские растения отрываются во время штормов от Карибского побережья и выносятся Гольфстримом в Саргассово море. Они размножаются делением. Водоросли растут у поверхности воды и лишь в самых крупных и запутанных клубках они опускаются глубже девяти дюймов. Было интересно наблюдать за формами жизни, которые поддерживают водоросли. Ареалом обитания этих существ в большинстве случаев являются прибрежные воды. Мне нравилось, вытащив клубки водорослей на борт, вытряхивать их них малюсеньких желтых крабов и креветок, которые прячутся среди листьев. Я все надеялся обнаружить морского клоуна (Histiophryne) – небольшую рыбку странной расцветки, которая живет только среди саргассовых водорослей. Однажды, когда я поднимал из воды большой зеленый ком, оттуда выскочил то ли угорь, то ли небольшая змея, около пяти дюймов длиной. Это создание было такого же тускло-желтого цвета, что и водоросли, двигалось оно так быстро, что я не смог ничего толком разглядеть. Все попытки идентифицировать его с помощью книг по морской фауне ни к чему не привели. Поскольку все морские змеи ужасно ядовиты, мне следует осторожнее обращаться с вытаскиваемыми на палубу клубками водорослей. Я не собираюсь иметь дело с дополнительными рисками, даже если их носителями являются мелкие экземпляры рептилий. В моей коллекции находятся шестнадцать крабов и еще больше креветок и литорин. Все они помещены в сделанный мной из плексигласа аквариум. Любимым блюдом крабов являются консервированные сардины и отныне я ими делюсь с моими маленькими друзьями. Я попробовал угостить их мясными консервами, но оказалось, что они относятся к тушенке так же, как и я. К несчастью, уровень смертности среди пассажиров Suhaili был очень высоким – каждый день приходилось доставать из аквариума трупики. Самый мощный и здоровый краб скончался за четыре дня до прибытия в Фалмут. Наверное, к этому времени вода стала слишком холодной или же ему надоели сардины.

Переменные ветры конских широт чуть не заставили меня свихнуться. Руль нельзя было оставлять без внимания ни на минуту, иначе Suhaili отклонилась бы от курса или перекинула бы парус. Я стоял у руля и провожал недобрым взглядом медленно проплывающие мимо борта водоросли. Выбившись из сил к вечеру, я привязывал руль и отправлялся вниз, но ночью приходилось три-четыре раза вставать и корректировать курс. Иногда я просыпался для того, чтобы послушать новости.

29 марта 1969 года, 289-й день плавания

Проснулся в 02.00 и включил радио. Умер Айк (Дуайт Эйзенхауэр). Он очень болел и было ясно, что долго не протянет, но меня все же не покидает чувство личной утраты. Я хорошо помню всеобщее воодушевление после высадки во Франции в 1944 году, несмотря на то, что Монти – нашему человеку – пришлось разделить лавры победителя с Айком. Гордой нации всегда трудно признаться в том, что слава уже позади и передавать свои армии под управление иностранного полководца, но мало кому удалось бы повести дело с таким тактом и пониманием, как Айку.

Гнетущее однообразие тех дней было ненадолго прервано при пересечении судоходных путей. Помимо надежды повстречаться с судном и передать весточку домой, меня отвлекало от скуки повседневности зрелище проплывающего мимо мусора – бутылок, пластика и даже крышек люков. Некоторые из этих предметов представляют реальную угрозу для маленькой лодки. Некоторые крышки люков весом с человека, а с одной из сторон к ним прикреплены массивные металлические скобы. При столкновении с ними на скорости, корпус легко может дать течь. Еще большую опасность представляет крепежный лес, которым море усыпано чуть севернее. Думаю, что Suhaili выдержала бы столкновение с такой доской, ее корпус прочнее, чем у обыкновенной лодки. Корпус из стекловолокна или из клееной фанеры точно был бы продырявлен.

В 2 часа ночи 2 апреля, в шестистах милях к юго-западу от Азорских островов, нами было замечено норвежское грузовое судно. Мы немедленно подняли позывные и MIK – сигнал международного кода, означавший «Пожалуйста, сообщите обо мне по радио в Лондон Ллойду». Подождав, пока судно подойдет ближе, я три раза выстрелил в воздух из винтовки. Когда между нами было не больше мили, я сумел хорошо разглядеть в бинокль мостик – на нем не было ни души. Произвел еще пару выстрелов. Мы прошли от него в 150 ярдах, можно было хорошо разобрать название и порт приписки – Тонсберг. Лишь когда мы поравнялись с мостиком, на нем появился вахтенный офицер. Пока он искал бинокль, мы были уже у кормы. Вахтенный офицер так и не удосужился обернуться и ответить на мой сигнал. Вы можете принять все мыслимые меры предосторожности, поставить на лодку самые яркие лампы и самый большой из когда-либо произведенных радиолокационных отражателей, но все окажется впустую, если вахтенный офицер не выполняет своей работы.

Через четыре дня, которые по большей части прошли в дрейфе, изредка прерываемом налетавшим с юго-запада ветром, мы пересекли еще один судоходный путь. Он оказался довольно загруженным – весь день в море виднелись корабли. Никто не реагировал на мои сигналы, пока не появился принадлежащий British Petroleum танкер Mobil Acme. Цитирую беседу по моему вахтенному журналу:

Послано: Британская Suhaili. Вокруг света без остановок.

Получено: Пожалуйста, повторите название.

Послано: Suhaili. Пожалуйста, сообщите обо мне Ллойду.

Получено: Сделаем. Удачи.

Послано: Расчетное время прибытия – через две недели, Фалмут.

Принято: Понял.

Я ликовал. Наконец, спустя четыре месяца, сообщение было передано. Я попытался представить реакцию на полученную новость дома и в редакции Sunday Mirror. Я знал, что мои близкие не переставали надеяться на то, что со мной все в порядке. Можно представить, как отец, переставляя булавки на карте, категорическим тоном заявляет о моем местонахождении через пару дней. В то время я не знал, что Брюс уже прилетел на Азорские острова. Он старался скоординировать поисковую операцию, в которой, помимо местных рыболовных судов, были бы задействованы самолеты ВВС США, Канады и Португалии. Иногда до меня доносился звук самолетов, но я не видел их, пока не подошел к британским водам.

Той ночью я слушал новости радиостанции ВВС, надеясь, что они упомянут обо мне – так я понял бы, что сообщение передано. Но ничего не было сказано. Я начал подозревать, что с Mobil Acme не передали сообщение обо мне, но возможен был и другой вариант: если Муатисье уже закончил гонку, оставшиеся участники мало кого интересовали.

На самом деле, Mobil Acme телеграфировал в Лондон немедленно и уже через два с половиной часа из Ллойда позвонили ко мне домой и сообщили, что я был замечен у Азорских островов. Эта эффективная работа всех вовлеченных в нее сторон положила конец беспокойному ожиданию моих близких. Мне было приятно узнать, как мне позже сказали, что Mobil Acme присовокупил к сообщению фразу: «Стандарт передачи сигнала безукоризненный». Эта ремарка помогла убедить людей на берегу в том, что я не спятил. Кроме того, с профессиональной точки зрения, она была хорошим комплиментом. Я могу сказать то же самое и о вахтенном на мостике танкера. По-видимому, мы оба учились в одной и той же школе связи на улице Коммершал-роуд в Лондоне.


Mobil Acme

Встреча с Mobil Acme произошла к западу от Азорских островов, когда до Фалмута оставалось 1200 миль. Если превалирующие в этом районе западные ветры сохранятся, мы без особых хлопот доберемся до Фалмута через две недели. К сожалению, той же ночью поднялся норд, который продолжал дуть следующие сорок восемь часов, вследствие чего нам за эти два дня удалось пройти 89 и 79 миль соответственно. Приподнятое настроение, в котором я пребывал после встречи с Mobil Acme и мысль о близости дома заманили меня в тривиальную ловушку для яхтсмена: я стал рассчитывать время прибытия на основании последнего удачного перехода, но неблагоприятный ветер и молчание радиостанции ВВС развернули мое настроение на 180°.

