ПУТЕШЕСТВИЕ ПО «КИЖСКОМУ ОЖЕРЕЛЬЮ»

Путеводитель по маршруту

В.М. Перегудов

ПРЕДИСЛОВИЕ

Автор предлагает читателям совершить путешествие по удивительной, но мало кому известной стране – Заонежью.

А.Ф. Бордзинский, бывший здесь в 1864 г. с экспедицией профессора К.Ф. Кесслера, назвал Заонежье северной Элладой. «Тут на небольшом пространстве все собрано вместе: живописные острова, плодородная почва, красивый народ. ...Природа разнообразная и улыбающаяся». Шведский путешественник Сандеберг считал, что Кижские шхеры по красоте превосходят не только всемирно известные шхеры озера Мелорен у Стокгольма, но и вообще все, когда-либо им виденное.

Еще более интересной является древняя самобытная цивилизация, существовавшая в Заонежье около восьми веков и дожившая почти до наших дней.

Заонежане являются одной из ветвей русского народа. В силу ряда исторических и географических условий они напрямую унаследовали культуру древнего Великого Новгорода и Киевской Руси и бережно сохраняли ее без заметных внешних наслоений и искажений в течение многих столетий. Сохраненное и созданное заонежанами вошло весомым вкладом в общую русскую культуру. В частности, многие старинные варианты былин киевского героического эпоса о князе Владимире, об Илье-Муромце, Добрыне Никитиче и Алеше-поповиче, о Соловье-разбойнике, князе Вольге и крестьянине Микуле-селяниновиче, и другие, уже более 100 лет являющиеся хрестоматийными, были записаны не в южной (Киевской)  Руси, а именно в Заонежье в начале второй половины 19 века. Тогда это явилось сенсацией в научном и культурном славянском мире. А сохранившиеся до наших дней заонежские памятники гражданского и культового деревянного зодчества навсегда останутся гордостью России.

Для большинства туристов знакомство с Заонежьем сводится к двухчасовой обзорной экскурсии по центральной экспозиции музея-заповедника "Кижи". Конечно, Кижский ансамбль является самой грандиозной частью того, что сохранилось до наших дней,  в любом случае его стоит посмотреть, но это еще далеко не все.

Большое видится не только на расстоянии, но и не сразу. Поэтому автор предлагает не торопиться, не спешить. Чтобы увидеть Заонежье хотя бы с одной стороны, с одного края, можно совершить небольшое плавание по Кижским шхерам, по так называемому "Кижскому ожерелью". Это целая россыпь деревень, лежащих вокруг Кижей на окрестных островах и полуострове Заонежье. В них стояли удивительные по красоте дома, церкви и часовни. Со временем многое разрушилось, исчезли целые деревни, но кое-что осталось. Стоят на своих исконных местах отреставрированные часовни в деревнях Корба, Воробьи, Васильево, Волкостров, Подъельники.

После путешествия по «Кижскому ожерелью» станет понятней – откуда взялся сам Кижский асамбль. Он вырос не на пустом месте.

НА ЧЕМ И КАК ПУТЕШЕСТВОВАТЬ ПО "КИЖСКОМУ ОЖЕРЕЛЬЮ"

По этому озерному краю лучше всего ходить на знаменитой «кижанке» – мореходной парусно-гребной лодке местной постройки. Раньше кижанки шили во многих деревнях, Волкостровский колхоз выпускал их серийно.  Сейчас кижанок на Онего остается все меньше и меньше, взять их напрокат у местных жителей стало проблемой.

По Кижским шхерам ходят на яхтах. В этом случае надо иметь подробную карту с проставленными глубинами и соблюдать необходимую осторожность. В шхерах много мелей, от островов тянутся их подводные продолжения – каменистые луды, встречаются одиночные подводные и надводные камни. Грунт не везде держит якорь. Обязателен надежный вспомогательный двигатель. Желательно заранее узнать места безопасных стоянок для килевых яхт.

Проще всего привезти с собой разборную лодку: надувную или байдарку. Надо лишь помнить, что на плесах и в широких проливах в сильный ветер байдарки легко захлёстываются волнами. Их надо соответствующим образом дооборудовать, а сильные ветра пережидать на берегу. В частности, перекресток судового хода и пути от пристани Сенная Губа в Вожмарихинскую губу издавна называется «Вертилово-крутилово», здесь даже многие мореходные кижанки имели проблемы. А деревня на южном берегу пролива в Вожмарихинскую губу так и называется – Вертилово.

Для местных условий хорошо подходят разборные парусные катамараны и тримараны с надувными поплавками – они держат местные волны,  их поплавки легко выдерживают удары о камни, для них просто найти стоянку, а на ночь суда можно вытащить  на берег.

Лучшее время для путешествий – июнь-середина августа. Самый тёплый месяц года – июль, вода в заливах прогревается до 20-25°С.

Летние северные шторма непродолжительны – сильный ветер дует 1-2 дня, потом наступает солнечная погода и быстро теплеет. Южные шторма могут продолжаться дольше, как правило, они бывают с дождём. Однако затяжных обложных дождей не бывает. Заонежане говорят: «Если до обеда дождь, то после обеда солнце».

Почтовые отделения есть в Кижах, Сенной Губе и в Великой Губе. Там же имеются и магазины. Заправка бензином в Петрозаводске, Кондопоге, Кедрозере, Великой Губе, Медвежьегорске. В Кижах заправки нет.

Вся территория Кижских шхер является заповедной зоной – это один из красивейших уголков России. Уже много веков статус заповедных сохраняется и для отдельных островов. В частности, напротив пристани «Сенная Губа» (пристань теперь находится в деревне Лонгасы) лежит высокий скалистый остров Радколье. На нём заонежане издревле собирают травы, которые обладают особой целебной силой. На западном берегу острова, на широкой поляне молодёжь из окрестных деревень на праздники устраивала свои «игрища». Традиция держалась вплоть до Отечественной войны 1941г. В соседней Вожмарихинской губе есть особенный остров, который пользовался уважением у семейных пар. По местным поверьям, которые подтверждались на протяжении веков, ребёнок, зачатый на этом острове, вырастал не только здоровым и красивым, но и счастливым. Если вам удастся встретиться с настоящими старыми заонежанами, то они многое расскажут и про другие острова. А островов  в Заонежье  много.

Места разрешенных стоянок лучше заранее узнать в Кижах. Конечно, никто вас не выгонит, если вы, убегая от шторма, остановитесь в неположенном месте, но, уходя с этого места, не забудьте привести его в первозданный вид. Как будто вас здесь и не было.

Почти каждый год то один, то другой остров горят. Туристы традиционно отличаются большей дисциплинированностью и лесной культурой, чем рыбаки, которые приезжают сюда на выходные. Надо поддерживать эту репутацию. Местные особенности следующие: на каменистых островах тонкий слой хвои и мха в жаркую солнечную погоду высыхает настолько, что отделяется от камней, закручивается по краям и горит как порох. Огонь от костра по трещинам в каменных плитах может уйти в глубь и вынырнуть в неожиданном месте. Особенно осторожными надо быть курящим туристам. Конечно, можно тщательно тушить каждый окурок, но гарантию даёт только походная пепельница, хотя бы в виде пустого спичечного коробка, спрятанного в карман штормовки.

В июне, в период гнездования птиц, избегайте останавливаться на маленьких островах, которые так любят птицы. Вы можете спугнуть птиц с гнёзд, яйца или «пуховички» замёрзнут, а в жару перегреются и погибнут.

Леса в Заонежье глухие. По ним надо ходить группами, постоянно перекликаясь, пересвистываясь и громко топая по земле ногами – в этом случае от вас заранее разбегутся все звери и змеи,  и вам не придется выяснять с ними отношения. Животные не любят, когда к ним тихо подкрадываются.

Плавания по Кижским шхерам осложняются тем, что здесь проходит фарватер, по которому из Петрозаводска в Кижи по расписанию и без него ходят скоростные «Кометы» на подводных крыльях. Фарватер хорошо просматривается по створным знакам, вешкам и бакенам. Но видимость сильно ограничивается многочисленными островами и мысами.

