В. Галенко, фото А. Зверева
"Navigare necesse est"
— плавать по морям необходимо.
Латинское изречение
К «Пелле», оставленной на зимовку, я возвращался уже не один , а вместе с Сашей Зверевым. В отчете об испытаниях этой прогулочной лодки со всеми ее доделками и переделками явно не хватало приличного плавания под парусом. Однако в одиночку ставить мачту с надетым на нее парусом от «Виндгляйдера» (и тем более убирать в свежий ветер) — занятие довольно рискованное. Если я и делал это, то очень осторожно, выверяя каждое движение, и степень моей храбрости была при том обратно пропорциональна расстоянию до берега. Безлюдного, между прочим. Какие уж тут испытания!
Вдвоем — другое дело. Появление спутника, к тому же — не моряка, обязывало меня уверенно разыгрывать перед ним по всей форме показное учение на тему: «Управление малым парусным судном в свежий ветер». И обойтись при этом без приключений, именуемых «чп».
(Об одиночном испытательном плавании на лодке «Пелла-фиорд», оборудованной мощной гребной си-темой со слайдами и парусным вооружением, рассказывалось в «КиЯ» № 126).
Предстояло пройти вдоль Поморского берега 150 миль от Беломорска до Онеги. Пройти под парусом и на веслах. Чем закончится этот новый этап испытаний — мы не знали. Целью же нашей было доказать, что установка на 4,3-метровой серийной лодке мощной гребной системы и парусного вооружения вполне допустима. А заодно и напомнить о том времени, когда люди не боялись выходить на лодках в море. Как бы там ни было, мы бросали вызов инструкциям, установкам и циркулярам, которые напрочь закрыли море для туристских походов.
И вот в погожий июльский день мы с Сашей вытащили из-под навеса «Пеллу-фиорд» и столкнули ее в воду пролива с пышным названием Великая Салма. Долго шли по линии Полярного круга, потом петляли среди островов до губы Чупа. Здесь нас застал шторм и мы закончили 50-мильную «разминку». Чтобы поспеть в Беломорск к намеченному времени старта, пришлось забросить «Пеллу» на попутный теплоход.
Беломорск встретил мелким дождем, резким ветром и редким для июля холодом. С мола рыбпорта открывалось легендарное «mare nostrum» — «наше море» поморов. В каком-то смысле мы приобщались к обычаям предков: собирались плыть тем же путем и тем же способом, что и авторы знаменитых поморских лоций. Ожидание хорошей погоды грозило затянуться надолго. Совсем рядом спокойно проходили теплоходы, сновали буксиры, лязгала ковшами землечерпалка с баржами-грязнухами у борта. Не было лишь наших собратьев. Не было видно ни одной лодки, на «худой конец» — яхты.
В угрюмом одиночестве мы решили выходить, не взирая на дождь и полное отсутствие провожающей общественности. Впрочем, какой-то моряк топтался возле нас и, наконец, завел разговор:
— Что за название такое странное — «Пелла»?
— Так назывался шведский замок на берегу Невы. А ныне завод, где строят лодки...
— Что, теперь назад поплывете? — поинтересовался он, кивая в сторону 19-го шлюза Беломорканала.
— Нет, почему же, вперед. В море! На Онегу.— Получилось это даже слишком громко.
Моряк остановился удивленный, а я, не дожидаясь ответной реплики, оттолкнул нос нашей лодки. Саша навалился на весла, ржавый борт водолазной плавучки заслонил причал вместе с единственным провожающим.
В тот момент, когда мы пересекли входной створ и на «Пеллу» обрушился встречный ветер из Сорокской губы, я напомнил Саше одну давнюю историю.
В 1791 г. здесь, в селе Сорока, как именовали тогда нынешний Беломорск, объявился знатный путешественник секунд-майор Петр Иванович Челищев. Правда, визиты он никому не наносил, поскольку в данном случае путешествовал «за свой счет», не имея ровно никаких казенных поручений. Без хлопот нанял Челищев за 5 рублей большую лодку и отправился в святую обитель, т. е. на Соловки. Запись об этом малозначительном событии гласит: «Не могши в двое суток дождаться благополучного попутного ветра, при небольшом противном ветре поехали с четырьмя гребцами греблею». И никого это «греблею» не волновало — дело-то было обычное. Не возникало никаких проблем со спасательными средствами — их просто не было как таковых. Безопасность обеспечивалась кратким бормотанием «упаси боже». А пока, как говорится, весла на воду...
В наши дни и за пятьсот рублей не найдешь желающих выйти на Соловки на веслах. Потому потрясает удивительная обыденность выхода Челищева в море на лодке «греблею». И так на протяжении столетий гребные либо парусно-гребные посудины с рыбаками, зверобоями, паломниками украшали просторы Белого моря. Воистину, плавать по морю было необходимо...