7 апреля 1969 года, 298-й день плавания

Встал в 04.00, когда с юго-запада налетел ветер. Я взял рифы, чтобы облегчить лодке ход и опять отправился поспать еще пару часов. Весь день простоял у руля. Рано утром я увидел землю на юго-востоке. Она испарилась еще до того, как высоко поднялось солнце. Должно быть, это острова Корво и Флорес, «где лежит сэр Ричард Гренвилл!» (строка из стихотворения Альфреда Теннисона – Баллада о флоте). Мои визирования показали, что в полдень мы находились в 30 милях от них. Я немного изменил курс, чтобы пройти севернее. Я побываю на месте битвы как-нибудь в другое время.

Стрелка барометра падает, дует зюйд-вест и в ближайшее время можно ожидать ветер с севера и холодный фронт. Я направляю Suhaili на север, чтобы как можно больше увеличить пространство между нами и островами – во мне еще свежа память о проблемах, с которыми мы столкнулись, проходя в прошлый раз это место. Сейчас мы взяли рифы и идем, смещаясь чуть влево. Скорость вполне приличная – 4 узла. Нет смысла стоять у руля, поскольку звезды не видны и к тому же, у меня сильно болит голова. Так или иначе, лодка пока прекрасно справляется сама.

Головная боль все усиливалась, а на следующий день разболелся желудок. Наверное, это отравление рыбой. Целый день я ничего не ел, и к вечеру почувствовал себя лучше.

Мощный разряд юго-западных ветров хорошо подтолкнул нас к дому, но 11 апреля они стихли. За три дня мы успели пройти 359 миль.

Сейчас 22.00, дела – лучше некуда. Мы полностью заштилели. Вокруг нас полно кораблей, я не смею заснуть – да и под хлопанье парусов особенно и не заснешь. Чувствую себя так, будто проигрался в пух и прах. Даже в зоне переменных ветров не было столь мерзко. Сижу здесь и не могу ничего сделать. Кажется, что меня преследует некая злобная сущность, получающая удовольствие от издевательства над моими надеждами.

Положение, в котором я оказался, разрывало сердце. Быть так близко от дома и не иметь возможности установить радиоконтакт – в тот момент я не знал, было ли послано с танкера сообщение в Ллойдс. Вдобавок ко всему, ветры покинули нас. На следующий день, в субботу 12 апреля, очередное визирование вывело меня из состояния ступора. Теперь я ощущал себя моряком, а не морским существом. Колдовской наговор, во власти которого я пребывал с момента прохождения мыса Горн, заставлял меня желать лишь одного: продолжения плавания. Теперь эти чары рассеялись, и я смотрел на море не как на среду обитания, а как на препятствие, лежащее между мной и домом. Неожиданно остро захотелось увидеть мой народ и мою страну. Чем быстрее, тем лучше.

Я занимался починкой флагов в кокпите, когда за кормой на горизонте показался идущий в нашем направлении корабль. Быстро подняв сигнальные флажки, я достал свой фонарь Олдиса и приготовился к контакту. Корабль прошел так близко, что я разобрал буквы на его борту: Mungo, Le Havre. Он пронесся мимо нас прежде, чем я успел передать сообщение.

12 апреля 1969 года, 303-й день плавания

Я спустил флаги и продолжил их починку, когда примерно через пять минут, подняв голову, увидел, что судно возвращается. Его необычный для проходящего мимо корабля маневр вселил надежду. Подойдя ближе, он начал передавать сигналы. Получив: «Что Вы хотите?», я ответил – «Я в кругосветном безостановочном плавании, и меня считают пропавшим». Они спросили название яхты, и когда я ответил, стали махать в ответ. Стало понятно, что меня узнали. Я передал им сигнальным горном радиочастоту 2182 герца. Сообщение было принято, спустившись вниз, я включил радиостанцию. Пришлось помучаться с передатчиком долгую и мучительную минуту, в конце концов, связь была установлена.

Теперь о новостях. Муатисье, судя по всему, пошел по второму кругу. Я возглавлял гонку, но недавно меня объявили пропавшим без вести. Я попросил собеседника телеграфировать Клиффу Пирсону из Sunday Mirror, а когда я обратился к нему с просьбой послать счет Marconi, в ответ раздался смех, и мне сказали, что за такого рода сообщения плата не взимается. Кажется, в какой-то момент он засомневался, не жулик ли я. Он спросил мое имя, и услышав ответ, сказал: «Да, верно». Разговор шел на смеси английского и французского. Мысль о том, что весть обо мне дойдет до моих родственников, привела меня в такое возбуждение, что мой английский вряд ли звучал связно, поэтому не уверен, понял ли он мой французский.

Он задал вопрос, требуются ли мне координаты, я ответил, что по моим данным, нахожусь на 44°30′ северной широты и 22°00′ западной долготы. Он назвал точный вариант: 44°25′ северной широты и 21°58′ западной долготы. Любой моряк согласится: без учета меридиональной высоты мои координаты оказались довольно точны. Такое прибавляет уверенности.

Мы немного поболтали. Я сказал, что очень жду возвращения домой, и он ответил, что меня не так уж трудно понять!

В 16.30 появилось еще одно французское судно – танкер Marriotte. Приблизившись, он подал три гудка, из чего я сделал вывод, что новость обо мне уже гуляет по радиоволнам. Сейчас сижу у радиоприемника и ожидаю новостей радиостанции ВВС.

Этой ночью, закусив удила, я поднял Big Fellow и хотя ветер почти стих, до рассвета не выпускал из рук руль. К воскресному полудню 13 апреля мы прошли 98 миль.

Вечером, прослушав шестичасовой выпуск новостей радиостанции ВВС, я, как обычно, принялся вертеть шкалу настройки. Я поймал высокочастотную радиотелефонную станцию Baldock GPO Radio Telephone Station главного почтового управления в Бальдоке и решил попробовать связаться с ними. За последние три месяца такого рода попытки ни разу не принесли желаемого результата, но на этот раз, к моему великому удовлетворению, мне немедленно ответили. Мы немного поболтали и потом оператор спросил, хотел бы я поговорить с кем-нибудь по телефону. Я дал мой домашний номер. Трубку взял Майк, как он мне потом сказал, услышав мой голос, он чуть не пробил крышу головой. Отца не было дома и я поговорил с мамой и с Дианой.

Впоследствии, я получил от главного инженера бальдокской радиостанции мистера Джонстона магнитофонную пленку с записью нашего разговора. Наши голоса на ней звучат очень взволнованными, да такими мы и были в тот момент. Приятнее всего было узнать, что с моими все в порядке. Подчас забывают о том, что волнения и переживания не являются исключительным уделом тех, кто остается на берегу. Пять месяцев я не получал вестей о моих близких. Все это время мысли об их самочувствии неотступно преследовали меня.

Майк подтвердил, что Муатисье на Joshua, пройдя мыс Горн, продолжил движение на восток и находился сейчас в Индийском океане. Это известие позволило мне избавиться от недостойного подозрения о том, что Mungo ввел меня в заблуждение и Муатисье наступает мне на пятки. Я думал, что он находится совсем недалеко, Индийский океан был последним местом, где я стал бы искать его. Как известно, Муатисье доплыл до Тихого океана и после 307 дней в открытом море бросил якорь на Таити. Итак, из девяти участников гонки осталось только трое, причем все они были британцами. Признаюсь, это было мне по нраву.

Найджел Тетли на тримаране Victress находился у берегов Бразилии, Дональд Кроухерст на еще одном тримаране Teignmouth Electron, кажется, только что обогнул мыс Горн. Майк сказал, что мама, отец и Диана выйдут с островов Силли на яхте The Queen of the Isles, a Кен, Брюс и Билл отплывут из Фалмута на бывшем катере авиационной спасательной службы Fathomer с Гаем Кроссли-Мигсом, они уже там и поселились в отеле Marine Hotel. Я надеялся, что Боб и Ди не забыли об отправленной им из Австралии почтовой открытке и оставят для меня лучшую комнату! Остальные мои родственники уже собирались в Фалмуте и, судя по всему, нас ждет шумная вечеринка.