Пересекать фарватер можно только в тех местах, где имеется хороший обзор в обе стороны, и когда в пределах видимости и слышимости не видно и не слышно(!) больших судов. Вёсла или мотор надо заранее привести в рабочее положение.

Если путешествие задумано коротким, то начинать его можно от пристани Сенная Губа. До неё ходят «Кометы» и теплоход от Петрозаводска. Общее направление плавания – вокруг острова Кижи по часовой стрелке. Расстояние – около 50 км.

Возвращаться в Петрозаводск можно с этой же пристани, или из Великой Губы; можно по железной дороге из Медвежьегорска или Кондопоги.

НЕМНОГО ИЗ ИСТОРИИ ЗАОНЕЖЬЯ

В конце 60-х годов 19 века безграмотная заонежская крестьянка Ирина Андреевна Федосова, местная «вопленица» (по-современному – поэтесса-импровизатор) так рассказывала историю заонежан, и  почему заонежане  хорошо помнят свою родословную:

На таком языке в быту говорили заонежане.

Современная история Заонежья начинается с начала второго тысячелетия нашей эры.  К тому времени на Онежском озере, на южном и западном его берегах, утвердились различные угро-финские племена под общим названием «карела». Они успешно оборонялись от грабительских набегов западных соседей – предков современных финнов, а потом шведов и других «немцев». В этой многовековой войне у них был мощный союзник – славянский Великий Новгород, который был заинтересован в безопасности своего «Пути из варяг в греки», торгового пути в волжское Булгарское царство, часть которого пролегала по югу Онежского озера, и пути в бескрайнюю северо-западную тайгу, куда новгородцы ходили за пушниной.

Союз славян и карел оказался прочным, так как был выгоден обеим сторонам. Местное население рассматривало новгородцев не как грабителей, а как купцов, торговых гостей, в частности, именно с приходом новгородцев карелы стали широко использовать железные орудия для труда и охоты. Карелы сами защищали границы от мелких бандитских шаек, а крупные вторжения отражали вместе с новгородцами. Новгородские князья, в том числе Александр Невский и его отец Ярослав Всеволодович со своими дружинами не раз защищали Карелию и совершали ответные карательные походы за её пределы, чтобы отбить у соседей охоту грабить.

В начале второго тысячелетия нашей эры новгородцы стали нащупывать путь на Белое море, богатое  солью, рыбой и морским зверем, а когда нашли его, появился третий торговый путь, пролегающий прямо через Заонежье. По нему потянулись в Поморье переселенцы – будущие поморы, а назад шли обозы с мехами, рыбой, солью. В Заонежье, стоящем посередине пути, сначала возникли обычные опорные пункты, а потом Заонежье быстро превратилось в самостоятельную большую русскую колонию. Это неудивительно, здесь самая плодородная во всей Карелии земля, самый тёплый и солнечный климат, озеро богато рыбой, а окрестные леса – грибами, ягодами и зверем, в том числе и соболями. На мысе Ковнаволок автору посчастливилось увидеть семейство не соболей, а удивительно грациозных и ловких норок, непринужденно игравших в своей естественной обстановке, но как только я слегка пошевелился, все норки исчезли бесследно, будто они и вправду в Заонежье не водятся.

Но всё же главное богатство Заонежья – земля, уникальный «северный чернозём». Из-за наличия размолотого ледником минерала шунгит, встречающегося только в одном месте на Земле и названного по имени местной деревни Шуньга, земля имеет чёрный цвет, содержит большое количество микроэлементов, быстро прогревается на солнце и медленно отдаёт тепло. Вода, настоянная на шунгите, излечивает всяческие экземы, возвращает человеку жизненные силы и т.п. По плодородию «шунгитовый чернозем» мало уступает настоящим южным чернозёмам. За короткое северное  лето, но с длинным световым днем, успевают вызревать: овёс, ячмень, рожь и все северные огородные культуры. Обилие трав (вырастают – по грудь) позволяет держать большое количество скота. Желающих переселиться в Заонежье было много, люди бежали от боярского гнёта, от «татар», разных «литовцев» и «немцев», от безземелья и голода. Новгородские, а потом и московские власти даже выставляли против таких беглецов заставы.

К концу 15 века Заонежье было уже хорошо освоенным и густо заселённым краем. Одной только новгородской посаднице Марфе Борецкой в Кижском и Пудожском погостах принадлежало более 500 крестьянских дворов. Владычица-захватчица.

После разгрома Новгородской боярской республики Иваном Третьим все северные новгородские земли отошли царю. Заонежские крестьяне тем самым не только освобождались от разных боярских повинностей, но избежали в дальнейшем жестокого отупляющего крепостного права и власти самодуров-помещиков. Они обязаны были  платить в казну лишь денежные и хлебные подати.

Жизнь в Заонежье стала много свободней. Помимо землепашества быстро развивались отхожие промыслы, позволявшие получить деньги для расчёта с казной и покупки хлеба, так как своего хлеба не хватало. Формировались квалифицированные плотницкие артели, путешествовавшие по всей северо-западной Руси и доходившие даже до Астрахани. Широкое развитие получила добыча железа. Железо из болотной и озерной руды выплавляли прямо в крестьянских дворах, в домашних домнах. Его хорошо проковывали и в виде так называемого «уклада» в больших количествах продавали на ярмарках.

Заонежское железо, особенно кижские ножи из нержавеющей стали славились по всему северо-западу России.

С появлением новой торговой дороги из Поморья прямо в Москву, и по мере упадка самого Великого Новгорода  Заонежье оказалось в стороне от больших дорог, в некоторой изоляции. Это нисколько не помешало заонежанам продолжать ходить на заработки по всей Руси, но очень способствовало сохранению в самом Заонежье старинного уклада жизни, традиций,  языка, древней культуры Великого Новгорода и Киевской Руси. В том числе устных сказаний и былин, бережно, без искажений, передаваемых из поколения в поколение.

К началу 17 века глубокий кризис изжившего себя феодального самодержавия Рюриковичей, неудачная, бездарно проведённая ливонская война, а затем и «смутное время» поставили неповинное в этих бедах Заонежье на грань катастрофы. Ослабевшую Россию стали азартно делить западные соседи, самозванцы, «казаки» и прочие «гулящие люди». Первыми на север России вторглись шведы и стали систематически сжигать поморские и заонежские погосты – не нужна им на Севере Россия. Потом сюда пришли польско-литовские банды. До 20 века в Заонежье слово «литовец» было ругательным и означало "разбойник". В 1614 году Шуньгский и Толвуйский погосты с большим трудом отбились от регулярных шведских войск.

В 1617 году обновленное Русское государство всё же вынудило Швецию подписать Столбовой мир. Заонежье, хотя и осталось российским, но оказалось на самой границе и лежало разорённым – пожарища на месте деревень, угнанный или погибший скот, сильно поредевшее население, пашни, как говорит летописец, заросшие деревьями «в руку толщиной».

Следующий, почти вековой цикл для всей России был довольно благополучным. Россия смогла не только залечить раны, подняться, но и окрепла, накопила запас сил и «жирка» для следующих потрясений – Петра с его лихими реформами.

Вместе с Россией поднималась и её окраина – Заонежье. Но здесь жизнь осложнялась тем, что рядом проходила граница, а соседи были беспокойные и не всегда удерживались от соблазна пограбить. Местных крестьян царским указом превратили в «пашенных солдат» и возложили на них обязанности по защите границы. Одновременно воевать и крестьянствовать на Севере трудно, это не благодатный Дон. Вот что писали пашенные солдаты заонежских погостов царю Алексею Михайловичу в 1658 г.:

«И будучи на твоей государевой службе оскудели большой скудностью, а в деревнишках, государь, наших пашеньки не паханы и домишки наши запустели, а иные многие бродят по миру... А сколько, государь, у нас… из наших погостов на твоих государевых службах побито и померло, и в полон поймано и дома померло, и сколько от бедности и безвестно сошло... И домишки, государь, наши стали пусты, а женишки и детишки наши помирают голодной смертью... А наши, государь, погосты стоят по немецкому рубежу, и от приходу немецких людей оберегать будет домишков досталых наших некому».