Строки из нашего дневника:
— 14 июля. Вышли из Беломорска в 13.00, не взирая на норд-ост 4 балла. В проеме рубки вижу, как Саша катается взад-вперед — осваивает работу веслами по всем правилам. В такую скверную погоду полагалось бы начать греблю мне. Но роль «дядьки» при молодом матросе я играю без натяжки: обеспечиваю остойчивость лодки, лежа на днище на надувном матрасе, мыслю, т. е. думаю, что молодому гребцу делать необязательно, и веду записи. Саша оказался выносливым гребцом — врубился еще на «разминке», а это, согласитесь, приятный повод для новых раздумий...
Потом, в ветровой тени острова Дальний, настал мой черед. Сочленив дюралевые трубы в мачту, я надел на нее чулок паруса и поспешно вставил на место. Тотчас шкотовый угол затрепыхался где-то за бортом. Прыгнул обратно в кокпит, ухватился за руль. Саша уважительно подал гика-шкот. Разумеется, перед этим мы закрепили по бортам шверцы — метровые доски из бакфанеры. Потом все эти манипуляции с радостью проделывал Саша, мне оставалось лишь гордиться способные учеником.
Идем левым галсом в галфвинд с переходами на бакштаг, как только в кокпит заскочит волна из-под наветренного шверца. Выбираемся из хаосе прибрежных камней-баклышей. Однако проходит час-другой— ветер скисает. Весь мокрый и продрогший кидаюсь на гребную тележку и за какие-то полчаса интенсивной работы, наконец-то, согреваюсь. А потом и грести не надо: подхватывает прилив. Без особых усилий идем по реке Вирма, повернувшей вспять, ориентируясь по вехам из березовых ветвей, обозначающим русло.
Здравствуй, старинное поморское село Вирма! На притихших берегах нас встречают равнодушные чайки и приезжие живописцы. Справа высится новенький, с иголочки, только что реконструированный деревянный храм Св. Петра и Павла (1635 г.). Кажется, единственный из древних, никуда не увезенный. Напившись чаю у гостеприимных смотрителей бесценного исторического памятника, долго сидим на крыльце с видом на это чудо...
Редкая картина подлинной старины в современном Поморье. Село Вирма.
В голове ворочаются невеселые мысли, подводящие первый итог парусному плаванию. «Оверкиль» был вполне возможен,— рассуждаю я про себя.— Корпус «Пеллы» тупой и короткий, не может он ни разрезать волну, ни подняться над ней. Лодка просто упирается в волну и почти останавливается, что особенно заметно при ходе в фордевинд или полный бакштаг. Как ни странно, она лучше идет на курсе галфинд или в полный бейдевинд, даже высокая волна — не помеха! Все остальные курсы или неэффективны, или просто рискованны. Лишь благодаря «конструкции» паруса (шкоты стравливаются при малейшем намеке на «оверкиль») мы все-таки благополучно управлялись с лодкой и даже отметили ее отличную остойчивость на крутой боковой волне.
Конечно, все это из-за несоответствия паруса форме и размерениям корпуса «Пеллы». Тяга паруса не реализуется им. Теперь приходит в голову, что у поморов этого не было. Не зря они пользовались, как правило, одним сравнительно небольшим парусом. Тяга его явно была мала, скажем, для огромного коча поэтому-то никогда судно не разгонялось до опасной скорости. Такой парус, в сущности, был спасительным для неповоротливых тупоносых судов, Работал он, естественно, лишь при попутных ветрах, давал возможности отдыхать гребцам. Поэтому и отношение к нему было легкое: подул попутный ветер — считай, повезло, снизошла благодать, пользуйся ею. Ветер скиснет — греби. Ходить в лавировку и совсем было не с руки, при противном ветре только гребля обеспечивала продвижение к цели. Потому-то выражение «ехали греблею» — было ходовым, а «бежали парусом» — означало. скорее, баловство, везение.
Поднять при случае снасть — дело нехитрое, всяк сумеет. А вот долгими часами грести — сможет не каждый. Потому дружина на посудине всегда была жилистая, крепкая в любой работе. Не в этом ли причина неудач современных «поморов» что пытаются моделировать древние маршруты? На «старинных» судах слишком много всяких ученых людей и даже женщин в роли поваров или корреспондентов. В результате грести некому. Если читателю неясно, о чем конкретно идет речь, могу пояснить: были неудачи такого рода в плаваниях «Полярного Одиссея» и «Помора» на Белом море...
Саша жадно впитывает мои высказывания о пользе гребли, но все равно с нетерпением ждет минуты, когда чарующая белая косынка развернется над лодкой и понесет нас. Сегодня, однако, надеяться на парус не приходится. Саша упорно гребет навстречу приливной волне и ветру. Вершина бухты подобна аэродинамической трубе. Когда ветер попутный — этого не замечаешь. А когда противный — выход из Вирмы напрочь закрыт. Как ни стараемся, явно не перегрести встречный ветер, топчемся на мелководье.