Но когда она еще будет! Закончив писать, я достал бутылку виски и вышел на палубу. Если ничего не произойдет на финишной прямой, Suhaili станет первой яхтой в мире, обогнувшей планету без остановок. Перейдя на корму, я пролил на нее несколько капель. Немного подумав, я пролил еще несколько капель в честь Шони, одного из древних британских морских божеств, и лишь после этого сам приложился к горлышку. Не уверен, что жертвоприношение достигло цели, так как следующие два дня описаны в дневнике лаконичными фразами вроде: «Провел у руля весь день, но нас штилило».

На следующий день, в среду 16 апреля, я дозвонился до Клиффа Пирсона из Sunday Mirror и сообщил ему, что наверно подойду к Фалмуту 20 апреля в воскресенье. Поскольку на море был штиль, выдать более точный прогноз не представлялось возможным. По словам Клиффа, Клуб болельщиков планировал контакт в пятницу или в субботу на рассвете. Он попросил передавать отныне координаты моего нахождения посредством кода, разработанного Брюсом и мной еще до отплытия, и одобренного Главным почтовым управлением. Sunday Mirror, будучи одним из главных спонсоров путешествия, желала иметь эксклюзивные преимущества при освещении моего возвращения. Надо сказать, они полностью заслужили это право. По словам Клиффа, у Силли находились яхты других газет, они внимательно следили за каждым движением Fathomer. Все это звучало довольно забавно для меня, хотя я предпочел бы играть роль гончей, а не зайца. Мы договорились о контакте с Брюсом в субботу утром и я отключился.

План встречи был проработан со всей тщательностью, а ветер взял да и затих. В это же время испустило дух многострадальное зарядное устройство, поставив меня в сложное положение: аккумуляторные батареи давно уже не заряжались полностью и надолго их не хватит. Уже в который раз я стал разбирать зарядное устройство. При поднятом парусе Big Fellow, стакселе, гроте и бизани Suhaili требовала повышенного внимания, ведь слабый ветер мог мгновенно смениться на сильный. Как оказалось, я так никогда и не починил его. В пятницу батареи чуть подсели, когда я получал сообщение от радиостанции Land’s End Radio и говорил с Джорджем Мартином из Sunday Mirror.

18 апреля 1969 года, 309-й день плавания

Джордж сказал, чтобы я высматривал в воздухе занятый поисками меня Beechcraft с нанесенным на фюзеляж регистрационным кодом G-ASDO. Он сказал также, что у Fathomer висят на хвосте, этот сленг романов о рыцарях плаща и кинжала позабавил меня!

Немного волнуюсь по поводу координат моего местонахождения, так как не сумел провести сегодня нормальное визирование. Незадолго до полудня мы встретили целую флотилию траулеров. Думаю, что они должны были находиться где-то в районе 100-саженевой изобаты, от которой мы, если верить результатам визирования, должны были находиться на расстоянии 30 миль. Впрочем, в этом районе дно приподнято подземными холмами. Надеюсь, вечернее небо будет звездным и я сумею понять, где нахожусь. В полдень до Фалмута оставалось 280 миль…

В 18.30 произошло нечто совершенно замечательное. Я сидел на контейнерах и читал «Тимона Афинского» Шекспира, когда у правой койки раздался какой-то шорох. В ящике с медикаментами находилась маленькая серая птичка с тонким острым клювом, размером она была с крапивника. Я позволил ей улететь.

В тот вечер вокруг нас было полно корабельных огней. Поскольку я не мог вывесить со всех сторон ходовые огни, пришлось бодрствовать. Наблюдение велось из кокпита, я подкреплял себя лошадиными порциями кофе, которое сдабривалось виски. Сразу после полуночи хорошо освещенное судно, которое уже некоторое время нагоняло нас сзади, сбавило ход, приблизившись к Suhaili. В это же время я заметил быстро подходившую к нам лодку размером поменьше, и принял ее поначалу за рыбацкое судно. Я решил переговорить с той, что крупнее и достал фонарь Олдиса. Мне сразу же ответили: «Queen of the Isles». Они подошли к нам, мерцая фотовспышками, и я впервые за 309 дней, увидел мать и отца. Это был волшебный момент, но на фоне разыгравшегося ветра и волн разговаривать было очень трудно. Вскоре я отказался от попыток докричаться до них и сосредоточился на парусах, которые следовало подобрать. Чуть позже подошла вторая лодка, оказавшаяся Fathomer. Затем они отошли от нас на ночь, но наличие таких мощных сторожевых псов дало мне возможность поспать.

Когда я проснулся утром, рядом никого не было. Мои сторожевые псы потеряли меня. Видимость снизилась до двух миль, дул семибальный ветер. В 08.15 я включил радио и сразу же связался с Брюсом. Он спросил меня, «в какой именно заднице» я нахожусь, на что я ответил, что не имею представления. Мне показалось, что я услышал его стон, но мы ничего не могли поделать с этим. Солнце было закрыто тучами и я не мог провести визирование. К 10.00 ветер с юго-запада усилился до 8 баллов. Вместо того чтобы гнать Suhaili, у самого порога дома я спустил все паруса, стравил перлинь и лег в дрейф. Следующие два часа я проторчал в люке, наблюдая за проходящими мимо лодками и надеясь на то, что тучи все же разойдутся и из-за них выглянет солнышко. Оно появилось ближе к полудню. Я снял координаты и тут же переслал их Брюсу. К этому моменты все газетчики уже объединили усилия по поиску Suhaili, так что было неважно, если кто-нибудь еще узнал бы о моем местонахождении.

Я чувствовал себя уставшим и подавленным. Ничего нельзя было сделать, пока ветер не изменится или ослабнет, поэтому я лег спать. Это было выше моих возможностей, проделать такой долгий путь, чтобы напороться на дующий в противоположном направлении штормовой ветер в момент, когда уже можно было, чуть ли не носом уловить запах дома! Я спал не долго. В 02.30 меня согнал с койки звук сирены. Еще плохо соображая спросонья, я бросился наверх, думая, что на нас надвигается какой-то корабль, но это была Queen of the Isles. Я помахал рукой моим родителям и огляделся по сторонам. Пока я спал, ветер и волны поутихли и я, немного пристыженный, поднял паруса и втащил на палубу перлинь. Не успели мы тронуться, как появился Fathomer, с необычной для такой маленькой лодки лихостью скачущий по крутым волнам. Стоявшие на баке Кен, Брюс и Билл вовсю махали мне руками. Билл, как обычно, был снизу доверху увешан фотокамерами.

Оказывается, троица долго размышляла над оптимальным сценарием встречи. Из моих радиосообщений они сделали вывод, что я все еще нахожусь в здравом уме. В то же время, они были немного озабочены моим психологическим состоянием после стольких месяцев полного одиночества. Посчитав, что я могу испытать напряжение, вновь оказавшись среди массы людей – а они лучше меня были осведомлены о том, какая встреча готовится Suhaili в Фалмуте – друзья решили не мучить меня расспросами и выждать, пока я сам не начну говорить, чтобы определить состояние, в котором пребывает моя психика. С моей стороны, я ожидал от них вопросов. Расстояние между лодками было не более 15 ярдов, мы приветливо улыбались друг другу. Позже, Кен ужасно ругался, обвиняя меня в том, что я испоганил исторический момент, прокричав ему: «Как вижу, ты все еще носишь эту дурацкую шляпу!» Он тут же снял ее и отправил в воды Атлантического океана.

Fathomer и Queen of the Isles не отходили от меня всю ночь на воскресенье. После шторма ветер упорно дул с юго-востока. Поскольку, останься мы на правом галсе, нас неминуемо снесло бы на север к Бристольскому заливу, я сделал поворот оверштаг и взял курс на юг. Казалось, что погода преисполнилась решимости доказать Клиффу Пирсону, что я лгал, называя ему расчетное время прибытия в Фалмут, но еще до отплытия я говорил о 14 апреля, как о приблизительной дате возвращения. Ошибка в расчетах была мизерной – каких-то шесть суток… не думаю, что он будет резко возражать, если мы еще пару дней поплутаем по морю.