Но жизнь всё же налаживалась. Со второй половины 17 века Заонежье больше не подвергалось прямым нападениям и разорениям, население быстро увеличивалось, крепли хозяйства, отстраивались деревни, возобновлялись и заводились новые промыслы. Если судить по уровню местного зодчества, то становится заметной тенденция к возведению крупных и долговременных построек, которые не разорят и не сожгут завтра пришельцы. В 17 веке быстро растет мастерство местных плотников, активно ищутся и находятся новые интересные решения, окончательно формируется свой заонежский архитектурный стиль. Ни на что не похожий.  Чтобы увидеть именно его, теперь туристы и специалисты со всего мира едут в Кижи.

Всего через 56 лет после письма «пашенных солдат», в 1714 году Кижский погост смог возвести монументальную 22-главую Преображенскую церковь. Значит,   нашлись у мужиков деньги не только на хлеб и царские подати.

Но на Руси долго хорошо не бывает. Приближался период Петровских реформ с новой напастью для заонежан – заводами. Царю-реформатору требовались качественная железная руда и древесный уголь для домен, пушки и ядра для войск, пенька и смола для флота, гранит и мрамор для постройки Петербурга. Всё это было на Онежском озере – сам Царь, стоя на хилом плоту,  черпал ковшом онежскую руду для своих  будущих пушек.

Не мудрствуя, власти возложили на местных крестьян все эти заводские повинности, не отменяя при этом старых царских податей.

Условия работы на заводах и мраморных ломках мало чем отличались от каторжных. Труд был практически бесплатным. Более того, даже кормить рабочих должны были сами погосты, которые посылали их на работы. Помимо посменной, чаще всего по месяцу, работы на заводах и ломках мрамора крестьяне должны были дополнительно поставлять руду, известь, дрова, жечь древесный уголь для домен и кузниц. При таком обилии дополнительных обязанностей не хватало рук для самих крестьянских хозяйств, и они приходили в разорение. На Севере землей прокормиться трудно.

Официально заонежан приписали к заводам иностранца Бутенанта в 1695 г. Свободные крестьяне «заводам не дались». Дело дошло до прямого восстания с «кольем и дубьем», продолжавшегося два года. Восстание царские войска кое-как подавили, заводы кое-как заработали, но в 1703 году Бутенант всё же сдался и вынужден был закрыть дело.

Однако, в том же 1703 г. на месте теперешнего Петрозаводска строится будущий административный центр края – Петровская слобода и «Петровский завод». С царём не поспоришь, и заонежанам пришлось хлебнуть заводского лиха. Это была государственная барщина, ничуть не легче, а во многом даже тяжелее помещичьей барщины.

Прошло более полувека. Бурные петровские времена и чехарда «дур-градоначальниц», описанных у М.Е.Салтыкова-Щедрина, с их меньшиковыми, биронами, минихами и т.п. сменились «золотым веком» Екатерины. Но именно при ней заонежане были доведены до крайности. В 1769 г. очередное повышение денежной подати совпало с резким увеличением заводских повинностей, связанных со строительством новых Лижемского пушечного завода и Тивдийских мраморных ломок – Катерине были нужны пушки для турецких войн и мрамор для дворцов. Крестьяне, соглашаясь платить подати, наотрез отказывались приписываться к заводам. Все попытки властей привести их в повиновение провалились.

На этот раз восстание имело уже достаточно организованный характер. Регулярно собирались суёмы – общие собрания крестьян, было налажено оповещение по деревням с особыми вестовыми,  быстро выдвинулись умные и честные руководители восстания, имелось и некоторое количество оружия. Все крестьяне твёрдо держались выработанных на суёмах решений. Стихийная демократия, опиравшаяся на традиции древнего Новгорода, просыпалась и набирала силу. Главный руководитель восстания толвуйский крестьянин Клим Соболев («...от роду 42 лет, ростом двух аршин семи вершков с половиною, волосы на голове, ус и борода темно-русые, глаза серые...») на суёме поклялся стоять за крестьян «до последней капли крови».

Захватив власть на местах, восставшие, хорошо понимавшие значение и роль государства, его необходимость, тут же отправили ходоков и челобитные в Петровскую слободу, в Петербургскую Берг-коллегию, а потом и самой Императрице.

Челобитную вручил Екатерине лично в руки тот же Соболев. Сумел воспользоваться случаем.

Разуверившись в справедливости местных властей, крестьяне ждали от императрицы справедливого «Именного (от имени императрицы) указа». Не могли они поверить, что правды нигде нет, и матушка-царица может отдать «своих детей» в кабалу и «всеконечное разорение» – подлинные выражения из челобитной крестьян.

Пока длилось это ожидание, крестьяне без чести выпроваживали из Заонежья не только отдельных чиновников, но и целые карательные команды.

В начале 1771г. пострадал шихтмейстер Н.Князев, направленный с двадцатью солдатами для ареста Клима Соболева. Он нашёл Соболева в деревне Великая Губа, арестовал, заковал его в железа и посадил под арест. Но крестьяне ударили в набат, сбежались «в великом множестве, вооружённые, чем попало», Соболева освободили, солдат избили, ружья у них отняли и переломали. А потом, как докладывал Князев, «...напали и на самого меня с таковым же кольём и дубьём. И всячески ругались, называли вором и разбойником, и при том многолюдстве стали при той земской избе кричать: «Чего смотреть на его отговорки, раздевайте его догола и свяжите ему руки канатом, и надобно волочить (его) по снегу, как при заводе волочил генерал наших старост и крестьян, и тем он сильно хочет нас принудить к подписке, чтоб мы подписались в работы к заводам... Что с ним делать? Так делайте, как он делал с Соболевым». Освобожденному Соболеву с трудом удалось предотвратить самосуд и освободить уже избитого Князева.

Бесславно закончился поход капитана Ламздорфа с ротой солдат в марте 1771 г.  Он пришел по льду в Кижи, а там его уже ждали пять тысяч крестьян, вооружённые не только «кольём и дубьём», но и стальными рогатинами, и ружьями. На все требования капитана они ответили отказом и изготовились к бою. Ламздорф, видя их решимость, счёл за благо отступить в Петрозаводск. Вооружённые крестьяне проводили его команду до самого выхода из Кижских шхер и при этом кричали: «Счастливы де вы, что (вы) не начали стрелять, а то б де и живого ни одного не выпустили».

Ожидаемый  «Именной указ» не приходил, давление властей усиливалось, решено было послать вторую челобитную Екатерине. Везти её снова взялся Соболев, хотя его в это время разыскивали уже не только в Заонежье, но и в самом Петербурге. Не простила ему «Матушка» наглого вручения челобитной при иностранных свидетелях.

И новая челобитная не помогла. Умная немка Екатерина так и не смогла понять разницы между свободными, закалёнными трудностями заонежанами и крепостными «холопами», которых она могла приписывать к чему угодно и «дарить» их тысячами кому попало и за что попало, даже за постельные  утехи. 

Вместо именного указа, в который так свято верил Соболев, в Заонежье были посланы регулярные войска – три роты солдат с двумя пушками  под командой полковника Псковского пехотного полка князя Урусова.

Князь, зная об организованности, вооружённости и твёрдости духа восставших, а также о неудачах своих предшественников, действовал с карательной точки зрения очень грамотно. Он без всяких «зверств» пришёл в Кижский погост и объявил собравшимся крестьянам во главе с кижским старостой свои полномочия и требования. Он был не местный самодур, а полномочный представитель Императрицы, крестьяне приняли его всерьёз. Ему заявили, что: «...они Её Величеству повинуются, а подписками в заводы обязаться ни единый не намерен и не будет». Кроме того, они попросили перенести разговор на другой день, когда соберутся все крестьяне Кижской трети – был разгар сенокоса и многие были в отъезде, косили сено по окрестным  лесам и островам. Князь охотно согласился. Поддерживал он крестьян и в заблуждении, что «у него приказа нет», а солдаты, ружья и пушки приданы ему только «для устрашения».