Но мы же вышли не для того чтобы возвращаться! «Попробуем-ка старой поморской дорогой пройти», — говорю я и разворачиваю карту. Узкий осыхающий перешеек между материком и Сумостровом пересекает тонкая голубая линия — протока. Можно ли ею воспользоваться?
— Лет десяток назад, — говорил мне как-то местный старожил Глеб Иванович Попов, — ходили протокой во всякую воду. Теперича — только на дюральке, да и то фарватер рассматривать надо...
Фарватер мы угадывали. Что-то подобное бывает и на реках: Саша обеими лопастями возит по траве, а лодка довольно резво скользит в извилистой глубокой и узкой протоке, угадываемой по отсутствию травы. «Тропа» эта не зарастает благодаря разности уровней в соседних губах во время прилива. Пока не зарастает. Но выбросы из рек делают свое черное дело. Грязный, дурно пахнущий ил оседает на некогда зыбучих песках, появляется всякая неведомая ранее поросль. Глядишь, через десять лет не будет знаменитого Сумострова, прозванного по имени стариннейшего в Поморье и славнейшего Сумского Посада, проще — Сумпосада. Туда мы и направляемся, сильно сократив невозможный в такой ветер обходной путь вокруг острова.
Попадаем в объятия Телячьих островов. Вот уж действительно телячьи. Больших и средних камней — «быков» и «бычков» — нет в помине, мелководье усеяно десятками крошечных камней. Мы то и дело садимся на них При нашей осадке в 15 сантиметров все это не беда, никаких хлопот, но все же в таких местах — не плавание.
Наконец, выбираемся на простор. Конечно же, я ставлю парус, сажусь в уже мокрый кокпит. Саша, согнувшись, держит в руках шкоты и смотрит не столько на волны, сколько не меня. А мною командует чуткий руль. На попутной 4-балльной волне сразу чувствуешь, как догнавшая волна подбрасывает под корму водички и лодка чуть ли не катится назад. Тут уж держись! Если не набрать скорость, следующая волна... нет, я не хочу сказать накроет, но и ничего хорошего не будет! Как бы то ни было, я резко привожусь, парус рвет, толкая лодку в ложбину между волнами. Мы набираем скорость, я немедленно снова подставляю очередной волне корму и все повторяется.
В момент очередного такого маневра раздается страшный треск, лодка дико уваливается. Ничего не понимаю.
— Трави шкоты,— кричу Саше, ищу что-то глазами на днище лодки, но ничего такого не нахожу. Невольно сменив галс, продолжаем скачку по волнам как ни в чем не бывало и постепенно забываем о происшествии. Это и понятно,поскольку, подходя к берегу, я снимаю парус, т. е. туго наматываю его на мачту, и мы тут же переходим на греблю. Когда под дном «Пеллы» заскрежетала галька, мы сразу оба обратили внимание, что поднялся из воды только лишь один правый шверц. Левый, оказывается, обломан по ватерлинию. Какой же был напор воды! Потерю мы не заметили только из-за одновременной смены галса, но этот треск...
Он еще долго будет нам сниться. Мы в узкой бухточке, мутная вода с клочьями водорослей беснуется между камней. Если бы не обилие камней, эту бухточку, в которой мы укрылись от ветра, можно было бы назвать уютной.
На берегу ветер прижимает траву к самой земле. Низко стелется дым от костра — теперь мы в гостях у косарей из Беломорска.
Место, куда мы пристали поневоле, — мыс Мальостров. Сохранились останки каких-то строений, видно, что когда-то здесь была часовня. Самые нетерпеливые богомольцы шли сюда пешком, чтобы с рейда на глубокосидящих судах отправиться на Соловки, не дожидаясь оказии из обычно переполненного паломниками Сумпосада.
Как водится, с приливом вошли в реку Суму. Сумской Посад нет нужды описывать. Желающим советую познакомиться с ним, перечитав записи писателя Максимова — участника литературной (первой в истории) экспедиции на Белое море в 1856 г. Он не зря отметил великолепие этого старинного села с двухэтажными — настоящими поморскими — домами, с поставленным три столетия назад храмом в честь архиепископа Мир Ликийских Николая — покровителя моряков. А покровитель такой здесь был необходим потому, что главным в Поморье было море...
Сломанный шверц не давал мне покоя. Подвернулась попутная машина до соседней Колежмы, где, по слухам, жил подходящий умелец по части изготовления любых атрибутов гребно-парусного судна...
Мы едва успели поставить чайник на печку в бывшем детсаде, ныне отведенном под гостиницу, как Всеволод Воробьев явился сам: «Слышал, помощь требуется...» Через час с уцелевшим шверцем в качестве образца отправляемся в домашнюю мастерскую Воробьева.