В 07.15 утра в воскресенье я развернулся и поплыл на северо-восток по направлению к мысу Лэндс-Энд, который находился в 150 милях от меня. После большой тарелки овсяной каши я провел визирование и прокричал мои координаты капитану Эвансу на Queen of the Isles, он тоже замерил местоположение. Оказалось, несмотря на возможность голосовой связи, мы находимся на расстоянии двух миль друг от друга. После полудня Fathomer повернул на Силли, ему надо было заправиться и привезти на Queen of the Isles свежий хлеб, газеты и сигареты. Вот уже шесть недель я не видел сигарет и чувствуя себя без них значительно лучше, я не очень страдал по никотину. Столь обыденное обсуждение вопроса доставки сигарет на борт яхты, произвело на меня намного более сильное впечатление, нежели я мог себе представить. Попивая после ланча кофе, я чувствовал, как меня охватывает страстное томление по никотину.

Поскольку Queen of the Isles выполняла функцию моей временной няни, я мог рассчитывать на безмятежный сон в мою последнюю ночь перед возвращением на берег. Чтобы не перенапрягать Suhaili, я взял рифы на гроте и бизани. Лодка спокойно шла вперед, дул зюйд-ост силой в 5 баллов, тучи на небе предвещали легкий дождь. Я отправился спать, но был настолько перевозбужден, что не смог заснуть. В 10.30 я приготовил себе чашку какао и поднялся на палубу. Весь горизонт был усеян огнями французской рыболовной флотилии. Еще совсем недавно я часами всматривался в морскую даль в тщетной попытке увидеть проплывающий корабль, а сейчас их было вокруг меня больше чем достаточно. Проплывать в ночное время через район, в котором работают рыболовецкие траулеры – раздражающее нервы занятие, особенно если речь идет о небольшой парусной лодке. Характер их работы требует постоянного изменения курса, как только вы поменяли галс и проложили себе дорогу между двумя траулерами, они тут же меняют курсы и начинают плыть прямо на вас, ничуть не думая уступать дорогу. Если в этом процессе принимают участие тридцать-сорок лодок, море неожиданно превращается в очень тесное и опасное место.

Выполнив поворот оверштаг, я направился на юг, намереваясь обогнуть стаю рыбаков, но когда через пару часов я вновь взял курс на Лэндс-Энд, лодки все еще выплясывали кадриль, двигаясь передо мной по квадрату. Конечно, можно было всю ночь продолжать изнурительную игру в прятки-догонялки без гарантии на успех, но я, махнув на все рукой, двинулся напролом. Спустя четыре часа я совсем выдохся, но мы вышли на чистую воду. Queen of the Isles безропотно следовала за мной, повторяя все маневры. Хотя рыбаки высказывали ей больше уважения, как более крупной, на ней тоже вздохнули с облегчением, когда французы остались позади.

21 апреля в 5 часов утра понедельника, ветер поменялся на зюйд-вест. Наконец-то мы взяли курс на Лизард. Оставив Suhaili под зарифленным гротом, я отправился в койку.

Через три часа я был уже на ногах. Suhaili шла по ветру, поэтому вновь пришлось делать поворот через фордевинд, чтобы уйти в сторону от маяка Бишопс-Рока на Силли и Лэндс-Энд, мне надо было увернуться от сильного приливного течения между ними. В 11.35 я заметил маяк Бишопс-Рока на курсе 100° – первый раз за 312 дней я видел родную землю. Вырисовывающийся на горизонте тонкий силуэт Бишопа рождал сильные эмоции у многих поколений британских моряков. На протяжении столетий они здесь прощались с Британией, удаляясь от нее, и приветствовали ее после многих лет, а иногда и десятилетий разлуки, возвращаясь домой из Индии, Америки, Австралии… Помнится, что в тот момент я отнесся к маяку, как к простому навигационному знаку. Мои достаточно прозаичные чувства были преисполнены ожиданием пинты пива, стейка, горячей ванны и чистой белой постели.

Fathomer присоединился к нам в 2 часа пополудни, приняв вахту от Queen of the Isles. Казалось, это стало сигналом к началу мероприятия встречи. Над головой стрекотали два вертолета, из распахнутых дверей которых свешивались операторы с камерами в руках, нас окружила целая флотилия всех размеров и форм, в составе которой находился крошечный ярко-красный катер для катания на водных лыжах с Сент-Мери (один из островов группы Сипли – прим. пер.). Видимо, ему было намного легче наблюдать за мной, чем мне за ним, поскольку большую часть времени его от меня скрывали волны. Затем на сцене появился Avro Shackleton (четырехмоторный бомбардировщик королевских ВВС – прим. пер.) подразделения береговой авиации, несколько раз облетевший конвой. Вертолеты шарахались от него, как испуганные цыплята.

Прямо по курсу на горизонте появилась серая тень минного тральщика. Я ждал этого. Корабль Ее величества HMS Warsash, военно-морского резерва Великобритании, под командованием капитан-лейтенанта Т.А. Белла был выделен для эскортирования Suhaili контр-адмиралом Б.С. Плейсом, кавалером креста Виктории, командующим резервом. Принимая во внимание мои отношения с военно-морским резервом, выбор корабля был идеальным, я не променял бы тральщик на дюжину авианосцев. Он приблизился к нам со стороны кормы, держась подветренной стороны и поднял на мачте международный сигнал QKF – «Добро пожаловать!»

Том Белл мастерски управлял своим кораблем. С палубы тральщика раздались возгласы приветствия, а среди находящихся на ней членов команды, я заметил трех моих братьев. Мы обменялись особого рода приветствиями, как это делали с самого детства, а затем War sash, конструкция которого не подходила для работы на малых скоростях, прошел вперед и занял свое место в строю. Мы двинулись в Фалмут.

Этой ночью я в последний раз перевел часы, поставив их на стандартное британское время. Меня одолевала усталость. За последние несколько суток я очень мало спал, а следующий день – последний день моего путешествия, будет очень насыщенным. Я уже посадил голос, переговариваясь с другими судами, если не считать вокальных экзерсисов, моим голосовым связкам уже 308 дней не приходилось работать с такой нагрузкой.

Я лег спать в 10.00 в свете огней Вольф-Рока и маяка Тейгер-Дю. В 3 часа утра я поднялся, чтобы сделать поворот через фордевинд в направлении Лизарда, который был хорошо виден. На рассвете я прошел быстрину у Лизарда (к неудовольствию моих сторожевых псов).

Дул свежий западный ветер, я поднял все паруса и на хорошей скорости направился к бую Manacles. Фалмут находился в 8 милях от него, уже были видны Пенденнис-Пойнт и Сент-Энтони-Хед у входа в гавань.

С каждым часом конвой все увеличивался. У буя Manacles к нам присоединились спасательный шлюп фалмутского порта и буксир St Mawes – оба были в рабочей одежде и выглядели этакими смышлеными работягами. Моряки шлюпа были в полной экипировке – морские сапоги, куртки из непромокаемой ткани и характерные красные подшлемники. Эти головные уборы понравились мне с первого взгляда. Уже позже, в Фалмуте, Джон Митчелл с Fathomer подарил мне свой. Теперь он занимает почетное место в моей коллекции морского снаряжения.

Буксир St Mawes изначально назывался Arusha и принадлежал компании British India Steam Navigation Company, порт приписки которого находился где-то на восточноафриканском побережье. Специально для этого дня, компания зафрахтовала его, вернув буксиру первоначальное одеяние, в солнечном сиянии утра на его трубе ярко выделялись два серебряных ободка. Над ним развевался огромных размеров вымпел судоходной компании; я решил поднять свой собственный и флажки клуба Ocean Cruising Club и яхт-клуба Бенфлига, а также для ровного счета, позывные Suhaili на левой нок pee: MHYU.

На борту Arusha я мог видеть капитана Лэттина, капитана Бена Роджерса, под начальством которого я плавал на Chindwara и много других знакомых лиц. После окончания школы, компания стала моим вторым домом, она выучила меня моряцкому делу и помогала всем, чем возможно, в период подготовки к путешествию. Было очень приятно принимать все эти приветствия.