1 июля 1771 г, более двух тысяч крестьян без «колья и дубья» собрались у Кижских церквей.

 Объяснение этому ищите в тогдашнем мировоззрении крестьян – они, наконец, дождались вмешательства самой Матушки-императрицы.

Князь приказал старостам вводить крестьян в ограду погоста, обещая, что сам там выступит с «увещеваниями». Крестьяне пошли в ловушку. Князь действительно начал их увещевать, а тем временем окружил снаружи ограду погоста цепью солдат с ружьями, а напротив ворот поставил заряженные пушки. Крестьяне отвечали, как и было постановлено на суёмах, что из повиновения императрице они не выходят, подати платить будут, но к заводам приписываться они не будут и за это «умереть и головы свои положить готовы».

Ни одна из сторон не уступала. Тогда князь приказал навести одну из пушек на край толпы и выстрелить картечью. Пять человек были убиты на месте, шестой ранен.

Заонежане были ошеломлены. В церковной ограде, под многочисленными  крестами, где Бог наверняка всё видит, убивали своих, православных, и не в бою, защищаясь или нападая, а расстреливали безоружных, в упор. Князь – посланец самой Императрицы. Бежать некуда – мешает церковная ограда и солдаты за ней. Уж не пришёл ли конец света?

Но и после первого расстрела крестьяне сохранили твёрдость.

Три часа неистовствовал князь Урусов, но лишь менее двадцати человек принудил к «подписке» и выпустил их  из ограды.

Остальные стояли твердо.  Наконец, нервы его сиятельства не выдержали, он приказал вкатить заряженные пушки в саму ограду, навести их уже не на край толпы, а на её середину и изготовился к стрельбе (о том, что он действительно был готов устроить массовое  убийство в ограде Погоста, можно судить по тому, как князь Урусов упорно отрицал это письменно впоследствии). Только в этот момент, под жерлами пушек, мужики дрогнули: «Погоди, князь, дай нам подумать».

Долго думать не пришлось – расправа была быстрой и традиционной: урезание языка агитаторам,  вырывание ноздрей и клеймение лба, ссылка в Сибирь, бритьё в солдаты и массовая порка. Предусмотренные вначале смертные казни через повешение  «гуманный» Сенат при утверждении указа смягчил.

Здесь автор хотел бы обратить внимание читателей на существенную разницу в характере заонежан и крестьян срединной России, задавленных разными нашествиями,  насильственными переселениями и княжескими «уводами», смешениями культур, многочисленными властями и крепостничеством. «В доме, где плети и батожьё в моде, там служители пьяницы, воры и того ещё хуже» (А.Н.Радищев.) Помните, как горько издевался Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин над легендарной «терпеливостью русского народа»: его «глуповцы» говорили своему градоначальнику: «Мы люди привышные! Мы потерпеть могим. Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырёх углов запалить – мы и тогда противного слова не молвим!» – ну как тут было не сесть им на голову.

Заонежане – не «глуповцы». А их вожди: толвуйский крестьянин Клим Соболев, старосты Кижского и Великогубского погостов Семен Костин и Андрей Сальников люди совсем другого плана. Они сильно отличаются и от Степана Разина, и от их современника Емельяна Пугачева, казнённого всего четыре года спустя.

После официального подавления восстания в 1771г, урезания языков, клеймения и ссылки в Сибирь, неповиновения, хотя и в меньших масштабах, продолжались. Самые непримиримые крестьяне организовали своего рода мобильный партизанский отряд. При поддержке местного населения отряд несколько лет активно действовал в Заонежье и насчитывал до 70 человек. Изловить его властям так и не удалось.  Руки коротки.

И потом Заонежье оставалось неспокойной окраиной. До крупных беспорядков не доходило, но частенько то в одном, то в другом месте «секли».

Через 50 лет «вразумлению розгами» вместе с другими мужиками деревни Серёдка (4км на юг от Кижей) удостоился молодой Великий русский сказитель Трофим Григорьевич Рябинин, открывший для всей России древний пласт русского былинного творчества. На двоих с тестем он получил 75 ударов. За что именно – документов не сохранилось, но в тогдашней России была верная примета:  «коли где секут – значит там  бунт».

 При характере заонежан бунты были неизбежны. Записан случай, когда один из местных бунтов чуть было не спровоцировал сам Трофим Григорьевич Рябинин. Он спокойно стоял у своего дома в деревне Середка. Мимо по дороге по льду озера ехал в Кижи какой-то мелкий полицейский чиновник. Он имел «зуб» на Рябинина – за что-то, через кого-то  он требовал от Рябинина взятку, а тот грубо отказал, так как считал взятку грехом.

Увидев нагло стоящего у своего дома Рябинина, чиновник остановил сани и побежал «вразумлять» Великого Сказителя, заранее размахивая кулаками. Трофим Григорьевич спокойно отстранил чиновника от себя и заметил ему суровым голосом: «Ты, ваше благородие, это оставь. Я по этим делам (кулакам) никому еще должон не оставался».

Сам архангельский губернатор А.П. Энгельгард жаловался: к нему однажды по вызову пришел местный крестьянин (беломорские поморы – близкие родственники заонежан).  Губернатор не встал из-за стола, не приветил крестьянина, не пожал ему руку. Крестьянин тогда ему сказал: «Не надобен я тебе, – тогда и ты мне не надобен». Развернулся и ушел из губернаторского дома.

Энгельгард: «С тех пор приходится при встречах подавать мужикам руку».

Действительно, а кто кому больше нужен?

Приписка к заводам – государственная барщина сохранялась вплоть до отмены крепостного права в 1861г.

Просвещённый 19-й век был для заонежан относительно спокойным и благополучным. Но именно по сравнению с другими временами.

В частности, после крестьянской реформы 1861г, когда вся Россия вздохнула свободней, Заонежье, наконец-то, попало в жадные лапы государственной бюрократии в лице так называемых «мировых посредников». Какие это были звери, рассказывала в своих «плачах» Ирина Андреевна  Федосова:

На самом деле институт мировых посредников был создан в России для урегулирования послереформенных споров между помещиками и крестьянами. Разные люди служили посредниками – и ярые крепостники, и порядочные люди. Посредниками были: хирург Н.И.Пирогов, братья Бакунины, даже граф Лев Николаевич Толстой поработал посредником у себя в Тульской губернии, но доверия властей не оправдал, был уволен и отдан под тайный надзор полиции. Тринадцать тверских посредников публично заявили о своём намерении действовать «по совести и справедливости», а не по букве манифеста царя-освободителя Александра Второго, за что и были посажены в Петропавловскую крепость.

В Заонежье не было помещиков и, соответственно, споров. Но после реформы появилось большое количество промотавшихся и ни на что не годных голодных дворян, которым надо было найти кормушку. Бюрократия сильна – ввели мировых посредников и в Заонежье.  Невероятно, но это было.

Для крестьян это означало, что административная власть, до этого сосредоточенная в далёком Петрозаводске, пришла в каждую деревню. Посредники безжалостно выколачивали подати и недоимки, проводили в жизнь многочисленные бестолковые указы (в частности, о запрещении традиционного и разумного для Заонежья подсечного земледелия), всячески притесняли заонежан-староверов и выполняли ряд полицейских функций. На крестьян они откровенно смотрели как на дойных коров, а те их в лицо называли мздоимцами.

Приодеться посредник приезжал в подведомственную деревню.