— Не совсем домашняя, — с грустью замечает он.— Совсем недавно была здесь база ленинградской станции юных туристов. Здесь ребята получали инструктаж, карты, спасжилеты и, разумеется, байдарки. Отсюда романтики отправлялись в море. И не знали администраторы станции никаких забот. Вот только моя ставка сторожа при байдарках кому-то не давала покоя. Три года назад меня «сократили». Правда, ребята по-прежнему приезжают сюда, так сказать, на свой — или чей-то? — страх и риск...
Дальше Всеволод мог бы и не продолжать. Мы сами видели этот «проходной двор». Впрочем, ребята, как и раньше, исправно получали здесь все необходимое. Интересно, что думают об этом в Ленинграде?
Памятный поморский камень-крест на подходах к. Сумпосаду. Можно разобрать дату — 1760 год. А вот в честь чего он поставлен здесь — неизвестно, можно только строить предположения.
Прощаемся, выходим в море. Что хорошо — никто за фалды нас при этом не хватает, никаких резолюций собирать не требуется. Мы уходили в любую погоду — на свое усмотрение, нисколько, впрочем, не беспокоясь: от острова до острова в отпив нередко и пешком можно пройти.
Итак, Саша выгребает на стрежень вздыбившейся от прилива Колежмы, я прилаживаю новенький шверц. Парус поставить, однако, не удается. Два часа мы сражаемся на затопленной отмели с 7-балльным нордом и едва-едва выгребаем к островку Березовец, где решаем переждать разгулявшийся ветер. Совсем как у Максимова: «Ветру выпало много, да он нам в нос».
Наконец мы в море, «берега которого далеко бросают от себя песчаные, бугристые отпрядыши» — это опять-таки по Максимову. Впрочем, о буднях нашего перехода едва ли стоит рассказывать: это еще два дня парусной «гонки» при свежем ветре и не разгулявшейся еще, что бывает только поутру, волне. После очередной «отсидки» в ожидании погоды на островке Рислуда взяли курс на место весьма примечательное.
На мысе Вардия — в 12 верстах от Нюхчи — высадился в августе 1702 г. Петр I. Пришедшие сюда с ним корабли отправил он обратно в Архангельск, а два малых фрегата «Св. Дух» и «Курьер» приказал разгрузить, вытащить на берег, поставить на полозья и волочить на Онежское озеро—к Повенцу. Это ни много, ни мало, а 185 верст в основном через леса и болота. Несколько тысяч крестьян и гвардейцев-преображенцев свершили это «немыслимое дело» за 10 суток. Так, с 12-пушечных фрегатов, подошедших к истоку Невы, начинался Балтийский флот. Благодаря неожиданному для шведов появлению этих кораблей и пяти батальонов гвардии штурм Орешка-Нотебурга увенчался победой. Петр I переименовал взятую крепость в Шлиссельбург — ключ-город — в знак того, что крепость является ключом к выходу в Балтийское море...
По местному преданию, именно здесь 17 августа 1702 г. высадился Петр I. Пройдя 12 верст до села Нюхча, он указал место начала «Государевой дороги».
Постояли мы у семиконечного креста, сохранившегося на том, якобы, месте, где государь вышел на Поморский берег. Колосилась у самого моря некошенная трава, гнили почерневшие срубы. Правда и то, что совсем неподалеку стучали топоры, смоляно пахли свежетесаные бревна. Жизнь продолжалась. Только людям этой новой жизни явно не хватало памяти. Трудится здесь новый народ — прямые потомки тех же сноровистых поморов, но славы своей не знают...
От Нюхчи 60 миль до Онеги шли на веслах. Неожиданно ветер стих, Беломорье подарило нам три теплых солнечных дня. Мы успели заскочить в Унежму и Кушреку, а потом проложили курс на остров Кий — жемчужное зерно в Онежских шхерах. От него до Онеги оставался сущий пустяк.
Туго скручивая напоследок парус и пряча его в рюкзак, я уже не подводил итоги. Все было сказано раньше, включая слова благодарности строителям лодки с завода «Пелла». Думалось о другом. Неужели опыт, доставшийся нам благодаря пятнадцати годам походов, никому не понадобится? Доказана возможность установки мощных гребных систем и паруса на малых лодках. Так будет ли начат серийный выпуск удобных для дальних путешествий лодок по типу «МАХ-4», вставшей на свою теперь уже вечную музейную вахту во Владивостоке?
Хотелось бы верить, что и морские путешествия на весельно-парусных лодках станут делом обычным. Пойдут по Белу морю туристские лодки и не будут они диковинкой — пугалом для неумеющих плавать. Может, появятся они у побережий и других наших морей. И будет молодежь плавать смело не только в санаторных запрудах, а и на просторе, вдали от берегов...