Я находился в шести милях, это менее двух часов пути, от Пенденнис-Пойнта, когда ветер неожиданно переменился на северо-северо-западный и резко усилился. Меня стало относить на восток, пришлось мало-помалу сокращать паруса, так как ветер разыгрался не на шутку – 7–8 баллов! В этот момент я сильно разозлился. Неспособность Suhaili идти круто к ветру в открытом море не являлось большой трагедией, но здесь у берега, она выводила меня из себя.

По мере того, как я удалялся от Фалмута, двигаясь на северо-восток в направлении Додмэн-Пойнта, вертолеты и шнырявшие вокруг легкие суденышки испарились. Было понятно, что они отказались от сомнительной перспективы маневрирования в течение целого дня и удалились на дозаправку, оставив меня на попечение эскорта из более крупных яхт и небольших кораблей, которые храбро держались около меня до самого вечера.

Наконец, подул ветер с берега, пробираясь к суше, я добрался до более спокойной воды, теперь Suhaili плыла быстрее. Повернув на другой галс, я направился к Портмеллон-Хэду, а затем опять к Додмэну. Было холодно, моросил неприятный дождь, но ничего уже не могло остановить нас. Suhaili и я отсутствовали в продолжение 313 дней, мы прошли вместе 30000 миль, ложиться сейчас в дрейф, было абсолютно немыслимым делом. У Додмэна мы повернулись носом по ветру, и пошли на Сент-Энтони-Хэд. Suhaili приближалась к входу в гавань под углом, пока я не решил, что настало время войти в бухту. В последний раз за это долгое плавание я повернул носом по ветру и отдал паруса. Мы финишировали быстро и спокойно. Когда мы подошли к лежащей между Пенденнис-Пойнтом и Сент-Энтони-Хэд скале Блэк-Рок, мне оставалось разве что махать руками, приветствуя людей на маленьких суденышках вокруг нас. У Пенденнис-Пойнта уже было видно, как солнце отражается в фарах и ветровых стеклах припаркованных у пристани машин. На берегу стояло множество людей. Мы почти достигли цели, пинта пива была уже чуть ли не в моей руке, когда сквозь месиво лодок к Suhaili прорвался моторный катер начальника порта. Мне было сказано, что редакция газеты Sunday Times установила финишную линию между Пенденнис-Пойнтом и Блэк-Роком. В этот момент из гонки чуть не выбыл еще один участник. Покидая Фалмут, я прошел между Блэк-Рок и Сент-Энтони-Хэд, и мне были неясны причины, по которым нельзя было возвратиться тем же маршрутом. В сожалению, я высказал свое мнение в довольно резких тонах, которые были уловлены находящимися рядом микрофонами тележурналистов с ВВС TV. Тем не менее, проявив большую терпимость, нежели мне обычно свойственно, я развернул лодку на запад. Спустя полчаса, в 3.25 я пересек финишную линию под аккомпанемент пушечного выстрела.


Suhaili, с поднятым кливером и бизанью, сопровождается в Фалмут после пересечения финишной линии.

Первыми поднявшимися на борт людьми стали сотрудники фалмутской таможни. Взойдя на палубу, старший офицер, пытаясь сохранять невозмутимость, задал освященный временем вопрос: «Откуда прибыли?»

-- «Из Фалмута», – ответил я.


Первые шаги по суше спустя почти год плавания

Штурманские заметки

Этот эпилог не следует воспринимать в качестве справочника для моряка, который собирается в дальнее одиночное плавание. Я представляю вниманию читателя мой собственный, следовательно – субъективный анализ путешествия, разбив его для удобства на отдельные параграфы. Вместе с тем, я надеюсь, что текст книги будет сам по себе представлять определенную ценность для яхтсменов и других людей, желающих сделать выводы из моего плавания.

Лодка

Suhaili не соответствовала моим представлениям об идеально подходящей для такого плавания лодке. Я хотел бы отправиться вокруг света на более длинной и быстрой яхте. Впоследствии оказалось, что Suhaili слишком коротка для некоторых волн, с которыми приходилось иметь дело – она целиком умещалась в промежутке между двумя гребнями волн и не могла двигаться дальше. Этой проблемы можно было бы избежать, будь она на несколько футов длиннее.

Если не считать длины, Suhaili являлась идеальной лодкой для плавания. Оба ее конца – и нос, и корма – были немного приподняты, что давало свободу маневра при остановке судна. То, что мы всего лишь трижды зачерпнули воду, указывает на преимущество приподнятой кормы. Толкая лодку, волны не могли вывести ее из-под ветра, как это часто бывает, а просто разбивались по обе стороны от нее.

Конструкция Suhaili напоминает дизайн яхт Колина Арчера, отличительной особенностью которого, считается волнообразный силуэт. При движении по воде волнообразная линия корпуса хорошо гармонирует с волнами. Ее длина относится к ширине как 3 к 1. Этот коэффициент не позволяет Suhaili быть столь же быстрой, как современные яхты такой же длины, но она намного мореходнее, нежели они. Конечно, хотелось бы иметь более быстроходную лодку, но при переходе по Южному океану ценятся не столько скоростные качества, сколько надежность и прочность.

Каюта была расположена слишком высоко, вследствие чего я испытывал некоторые трудности. Она была достаточно уязвима. Неудивительно, что у мыса Горн удары волн привели к ее смещению. Решением проблемы в краткосрочном плане, возможно, является более прочный крепеж.

Я опасался, что два руля за кормой могут получить повреждения от волн, однако, несмотря на то, что несколько раз румпель вырывался из моих рук – особенно трудно было удержать его при перекрестных волнах – главный руль выдержал все нагрузки. Единственной реальной опасностью был преждевременный износ и выход из строя рулевых штырей.

Корпус, в общем и целом, оказался достаточно прочным. Его единственным слабым местом было днище. Выстроенное по индийским стандартам, оно было не таким прочным, как у европейских лодок, которым приходится иметь дело с намного более суровыми погодными условиями. Когда после возвращения домой Suhaili подверглась докованию, оказалось, что к концу плавания днище начало сдавать.

Кокпит временами был подвержен риску внешних воздействий. У меня имелись полотняные обвесы, но я не подвешивал их, так как они мешали передвигаться по палубе. Впрочем, никогда не бывало, чтобы я оставлял румпель из-за холода или брызг – только вследствие усталости.

Внутри Suhaili было довольно тесно, мне было трудно разложить вещи так, чтобы они в случае необходимости оказались бы под рукой. С такого рода проблемой на маленькой лодке не справиться.

Штормовая погода

Я чуть не потерял Suhaili в Южном океане, произошло это вследствие дурного управления. Раньше попав в шторм, я всегда ставил ее лагом к волне, но в Южном океане волны были такими огромными, что чуть не расколотили лодку. Как оказалось, если перлинь выпустить за корму петлей, оба конца которой прикреплены к бортам лодки, а потом поднять 40-футовый штормовой стаксель так, что оба его туго натянутых шкота держали бы его строго по середине лодки, то Suhaili очень спокойно держит корму по ветру. Поначалу я целиком травил 100-саженную бухту двухдюймового полипропиленового троса, но позже я начал помаленьку сокращать его, в зависимости от состояния моря, когда хотел, чтобы лодка шла в подветренную сторону. У нее это получалось, но медленно, причем ее никогда резко не бросало, даже при самых крутых волнах. Натяжение каната было достаточным для того, чтобы волны не бились о лодку. Однажды при 10-балльном ветре, когда мы легли в дрейф, бак даже не промок. Волны никогда не захлестывали ее.

Я пришел к выводу, что в этих условиях плавучий якорь был гораздо менее эффективным, чем перлинь, к тому же, последний приносил меньше хлопот.

Навигация

Во время этого плавания основная навигационная проблема была обусловлена наличием чрезмерно обширного пространства для маневрирования. Отклонение от курса не влекло за собой серьезных последствий. Обычно я определял приблизительную цель, до которой было, к примеру, пару тысяч миль и 100-мильный дневной переход под небольшим углом к моему маршруту давал компасное отклонение не более одного градуса. Допущенные мной ошибки следует отнести на счет неправильных оценок погодных поясов. В примеру, недели две были потеряны в южной части Атлантического океана вследствие того, что я слишком рано взял курс на мыс Доброй Надежды. Мне надо было продолжать движение на юг до тех пор, пока я не наткнулся бы на западные ветры в Ревущих сороковых широтах и лишь потом поворачивать на восток.