Результат быстро сказался в виде голода 1867-68 г.г. Голод на севере России не был редкостью, кору с сосен вокруг заонежских и соседних карельских деревень регулярно съедали. Но тот голод даже правительственные  Петрозаводские «Олонецкие губернские ведомости» назвали «Страшным голодом».  Обидней всего, что голод был локальным – хлеба в остальной России хватало, но власти проявили редкую нерасторопность.

Более того, за десять предыдущих недородных лет пять раз увеличивался размер подати, каждый раз на 10-15%, что привело крестьянские хозяйства в полное разорение.

 Дело дошло до абсурда – величина подати, с учетом недоимок, превысила всю страховую стоимость заонежских крестьянских хозяйств. Отдай в казну всё, что имеешь, и всё равно останешься должен царю-батюшке, которому деньги нужнее на драгоценности царице-матушке. Естественно, крестьяне «побежали».

Ирина Андреевна Федосова:

Мастеровитые заонежане бежали по проторенной дороге в Петрозаводск и в Питер. Остальные – куда глаза глядят, даже в Сибирь и  в мифическое «Беловодье».

В более южных сытых губерниях их вид шокировал местное население. Голодающих ловили, сажали в «часть», но тюремные пайки и крыша над головой для них были спасением – они с радостью «садились». Но и власти не дремали. Если крестьяне разбегутся, то кто их кормить будет? Крестьян высылали назад по месту жительства – в  ничто.>  

«И сами покормитесь, и тамошние власти прокормите». Помните рассказ М.Е.Салтыкова-Щедрина о том, «Как мужик двух генералов прокормил» на необитаемом острове?

В частности, цитируемая выше Ирина Андреевна Федосова вместе со своим мужем открыли в Петрозаводске столярную мастерскую, капиталов не нажили, но с голоду не умерли. И на том спасибо – Россия все-таки получила наследство – ее «вопли». Некоторые деньги на безбедную старость она смогла заработать лишь в 90-х годах 19 века, будучи уже старушкой, когда просвещённая Россия ее «нашла» и уговорила-упросила выступать по всей России публично, в столицах и на периферии. Как только появились деньги, она сразу же отправила 300 рублей – огромные деньги по тем временам – на постройку школы в своей родной нищей деревне Кузаранда.

В Нижнем Новгороде, после первого же выступления поэтессы в Концертном зале Нижегородской Всероссийской выставки, к ней подошел другой русский талант – молодой  А.М. Горький.  Он благодарил за счастье слушать ее, сразу написал о ней два восторженных очерка в газеты и вновь упоминал ее письменно более 30 лет спустя.

По свидетельству П.Т.Виноградова, участвовавшего в организации ее выступлений, однажды Ирина Андреевна захотела написать письмо родным в Заонежье. Так как  она была неграмотной, то попросила Виноградова писать под диктовку. Он старательно писал-записывал, а когда перечитал написанное, то был потрясен – все письмо было написано в стихах, как известный роман А.С. Пушкина.

Если говорить о голоде, то он повторялся, хотя и не в таких страшных видах, в 1878-79 годах,  в 90-х годах. Во время голода зимой 1904-1905 г.г., когда власти опять наломали дров, а крестьяне пригрозили открытым бунтом, умиротворять губернию поехал сам Олонецкий губернатор. Он собирал сельские сходы, увещевал, кричал, «стращал», лично бил мужиков кулаком по физиономиям, но, судя по последующим событиям революционного 1905 года, немногого добился.

В начале 20 века, во время быстрого развития капитализма в России, часть изначально предприимчивых заонежан выбилась в купцы и промышленники. Норма прибыли тогда была высокой,  а смекалки у заонежан хватало. Дела свои они вели в Питере и Петрозаводске, а в самом Заонежье капитализм не прижился – не тот край. Капиталистических предприятий в Заонежье не было. В частности, большой и добротный двухэтажный каменный дом, и сейчас стоящий в деревне Леликово на Малом Леликовском острове (15км. на юг от Кижей), был построен местным мужиком, постоянно проживавшем в Питере. Пожить в своих заонежских хоромах у него так и не нашлось времени.

Быстрое обогащение части заонежан не способствовало обогащению всего края. Исключение составили лишь пожертвования на церкви – грехов-то прибавилось. А сами церкви стали приобретать не свойственный Заонежью купеческо-мещанский стиль.

Перед революцией 1917 г. подавляющее большинство крестьянских хозяйств Заонежья оставалось однолошадным или вовсе безлошадным. Несмотря на традиционно высокий культурный уровень заонежан – их сказителей и «воплениц» уже тогда высоко ценили и в России, и в славянской Европе – основная часть заонежан была неграмотной. Церковно-приходские школы работали только в нескольких больших церквах, в частности, в Кижах.

Существенным для Заонежья последствием капитализации России явился массовый отток населения в города. С 1892 г. по 1916 г. население края сократилось почти вдвое.

Революции 1917 года прошли в Заонежье спокойно – не было помещиков-капиталистов и других эксплуататоров, а «забогатевшие» заонежане жили по городам – громить было некого и некому. Традиционное местное самоуправление, опиравшееся на традиции Новгородской республики, устраивало и мужиков, и местных большевиков и его не пришлось существенно менять.

Ожесточённые бои гражданской войны прошли несколько в стороне от Заонежья: по железной дороге Мурманск-Петрозаводск наступали белые и иностранные интервенты, западнее зверствовали финские лахтари, пытавшиеся присоединить Карелию к Финляндии, красные с трудом удерживали Петрозаводск, опираясь на Петроград и местное пролетарское население.

Белые сделали несколько глубоких рейдов. В 1919 году, пройдя с севера на юг весь Заонежский полуостров, они заняли Кижи и Большой Клименецкий остров. Большевистский Сенногубский Совет, располагавший лишь десятком винтовок, боя не принял и эвакуировался на пароходе в Петрозаводск.

К этому времени относится и находящаяся в центре Сенной Губы могила «Красного Партизана». История эта, хотя во многом неясная, характерна для заонежан и одну из её версий стоит рассказать.

Обосновавшись в Сенной Губе – административном центре Большого Клименецкого острова, белые, как они это делали везде на Севере, организовали из состоятельных мужиков (состояние служило залогом) вспомогательный отряд, составили список неблагонадёжных местных жителей (из 20 человек) и дали задание своим «помощникам» пройти по деревням, арестовать неблагонадежных, вывести их на лёд, без огласки расстрелять и  присыпать трупы снежком, чтобы весной их унесло в озеро.

В деревне Гарницы (5км на юг от Сенной Губы) арестовать следовало двоих: третьего представителя династии сказителей Рябининых (которыми гордилась вся Россия) – Ивана Герасимовича Рябинина-Андреева, у которого зять был комиссаром, и некоего Малинина Ивана Романовича.

 Малинин постоянно жил в Петрограде и лишь после революции, как и многие заонежане, вернулся из голодного Питера в родную деревню, где хоть рыбки поесть можно. Но вернулся не просто так, а в «красных революционных штанах». За что он их получил – неизвестно, по некоторым сведениям он служил в питерской милиции. Скорее всего, других штанов у него вообще не было. В Заонежье Малинин ничем революционным себя не проявил и эвакуироваться с большевиками не стал.

Начальник «команды» не решился тронуть Ивана Герасимовича – слишком уж большим уважением он пользовался в округе, хотя и имел зятя-комиссара. А  И.Р. Малинина арестовали, но не расстреляли, а привели в штаб белых. Точно так же поступили все остальные команды.

Видя такой массовый саботаж, белые взвились и решили вместо тайного убийства  инакомыслящих устроить публичный расстрел. Они построили своих «помощников», дали им винтовки, поставили перед ними Малинина (чем-то он всё-таки не нравился белым), и приказали стрелять. Но они не знали заонежан. Как когда-то их предки,  мужики ответили: «Малинин перед нами ни в чём не виноват. Расстреливать его мы не будем и на своём будем стоять до смерти». Ни уговоры, ни угрозы не подействовали. Мужики стояли твёрдо. «Нас расстреливайте, если считаете нужным, а мы невиновного человека убивать не будем!».