Опять-таки, я сэкономил бы время, обогнув Тасманию с юга – мне не следовало входить в Большой Австралийский залив. Признаюсь, это было сделано намеренно: оставшись без радиосвязи, я поплыл на север, надеясь встретить какое-нибудь судно и передать весточку обо мне. Правильнее было бы выбрать Хобарт в Тасмании в качестве места встречи с Брюсом. Последнюю и самую серьезную ошибку я допустил после отплытия от Новой Зеландии: нельзя было позволять юго-западным ветрам протащить нас так далеко на север. Я угодил в ловушку дующего с востока воздушного потока. Поверни я заблаговременно на юг, западный ветер помог бы мне намного быстрее добраться до мыса Горн. Все эти ошибки стоили мне от трех до четырех проведенных в море дополнительных недель.

Единственное, что можно поставить мне в заслугу – решение отклониться на восток от традиционных судоходных путей перед тем, как на обратном пути пересечь экватор. Это решение привело нас домой на четыре дня раньше, вместе с тем, плывя на восток, мы рисковали заштилеть.

Имевшихся у меня навигационных карт было более чем достаточно, поскольку я не собирался заходить в порты, но мне очень пригодилась бы Адмиралтейская карта плавучих льдов. Как оказалось, не помешала бы и крупномасштабная карта пролива Фово. Следовало взять ее с собой, ведь я с самого начала планировал пройти через него. Карт района мыса Горн оказалось более чем достаточно, но как говорится, семь раз отмерь, один раз отрежь. Оглядываясь назад, нельзя избежать мысли о том, что крупномасштабная карта гавани Отаго возможно спасла бы меня от неприятностей!

Для определения местонахождения вне пределов видимости берега использовался видавший виды секстант фирмы Plath и старый, но все еще надежный хронометр. Я отказался от использования моего патентованного лага со 100-футовым лаглинем, поскольку он оказался неточным, а после того, как лаглинь покрылся морскими уточками, он превратился в некое подобие плавучего якоря. Я не располагал электронными навигационными средствами по той простой причине, что не мог себе их позволить, хотя без сомнения, мне очень пригодились бы и пеленгатор, и эхолот. Как правило, за раз я проводил только одно визирование вместо обычных трех, по которым потом высчитывается среднее значение, но это единственное визирование проводилось мной со всей тщательностью. Я полагал, что на спуск вниз, замер времени по хронометру, запись данных и возвращение на палубу уходит слишком много времени. Погрешность среднего значения нескольких визирований, отстоящих друг от друга в несколько минут, будет больше, чем погрешность одного, но по возможности аккуратного и точного. Визирование с целью определения широты проводилось ранним утром, а в полдень замерялась меридиональная высота для определения долготы. При подходе к суше я производил второе визирование ближе к вечеру. Несмотря на то, что я всегда был готов к визированию по звездам, необходимости в этом не было. В тех случаях, когда была возможность проверить мои координаты, оказывалось, что я находился в 1–2 милях от предполагаемого места.

Что касается лоций, приливных таблиц и реестров маяков, то у меня было все, что нужно.

Паруса, канаты и такелаж

За исключением нейлонового спинакера, все мои паруса были из терилена. Синтетическая парусина хороша тем, что не гниет, она более прочная и реже рвется. Ее недостатком являются стежки. На парусине швы вправлены в внутрь полотна, тогда как на терилене они выпирают, вследствие чего быстро стираются. На обратном пути больше всего времени уходило на латание и ремонт парусов. Несмотря на это, сомневаюсь, чтобы паруса из натуральной ткани послужили бы мне так хорошо, как териленовые. Если не считать разорванного грота и обвисшего кливера, все они дотянули до Фалмута. Мои грот и бизань были снабжены люверсами для рифления на случай, если откажут механические роульсы – что и произошло.

Там, где для бегучего такелажа нельзя было задействовать стальные тросы, использовались нейлон, терилен и полипропилен. Все эти материалы прочнее и долговечнее натурального волокна, кроме того, они устойчивы к ржавчине. Все канаты, которые пришлось заменить, были старыми, оставшимися после предыдущего плавания.

Тросы стоячего такелажа (диаметром 1 дюйм, 6-жильные, в каждой жиле по 7 тросиков; диаметр тросов нижних вант всех мачт -1/4 дюйма) были покрыты смесью жира и свинцовых белил. Ни один трос не оборвался.

Фаловые лебедки

Обе фаловые лебедки грот-мачты оказались ненадежными из-за пробуксовки ленточных тормозов. Как следствие, грот и кливер Big Fellow не раз падали мне на голову, а рукоятки лебедок при верчении срывались и больно били по рукам. По моему мнению, тормозам не хватало жесткости, хотя я много раз разбирал их для того, чтобы натянуть ленту как следует, но она вновь и вновь провисала. Довольно быстро, не полагаясь на тормоза, я стал привязывать рукоятку лебедки.

Двигатель

Вина за то, что он перестал работать, полностью лежит на мне. После возвращения из плавания я установил новый двигатель того же производителя. Любой мотор надо время от времени запускать, чтобы его части смазывались бы. Поскольку я не делал этого, накопившийся внутри конденсат стал причиной того, что внутренности двигателя заржавели.

Радиосвязь

Радиотелефон Marconi Kestrel достаточно дорог, но вы получаете то, за что платите. Когда после Кейптауна я разобрался с неполадкой, то он заработал без нареканий. Сомневаюсь, что аппараты других фирм смогли бы вынести те испытания, что выпали на долю моего Marconi.

Модель Kestrel II работает на передающих частотах в диапазонах 2, 4, 8 и 12 мегагерц, мощность ее при передаче сигнала – 50 ватт. Имелась и дополнительная частота в диапазоне 6 мегагерц для передачи сигнала в районе Австралии, на которой мощность была уже 75 ватт, кроме того, аппарат был адаптирован для передачи сообщений в диапазоне 16 мегагерц. Как известно, чем выше частота, тем шире область покрытия. Я легко связывался с Кейптауном, когда находился более чем в трех тысячах миль от него. Блоком питания для аппарата служили четыре 6-вольтовых автомобильных аккумулятора.

В режиме приема аппарат ловил все передачи, вплоть до 4 мегагерц и некоторые частоты вплоть до диапазона 17 мегагерц. Он безотказно работал в режиме приема на протяжении всего путешествия.

Я обнаружил, что если к ахтерштагам прикрепить изоляторы, из них получаются очень удобные и эффективные антенны.

Проблема использования маломощной аппаратуры на большой дальности заключается в том, что приходится конкурировать с намного более мощными радиостанциями, которые установлены на торговых судах. Вдобавок ко всему, если торговому судну не удается установить радиотелефонный контакт, оно всегда может заказать звонок по беспроволочному телеграфу (Морзе). Наладить коммуникацию с помощью маломощного передатчика можно лишь в том случае, если заранее, еще до выхода в море, согласовать график связи. Такой график был согласован мною с радиостанцией главного почтового управления в Бальдоке; когда я покинул их диапазон, они передали меня радиостанции в Кейптауне. Если бы не поломка передатчика, Кейптаун, в свою очередь, передал бы меня по эстафете радиостанции Перту в Западной Австралии и так далее. На обратном пути, когда я был уже в Атлантическом океане, мощности моего передатчика не хватило на то, чтобы без предупреждения вклиниться в график работы береговых радиостанций.

Радиоприемник необходим на яхте, находящейся в дальнем плавании, хотя бы для того, чтобы иметь возможность получать для навигации сигналы точного времени, но для этой цели сгодится и маленький транзисторный приемник. В пятом томе книги Адмиралтейский список радиосигналов, содержится информация о времени и частотах радиостанций всех стран мира, передающих сигналы точного времени.

Зарядное устройство (бензогенератор)

До тех пор, пока кто-то не решит проблему зарядки батарей с помощью опущенного за борт пропеллера, не появится альтернатива небольшому двигателю внутреннего сгорания, подсоединенному к генератору переменного тока или к динамо-машине (предпочтительнее низкооборотные генераторы). Мое устройство – подсоединенный к двум динамо-машинам бензиновый двигатель Norton-Villiers мощностью в три лошадиные силы – работало безотказно. Это был купленный в магазине мотор от газонокосилки. Вообще, бензиновые двигатели довольно капризны, поскольку их конструкция не предусматривает морские условия применения и всегда есть опасность, что во время шторма их зальет водой.

Освещение

Для всех целей я использовал керосиновые фонари и лампы высокого давления. Единственная трудность у меня возникала с рейдовыми огнями, которые я зажигал, отправляясь спать – они гасли при ветре сильнее 2 баллов. С электрическими лампами жизнь была бы намного легче, но на лодке не хватало места для хранения дополнительных емкостей с бензином, необходимым для подзарядки батарей.

Отопление

Мою лампу высокого давления, можно было задействовать в качестве обогревателя, функцию которого она и выполняла во время плавания в водах Южного океана. Помимо физического комфорта, которым меня одаривал обогреватель, я ощущал сугубо моральный комфорт от зрелища его уютного красного пламени. Я старался сушить с его помощью промокшую одежду, но ему было не по силам справиться с влажной атмосферой внутри каюты. Единственное, что здесь помогло бы, так это жаровня с углями. Но моя лампа высокого давления вырабатывала тепла не меньше, чем керосиновая горелка.

Авторулевой Адмирал

Принцип действия был хорошим, трудность возникла вследствие невозможности преодолеть сопутствующее при эксплуатации трение. Он нормально заработал после того, как я обработал рашпилем нейлоновые вкладыши флюгерных опор.

Мне неизвестно альтернативное устройство, которое подошло бы для яхты, у которой бизань-гик выступает далеко за корму. При качке флюгарки часто уходили под воду, но не ломались, будучи не жестко закрепленными. Левая флюгарка согнулась внутрь и треснула, потому что перед этим я привязал ее по диаметральной линии.

Тросы, соединяющие различные части механизма, со временем чуть пообвисли, но с этой проблемой я легко справился, подтянув их. Окажись рули системы автоуправления прочнее, я не вижу причин, по которым они не смогли бы дотянуть до конца путешествия. Штанги автопилота были изготовлены из водопроводных труб диаметром 1 дюйм, они не выдержали нагрузок и растрескались. Трубы чуть большего размера или металлические брусья диаметром, скажем, 1¼ дюйма стали бы решением проблемы.

Набор инструментов

Он полностью соответствовал требованиям плавания, однако дополнительный комплект свёрл по металлу не помешал бы.

Запасы

Продукты питания. Если я когда-нибудь решусь еще на одно такое же длительное плавание, мой запас продуктов питания будет намного более разнообразным. При их отборе акцент был сделан на базовые продукты, типа консервированного мяса и овощей. Мне казалось, что если поглощать достаточное количество калорий, я буду не слишком волноваться по поводу разнообразия рациона. Это было ошибкой. Мне так приелись блюда из тушеного мяса, мясные консервы и сдобренные тушеной фасолью салаты, что я просто не мог заставить себя поглощать эту пишу. По возвращении домой на борту еще оставались запасы продуктов питания, которых хватило бы, как минимум на три месяца в море. Невозможно найти оправдания такой недальновидности, ведь существует огромное количество разнообразной консервированной продукции. В сожалению, в процессе подготовки к путешествию, я не нашел времени для того, чтобы лучше поработать над заготовкой припасов. В следующий раз я точно поступлю иначе.

Вскоре после отплытия из Англии я ограничил дневной рацион двумя приемами пищи – завтраком и обедом. На ланч была кружка кофе и печенье. Оказалось, что на полный желудок мне труднее работать. Необходимое количество энергии я получал от двух приемов пищи.

Поломка моего примуса естественным образом привела к ограничению рациона питания. Следует отметить, что предлагаемый производителями стандартный набор запчастей, явно недостаточен – он предназначен лишь для несущественных замен и ремонта. Оглядываясь назад, становится понятно, что мне следовало составить собственный список требований и произвести закупки всего необходимого.

Консервы держались достаточно хорошо, но к концу путешествия содержимое каждой третьей банки было испорчено. Много жестянок пришлось выкинуть в море. По-видимому, многие консервы испортились из-за трения банок друг о друга – с них сходило лаковое покрытие. Впрочем, иногда протухали и банки с неповрежденным покрытием.

Свежий лук и картофель пришли в негодность уже через два месяца. Я отобрал старую и твердую картошку, сухой испанский лук, который обычно хорошо сохраняется. Овощи надо было хранить в сухом и проветриваемом помещении, на Suhaili это было невозможно.

Я взял с собой 24 дюжины куриных яиц, каждое из которых было покрыто слоем жира. При переходе из Кейптауна в Лондон ни одно обмазанное жиром яйцо не протухло, но на этот раз, уж не знаю по какой причине, они начали портиться примерно через месяц. Возможно, мне не повезло с партией, но в следующий раз я попробую пчелиный воск вместо жира.

Полагаю, что деньги, потраченные на духовку, не пропадут зря. Эту духовку можно будет ставить на примус. Я отказался от нее, так как не видел себя в роли пекаря. Это было еще одной моей ошибкой, ведь свежевыпеченный хлеб оказался бы прекрасным дополнением к моей диете.

Я регулярно принимал таблетки витамина С, кальция и дрожжей. Вполне может статься, что именно им я обязан хорошим состоянием здоровья, которое ни разу не подвело меня на протяжении всего путешествия. Особенно следует отметить полное отсутствие кожных раздражений от соленой морской воды, доставивших мне немало хлопот во время предыдущего плавания.

Вода Мне так и не довелось использовать содержимое контейнеров для пресной воды. Я начал с 15 галлонов в полиэтиленовых контейнерах, пополняя запасы дождевыми осадками, которые собирал в ведро, подвешенное к вертлюжному штырю на бизань-мачте. Однако никогда не стоит рассчитывать на дождь, в качестве источника пресной воды, особенно если плывешь в области пассатов.

Одежда. В силу ограниченного пространства пришлось ограничиться тремя комплектами всякого рода одежды, в том числе и непромокаемой. Единственное исключение было сделано для шерстяных свитеров – их было шесть. Старое морское правило гласит: если считаешь, что у тебя достаточно свитеров, возьми еще один. В общем и целом, комплект одежды оказался достаточным. Не имеет значения, как часто я менял наряды в Южном океане, так как все равно ничего нельзя было толком высушить. В концу путешествия почти вся моя одежда сгнила. Сильнее всего я корил себя за то, что не сообразил взять еще одну пару морских сапог. Те, что были, пришли в негодность еще до Австралии, после чего пришлось мириться с мокрыми ногами.

Спасательные средства. На борту Suhaili находилась одна надувная спасательная шлюпка, оборудованная двумя солнечными опреснителями, в ней также находился стандартный набор инструментов и лекарственных средств. Для работы на палубе имелись ремни безопасности и 6-футовый шнур, карабином которого можно было зацепиться за оснастку. Я очень редко пользовался им, поскольку он стеснял мои движения. Однако следует помнить о том, что мне была очень хорошо знакома планировка моей яхты и в работе я всегда руководствовался принципом: «Одна рука для себя, вторая – для лодки». Ремни безопасности добавляли мне новые руки.

У меня был небольшой спасательный жилет ныряльщика, который я никогда не надевал на себя, не видя в этом особого смысла. Что стало бы со мной, упади я в воду? Вряд ли мне удалось бы доплыть до ближайшего берега. С точки зрения здравого смысла, чем быстрее бы все закончилось, тем лучше.

Медикаменты. Я недостаточно компетентен, чтобы давать советы относительно того, что следует брать с собой в плавание, а что – нет. В моей аптечке было самое необходимое, быть может, за исключением антибиотиков. При малейшем недомогании Медицинский справочник капитана судна тут же превращался в мою Библию. Как и все офицеры торгового флота, я являюсь обладателем сертификата по оказанию первой медицинской помощи, выданного скорой помощью Святого Джона.