 Озлоблять население массовыми репрессиями белые побоялись, правильно догадываясь, чем это может кончиться – достаточно вспомнить разгром профессиональной белой армии адмирала Колчака сибирскими обозленными крестьянами.

Через несколько дней белые сами вывезли Малинина на озеро, расстреляли его и бросили труп на льду. А остальных арестованных крестьян расстреливать не стали, отправили в Кемь в тюрьму. 

Ближе к весне на Клименецкий остров по льду пришёл отряд финнов-красногвардейцев, а потом и  другие отряды. Они выбили белых с острова. Тело Малинина было найдено и с почётом похоронено в центре Сенной Губы, как первая жертва белого террора.

О красных финнах у местного населения остались самые добрые воспоминания – очень вежливые люди, всегда заранее предупреждали местных жителей о предстоящем бое, сами указывали им наиболее безопасные укрытия.

Самобытной заонежской цивилизации удалось  дожить до Отечественной войны 41-45 гг. Период между двумя мировыми войнами стал для заонежан одним из самых лучших. Жизнь наладилась, впервые с конца 19 века население края стало быстро увеличиваться – а это самый главный показатель для полнокровно живущей цивилизации, сохранялись старые традиции, развивалось сельское хозяйство. Власти поддерживали и поощряли традиционные местные промыслы, в частности, оригинальная  «Заонежская вышивка» пользовалась спросом не только в России, но и в Париже и в Америке. Льняные полотенца с вышитыми стилизованными петухами и еще более абстрактными женщинами – а на самом деле с каноническими изображениями древних языческих богинь «БЕРЕГИНЬ», раскупались за любую цену – это изначальное.

 Воды Онего бороздили многочисленные гребно-парусные «кижанки» и большие рыболовецкие суда местной постройки. Без заметных потрясений прошли коллективизация и борьба с «врагами народа».

В Заонежье часто приезжали фольклорные и другие экспедиции, начали закладываться солидные основы музейного дела. Сразу после окончания гражданской войны властями был проведен первый ремонт Кижских церквей, пострадавших во время военных действий. Для них советская власть даже выделила белую жесть – величайшую ценность по тем временам разрухи и всеобщего дефицита. В 1926 г. в Кижи приехала экспедиция Центральных реставрационных мастерских под руководством самого И.Э.Грабаря. Помимо серьезных научных работ, экспедиция провела второй основательный ремонт церквей.

В 1921г.  третий представитель династии Рябининых (которого хотели   расстрелять белые) был вызван со своими былинами в Петроград во вновь организованный Институт Живого Слова. (И такой институт был в России.) Этот солидный, талантливый и удивительно скромный человек не сразу поехал, а сначала повёл представителей института по окрестным деревням, к своим соседям, другим авторитетным сказителям –  может они больше понравятся учёным.

В 1927 г. его сын – Петр Иванович Рябинин-Андреев вместе со своей соседкой из деревни Зиновьево, талантливой «вопленницей-поэтессой» Анастасией Богдановой с успехом выступали в Петрозаводске, Ленинграде и в Москве.

Развернувшееся в 30-х годах антирелигиозное движение, конечно, не способствовало сохранению архитектурных памятников заонежской культуры: церквей, часовен и  даже икон. Тот же, молодой советский орденонсец-сказитель Пётр Иванович Рябинин-Андреев, собрал все домашние иконы и сжёг их. В том числе он сжёг и старинную старообрядческую икону дониконовского письма, принадлежавшую самому Трофиму Григорьевичу Рябинину – основателю династии. А место ей было в музее. Отец, настоящий старый Сказитель, к тому времени уже умер, а никто другой орденоносцу по затылку стукнуть не решился.

Справедливости ради надо сказать, что отход заонежан от церкви не был инициирован только властями, во многом это был естественный процесс. Заонежане, в том числе и староверы Рябинины, никогда не отличались набожностью, религиозностью и даже суеверностью. Не во всех домах были иконы, хотя про пользу  икон заонежане говорили: «Годятся и богу молиться и горшки накрывать».

После революции церкви и часовни стали быстро терять роль общественных и культурных центров деревень, у них появились сильные конкуренты – школы, библиотеки и клубы.

Священником в Сенногубской церкви служил батюшка Р. Ржановский – человек умный, грамотный, его до сих пор в Заонежье поминают добром. Видя, как рушится дело всей его жизни,  он пришел к не очень ревностному прихожанину, но человеку уважаемому, известному во всем Заонежье огороднику-новатору Егору Самылину (не один же Иван  Мичурин жил на Руси) и в полной растерянности спрашивал: «Как же жить дальше?..».

Рушился смысл его жизни. Три его родных сына, воевавшие вместе с рябининским зятем-комиссаром в одном отряде за Советскую  власть, отошли от бога.  А несколько позже сыновья батюшки  создали многочисленную династию петрозаводских и заонежских учителей – Ржановских.

Церкви и часовни, оставшись без прихожан, постепенно ветшали, разрушались, а изредка и горели. Как памятники народного зодчества они местным населением ещё не воспринимались, а у властей хватило сил только на спасение Кижей.

Показательна судьба освещённой в 1810 году 11-главой Сенногубской Никольской церкви в деревне Сенная Губа. Она была очень красива, но к памятникам русского деревянного зодчества официально не была причислена, так как первый этаж у неё был каменным. Строилась она уже по проекту, утвержденному властями, с «каноническим пятиглавием».  (С начала 19 века без утверждения архитектурного проекта Синодом или местными церковными властями строить церкви на Руси вообще запрещалось). Но строилась церковь заонежанами, Мастерами, и с явно выраженным местным акцентом.

 Из первого белого каменного этажа естественно вырастал невысокий, широкий, рубленый местными плотниками «четверик», увенчанный по углам главками. Над «четвериком» – чисто заонежский «восьмерик», несущий куполообразную восьмигранную крышу с вырастающим из неё пятиглавием,  с центральной главкой, господствующей над  всей церковью. Четко выраженный мощный пирамидальный объём основного здания удачно уравновешивался тонким высоким шатром колокольни, несущим небольшую высокую  главку.

Церковь возвышалась над всей округой и над всем Сенногубским плёсом, служа и отличным ориентиром (маяком), и украшением деревни и плеса.

Когда церковь осталась без прихожан, ей сначала повезло – её задействовали как склад местного магазина и поддерживали в относительном порядке. Так она простояла несколько десятков лет. Но в 80-х годах для магазина построили свой склад и надобность в церкви отпала. Это стало началом её конца.

Замок с двери церкви куда-то делся, ставни пообрывались, а по самой церкви, по всем её этажам стали лазить ловкие местные ребятишки. Это были уже не настоящие заонежане («умны недоросточки, приметные») с твёрдыми моральными устоями, воспринятыми от своих предков, а «городские дачники», приезжающие сюда на лето в старинные дома своих дедов и прадедов. Своей истории они не знали – прервалась связь времен. В церкви они курили. Надо было что-то делать. Туристы, приезжая в магазин и проходя мимо церкви, пытались их образумить, ругались с ними, но местным никто не указ.

Председатель Сенногубского сельсовета носился с идеей передать церковь церковным властям. Задаром, но чтобы они заботились о ней. Церковники поставили условие, что под соответствующим прошением должно быть не менее двадцать подписей. Ради сохранения такой церкви можно было собрать сотню подписей, но церковники вовремя разъяснили, что нужны не сами подписи, а двадцать живых прихожан, которые будут приходить на «службу» и содержать батюшку, который будет служить хотя бы по праздникам.

Вот двадцати верующих прихожан и не нашлось во всей округе.

В августе 1991 г., поздно вечером над алтарным прирубом показался огонь. Сбежались мужики, открыли пожарный сарай, вывезли помпу, но она так и не завелась. Стали искать длинную лестницу, чтобы тушить пожар ведрами, но пламя уже вырвалось наверх и захватило основной купол. Зарево огромного пожара было видно на много километров – все к нему кинулись. Потом пришёл пожарный катер из Кижей с мощной помпой, но погасить церковь так и не удалось. Кое-как отстояли лишь шатёр колокольни, но подгоревшие брёвна не выдержали и к утру шатер рухнул.