Алкоголь. Я люблю выпить в компании друзей, но пьяницей не являюсь, поэтому мой запас спиртного продержался долго. Случались достаточно длительные периоды времени, в течение которых я вообще не притрагивался к выпивке. Бутылка или банка пива откупоривались обычно по случаю или особенно удачного дневного перехода, или при прохождении очередной важной вехи. С холодом, влагой и усталостью хорошая кружка горячего кофе расправлялась удачнее, чем алкоголь. Спиртное обезвоживает организм, поэтому принимать его надо со всей осторожностью. Больше всего алкоголя было потреблено в Южном океане – я постоянно добавлял бренди и виски в кофе.

Табак. Я прекрасно обошелся бы и без курева. До отплытия мне требовалось от 10 до 15 сигарет в день. В море я снизил эту норму до 11 штук. Когда сигареты закончились, я не страдал от их отсутствия, напротив, мое самочувствие даже улучшилось. Я уверен в том, что многие желающие бросить курить, не в состоянии это сделать лишь в силу доступности сигарет. Я опять начал курить сразу после возвращения.

Я сам

Я вышел в море, находясь в неплохой физической форме, хотя и ощущал усталость после полутора месяцев напряженной работы по подготовке лодки. Пары дней хватило на то, чтобы войти в ритм пребывания в открытом море и избавиться от вялости, столь присущей жизни на берегу. За первую половину путешествия я немного потерял в весе, мои ноги заметно похудели, но к концу плавания я даже прибавил около трех килограммов. Произошло это за счет мышечной массы рук, плеч и груди. Зато мои лишенные нормальной нагрузки ноги заметно ослабли. В первые дни после возвращения домой я уставал, пройдя пару сотен ярдов.

Имей я достаточно времени на подготовку, я обратился бы к кому-нибудь за компетентным советом касательно программы физических упражнений. Я подкачивал пресс и делал приседания, но все эти упражнения были бессистемны и их эффект, по-видимому, ограничивался эмоциональной сферой.

Если не считать инцидента с попавшей в глаза кислотой, мое зрения сейчас такое же хорошее, как и перед путешествием. Я никогда не испытывал проблем в плане различения цветовых оттенков. Длительное пребывание в море не отразилось на моем обонянии, слухе, вкусе и осязании, разве что пальцы потеряли чувствительность из-за того, что кожа на них загрубела.

Скорость моих реакций не претерпела значительных перемен, но внутреннее отношение ко многим проблемным вопросам существенно изменилось. Теперь я склонен дольше обдумывать вещи, более глубоко размышлять над способами разрешения проблем. Такое приходит с возрастом, но одиночное плавание ускорило этот процесс.

Возможность поддерживать контакт с внешним миром приносила и радости, и огорчения. Острое чувство радости в момент передачи сообщений сменялось резким и сильным депрессивным разочарованием после того, как заканчивался сеанс радиосвязи. За исключением двух месяцев в Южном океане, когда не было никаких радиосеансов, я был в курсе всех мировых новостей и никогда не ощущал оторванность от событий.

Мне не пришлось иметь дело с предельными температурами – я не мерз до посинения и не изнывал от жары. Температура воздуха была почти нулевой у мыса Горн и поднималась до отметки 40° в районе тропиков. Резких температурных скачков не было, однако я с трудом адаптировался к жаркой погоде в южной части Атлантического океана после того, как провел пять месяцев в Ревущих сороковых широтах. Недооценив силу солнца, я получил легкий солнечный удар в зоне переменных ветров.

Эпилог

Сразу после гонки Suhaili была разобрана до голого корпуса и полностью перестроена внутри. Спустя три года она плавала с моей семьей в Португалию и затем перевезла нас в Шотландию, когда мы переехали туда в середине 70-х годов. За несколько лет мы обошли все Западные острова, а в 1979 году прятались от шторма Fastnet на якорной стоянке в Саунд оф Муле вместе с Крисом Бонингтоном, который возвращался из альпинистской экспедиции на остров Скай. Позже мы опять переехали на юг. Когда я гонялся на огромных катамаранах через Атлантический океан, она стояла около Ипсвича для ремонта и осмотра, но потом была быстро переоборудована для регаты OSTAR в 1988 году. Мы не прошли значительного расстояния, от долгого простоя рассохлись ее законопаченные швы и она начала сильно протекать. Я был вынужден повернуть домой приблизительно после 800 миль пройденных в Атлантическом океане.

Год спустя, тщательно законопатив швы, мы отправились в Америку по маршруту Колумба, используя для навигации исключительно астролябию. Результаты оказались на удивление хороши. После пройденных 3000 миль плавания мы обнаружили Сан Сальвадор, с отклонением около 8 миль по широте и 21 миля по долготе, которые показали, что исследователи в пятнадцатом веке могли найти путь обратно или куда-либо, если конечно они знали, где это было!

Поскольку я был не в состоянии оплатить страховку для этого сольного плавания, то на обратном пути взял экипаж и страховая премия стала терпимой. Мы столкнулись с большим штормом в ноябре и после четырех нокдаунов потеряли обе мачты, и были вынуждены плыть 1400 миль до Азорских островов под аварийным парусным вооружением. По дороге нам предложило помощь грузовое судно, которое почти протаранив нас, спустило сетки для карабкания на борт. Его команда была готова к самому худшему и столпилась у борта, надев спасательные жилеты. Однако, так как хотя и немного потрепанная Suhaili была еще годна для плавания (мы были скорее испуганы, чем находились в бедственном положении), то мы отказались от предложения.

В следующем году мы поплыли на север, это был наш первый арктический опыт. Вместе с Крисом Бонингтоном и маленькой командой мы попытались подняться на непокоренный пик, на восточном побережье Гренландии к северу от Полярного круга (см. книги, написанные совместно с Крисом Бонингтоном и изданные ВВС – «Путешествие Колумба» и «Море, лед и камень». Датское правительство заявило, что Suhaili не подходит для плавания в этих водах, по словам же местных жителей, мы слишком рано приплыли и встретимся с плавучим льдом. Поэтому мы отправились к Исландии. В открытом море лед нам не встретился, но во фьордах было полно плавучих льдин. Они дали нам новый опыт долговременного маневрирования между льдинами, чтобы найти подходящее место для причаливания к берегу. Вид этой дикой и пустынной местности был красив до умопомрачения, а опыт горного восхождения стал наиболее удаленным от морского дела переживанием моей жизни, если не считать однажды совершенного мной прыжка с парашютом. Возвращение под парусом домой показало нам, как в свое время была колонизирована Исландия – в середине лета до нее легко доплыть, а к концу августа начинают дуть частые штормовые ветры.

Вскоре после этого администрация Национального морского музея в Гринвиче обратилась ко мне с вопросом, может ли Suhaili стать частью новой выставочной экспозиции. Я был поставлен перед сложным выбором, прекрасно понимая, что она заслужила это, но в то же время, отправив ее в музей, я покину ее. Suhaili отправилась в Гринвич, но не прошло и двух лет, как стало очевидно, что сухой воздух выставочного павильона разрушительно действует на деревянные части ее конструкции. Останься лодка там еще на какое-то время, ей уже никогда не придется плавать по морю. Поэтому я решил взять ее оттуда и возвратить в Фалмут. После ремонта она была поставлена у причала нового Национального морского музея в Корнуолле, откуда я время от времени выходил на ней в море.

Спустя сорок лет после того, как удары топором по тиковому бревну превратили его в киль Suhaili, в полной мере проявились преимущества крепкой тиковой конструкции. Индийские крепежные детали из металла все еще на месте, а попытки заменить их показали, что они достаточно прочны! Ее нижняя часть мало изменилась и полностью соответствует первоначальному дизайну. Это лодка для моря, не очень рассчитанная на удобства пребывания в каюте. На ней стоит третий по счету двигатель и третий набор рангоута, остальное почти не изменилось. Она все еще неохотно идет на ветер или прямо по ветру, но все остальное проделывает с радостью.

Замечательная лодка.

Сэр Робин Нокс-Джонстон,
2004

Иллюстрации



Прибытие в Фалмут.