Трое юных новоявленных «геростратов» стояли тут же, у огромного пожарища, рядом, плечом к плечу, и были так ошеломлены грандиозностью свершенного, что их даже никто не ругал. По их словам, днём они, по обыкновению, играли в церкви, но в этот раз зачем-то взяли с собой ножовку и упустили её между брёвен. Чтобы найти ножовку в темноте, жгли бересту. Через два дня автор вернулся на пожарище и нашел эту злосчастную «ножовку»  и долго думал с местными мужиками – в какой музей легкомыслия её отдать.

Только потеряв Церковь, Сенная Губа поняла – что она потеряла. Единодушно решили её восстанавливать, были выделены первые деньги, расчищено местными жителями пожарище, приведён в порядок и побелен каменный первый этаж, поставлены строительные леса...

Но вскоре грянули известные события 1992 года, финансирование прекратилось, леса «приватизировали» и о восстановлении церкви больше никто не вспоминает.

PS
Рассказывая о Сенногубской церкви, которой уже нет, стоит упомянуть церковь в деревне Леликово. Она находится на Малом Леликовском острове (15км на юг от Кижей). Там невооруженным взглядом видно, как заонежские зодчие буквально перемалывали архитектурные требования официальных властей и Синода, и как, не теряя себя, ловко подстраивались под их требования, и требования местных заказчиков-скоробогатов. Но строили СВОЁ.

Церковь еще жива, хотя в ней курят.  Ее стоит посмотреть.

ЧАСОВНЯ УСПЕНЬЯ БОГОРОДИЦЫ В ДЕРЕВНЕ ВАСИЛЬЕВО

Успенская часовня будет первой на нашем пути. Она стоит на низком западном берегу у южной околицы деревни Васильево. Часовня была рассчитана на взгляд с воды – как заметный ориентир. Мимо проходила главная, летняя и зимняя озёрная дорога, связывающая юг и север Заонежья. Не упустите и Вы случая посмотреть на часовню с её с парадного фасада.

В Васильеве есть пристань для больших судов. На малых лодках можно пристать непосредственно к деревенской улице, которая выходит к самой воде – и зимой, и летом путь из деревни продолжался прямо по озеру.


Часовня Успения Богородицы в деревне Васильево. Фото А.В.Ополовникова.

Это самое древнее сооружение, сохранившееся на острове Кижи. Построена часовня между 1702 и 1705 гю, когда старые Кижские церкви уже сгорели, а новые ещё не были построены. Сначала она состояла из молельни (восточный сруб) и трапезной. Во второй половине 17в. – в начале 18 века так строили все заонежские часовни. Трапезная шире и ниже молельни. В ней сохранились старинные, традиционные для заонежских трапезных широкие «пристенные лавки» с резными подзорами, на них сидели приходящие в Храм люди. Куполообразный 16-и частный потолок молельни выполнен в виде так называемого «неба» с традиционной для часовен росписью. В 19 веке сруб трапезной продлили, сделав небольшие сени, а над ними поставили невысокую звонницу – вид часовни стал более живописным. Новое крыльцо пристроили с запада – оно выходит прямо на берег озера.

Успенская часовня – скромный рядовой для Заонежья храм, построенный для нужд небольшой деревни из трех дворов. Она не претендует ни на что большее. Но не спешите зачислять её в заурядные. Обойдите часовню и посмотрите с некоторого расстояния на её восточную глухую стену. Не поразит ли вас благородство и выверенность линий и пропорций этого фасада, точность найденной величины «повала» (плавного расширения сруба вверху)?  И это при том, что в Заонежье не то чтобы не знали о «золотых сечениях» и других архитектурных канонах, а не было принято соблюдать их. Каждый Мастер строил дом, амбар, часовню так, как подсказывали ему его вкус и интуиция, опиравшиеся на опыт предков. Присмотритесь, и вы найдёте ещё много деталей, свидетельствующих, что часовню строили не ремесленники, а Мастера, очень долго учившиеся.

Это первая часовня на нашем пути, поэтому подробней рассмотрим её устройство, отдельные детали.

Часовни обязательно ориентируют молельней на восток. Молельня является главным помещением часовни – в ней в определённом порядке висели иконы, в ней молились. Потолок молелен часто делали не плоским, а в виде куполообразного многосегментного «неба». Сегменты расписывались каноническими иконами, а разделяющие их балки каркаса – «тябла» – растительным орнаментом. При росписи тябл заонежские художники не были связаны никакими канонами и давали волю своей фантазии. Работали они в несколько абстрактной манере и без предварительной разметки – рисунки нигде не повторяются.

Когда-то часовни чаще всего состояли из одной «клети» (сруба), отсюда их название – «клетские часовни», но после «смутного времени» и развития земства появилась потребность в дополнительных помещениях – «трапезных». В небольших северных деревнях не было смысла строить специальные земские избы, их роль с успехом выполняли часовни. В их трапезных устраивались сходы крестьян, зачитывались указы властей, собирались подати, вершился суд, заключались договора и подряды. Близость Бога и икон давали какую-то гарантию, что все дела будут решены по-божески, по справедливости.

Однако, заонежские мужики и местные власти не отличались богобоязненностью и часто позволяли себе лишнее. Например, 5 марта 1648 года в трапезной кижской Покровской церкви (предшественнице современной) был устроен самосуд над местным земским судьей Федором Максимовым. Мужики, «наскоча на него «воровски» (разбойно), били его и окровавили, и замертво кинули». Видно уж больно неправедный был судья.

На праздники в трапезных устраивались «братчины», для них миром откармливался бычок или баран и варилось «общественное» ячменное пиво. Иконы нисколько не мешали веселью. Особенности жизни и труда в северных деревнях были таковы, что односельчане, особенно зимой, реже виделись друг с другом, чем в южных областях России. Поэтому часовни становились для них естественным центром общения, где они встречались по праздникам и в горе, обменивались новостями и мнениями, решали свои деревенские дела.

Официальная церковь, конечно не хотела мириться с таким чисто мирским значением храмов. В 1683 г. Великоустюжский архиепископ распорядился: «...чтобы, приходя к церквам божиим и в церковных трапезах всяких чинов люди для всяких своих земских и мирских дел сходов не чинили и меж собой великие раздоры не чинили, и мятежи, и непотребные матерные брани и бои не были, и по праздникам молебных пив не носили бы и в трапезах не пили бы». Этому батюшке можно только посочувствовать.

Но позже, когда церковь вошла в силу и стала официально называться "Ведомством (министерством) православного исповедания", она перешла от уговоров к прямому разрушению трапезных северных храмов, но до конца их победить так и не смогла.

Трапезная Успенской часовни перекрыта двухскатной крышей так называемой «безгвоздевой» конструкции. Такие крыши были широко распространены в Заонежье и действительно строились без гвоздей.

Нижние концы досок крыши сверху вставлялись в паз толстого горизонтально бревна – «потока», который опирался на «курицы» –  тёсаные стволы елей с отрезком корня, отходящего от ствола вверх под прямым углом. Потоки и курицы тесались очень тщательно и покрывались резьбой. Верхние концы досок вставлялись в углубление, вытесанное в верхней «князевой» слеге и закрывались сверху «шеломом» (коньком). Конёк и князевая слега соединялись вертикальными деревянными штифтами – «стамиками» (или «сороками»), замысловато выстроганными в верхней части, и оживлявшими вид прямого горизонтального конька. Каждая доска крыши вытёсывалась не плоской, а в виде лотка – для слива воды. Под верхним слоем досок находился нижний слой – «подтёсок», а между ними стелился сплошной слой бересты. Получалась надёжная защита здания от дождей, и в то же время крыша быстро просыхала и не гнила.

Достоинство безгвогдевой крыши не только и не столько в отсутствии гвоздей, а в простоте ремонта – снимался конёк, прогнившие доски вынимались из паза «потока» и заменялись новыми, все новые доски крыши сплачивались, конёк ставится на место – и ремонт закончен.


Конструкция «безгвоздевой крыши». Рис. Г.Х.Логинской.

Распространённое мнение, что в старину деревянные церкви и часовни ставили «без единого гвоздя», конечно миф. По надёжности и долговечности гвоздевые соединения много уступают плотницким «замкам» и различным врубкам типа «сковородней», кроме того, гвозди были дороги – в то время их ковали вручную в кузницах. Однако, и железные скобы, и гвозди применялись там, где они были действительно необходимы. В  Успенской часовне гвоздями прибиты доски «красного тёса» над молельней и «лемех» – резная осиновая черепица на главках и барабанах.

Красным тёсом покрыта крыша молельни. Это толстые тёсаные доски, концы которых обработаны в виде пик со слегка усечёнными остриями. Красный тёс, нарядный и праздничный сам по себе, в солнечную погоду даёт очень живую игру света и тени на стенах сруба.

Конструкция звонниц заонежских храмов традиционна. Это поднимающийся над основным четвериком (четырёхгранным срубом) восьмигранный сруб звонницы, где вешался колокол, а на столбах звонницы – конусообразный «шатёр», заканчивающийся «барабаном», «главкой» и вертикалью креста. Верх и низ звонницы имеют широкую наклонную опушку из заострённых дощечек – «полицы». Они имеют большое декоративное значение, но основная их задача – отводить дождевую воду от несущих конструкций. Соединения восьмерика звонницы с четвериком – самое уязвимое место для проникновения дождевой воды и, соответственно, устойчивости конструкции во времени. Для отвода воды небольшая красивая опушка из остроконечных дощечек делается под главками и под барабанами. «Целесообразное», оказывается, может быть красивым.

Обязательным и очень нарядным элементом заонежских построек являются доски-«причелины», закрывающие от дождя торцы горизонтальных слег крыши, они покрываются глухой и сквозной резьбой. Посередине, вертикально вниз от конька спускается третья небольшая доска со сложной резьбой – «полотенце» (иначе «ветреница») с солярными знаками – пережитком древнего культа Солнца, и с деревянными «капельками» внизу.


Типичное заонежское «полотенце» с солярными знаками. Фото А.В.Ополовникова.

Все сохранившиеся часовни «Кижского ожерелья» – холодные, без печек. В больших деревнях основные, «парадные» церкви тоже делали холодными, а рядом ставили более скромную зимнюю церковь с печками. Знаменитая 22-главая Преображенка в Кижах тоже холодная – летняя церковь. Холодные храмы более долговечны, чем зимние, так как в них нет разницы температур внутри и снаружи, их брёвна кладутся друг на друга без прокладки мхом, устраивается эффективная система внутренней вентиляции. Всё это способствует быстрому просыханию брёвен после дождей, отсутствию грибка и гнили. Именно этому знанию старых мастеров мы обязаны тем, что многие церкви и часовни, построенные 200-300 лет назад, дожили до наших дней.

Особенностью заонежских храмов является применение «лемеха» (деревянной резной черепицы) из осины. Лемехом покрывались барабаны и главки храмов. Осина легко обрабатывается, не гниет и не трескается под дождём и солнцем, имеет приятный белый цвет. Кроме того, осина способна отражать не только падающий на неё свет, но и цвет. Однажды автор, придя на лодке к Кижам под вечер с западной стороны, буквально не поверил своим глазам –  все многочисленные купола Кижских церквей сияли чистым золотом(!?), как в срединной России.

Это осина лемеха отражала золото заходящего солнца.

Осматривая Успенскую часовню, можно вспомнить, что первоначально она создавалась в период наиболее активных творческих поисков местных зодчих. Перестраивалась часовня уже в период упадка народного культового зодчества, задавленного властями. Но, несмотря на это, многое в часовне свидетельствует о настоящем мастерстве строителей. Обратите внимание, как гармонично сочетаются: небольшая колокольня, смотрящая на озеро, с узким и высоким срубом молельни; как точно найдены размеры, высота и общая форма главки над молельней; как всё-таки удалось собрать часовню в единое целое, несмотря на большую разницу по высоте и ширине её элементов.

А проектировали ее, строили и перестраивали жители деревни всего из трех домов.

Успенская часовня используется как запасник музея «Кижи». Загляните в окно и увидите множество бытовых деревянных предметов, изготовленных в Заонежье: грабли, вилы, лопаты для снега и для выпечки хлеба, вёсла и многое другое. Жаль, что их нельзя посмотреть на обычной выставке.

ЧАСОВНЯ ВАРЛААМА ХУТЫНСКОГО И ПАРАСКЕВЫ ПЯТНИЦЫ
В ДЕРЕВНЕ ПОДЪЕЛЬНИКИ

От деревни Васильево надо сразу взять на запад, перейти плёс и идти на север вдоль полуострова Заонежье. Небольшие деревни здесь стояли почти вплотную друг к другу – окрестности острова Кижи были самым заселённым местом во всей Карелии.

 Последней в этом ряду стояла прибрежная деревня Подъельники, в начале ХХ века в ней было  восемь домов.

Сейчас деревни уже нет. Долгое время на берегу оставался отличный ориентир – деревянная банька «по-черному» – небольшая, низкая и очень старая. В традиционную открытую печь-каменку была встроена чугунная топка с отлитой на дверке  датой (19 век) – весьма рациональное решение. На двери баньки  висел большой замок, ключа от которого, видимо, никогда и не было. К этой баньке и приставали лодки.

Однажды, когда мы захотели осмотреть баньку изнутри и задержались около неё дольше положенного, нас сразу заметили – с противоположного берега, несмотря на очень свежую погоду, на утлой лодочке приплыла бабушка с внуком, или правнуком, и стала напористо интересоваться: не собираемся ли мы сжечь последнее строение деревни. Только твёрдо убедившись, что мы не вандалы, она храбро отправилась в обратный путь – все заонежанки с детства приучаются к лодкам и вёслам.

Сейчас нет и баньки. Ориентироваться теперь надо по небольшой куртине очень высоких елей, хорошо заметных на фоне обычного елового леса. Чуть севернее места причаливания стоит белый створный знак. Точно на востоке останется северная низменная оконечность острова Кижи.

После выхода на берег надо надёжно закрепить лодки, а если есть возможность, то и вытащить их на берег – близко проходит фарватер. От «Комет» и других судов возникают большие волны, которые могут смыть ваши суда.

Теперь надо найти тропинку, которая ведёт вверх, на холм. Сначала она проходит бывшим полем, теперь заросшим травой по грудь человеку (сказываются шунгит и навоз, вносимый в эту землю веками), потом петляет среди старых елей в три обхвата, одну из них разбило молнией, но даже сухая она поражает своей мощью и несокрушимостью. Ещё один поворот и в нескольких шагах от себя вы увидите Подьельниковскую часовню – самую маленькую, самую непритязательную и самую позднюю по времени постройки из всех часовен «Кижского ожерелья», но и самую лиричную, самую необычную и ни на что не похожую, даже на свои фотографии.


Часовня Параскевы Пятницы и Варлаама Хутынского в деревне Подъельники.  Фото А.В.Ополовникова.


Торец «шелома», резное «полотенце» и «причелины» Подъельниковской часовни. Фото А.В.Ополовникова.


Лавка вдоль южной стены Подъельниковской часовни. Фото А.В.Ополовникова.

Сделав несколько шагов к поляне, на которой стоит часовня, вы явственно переходите границу между реальностью и сказкой, не написанной, не нарисованной, а существующей на самом деле и без всякой мистики. Можно даже потрогать руками огромные ели, древние брёвна сруба часовни, сиреневые валуны невысокой ограды вокруг нее. Часовня так естественно стоит среди елей, что невольно сомневаешься в её рукотворности.

Из Подъельников быстро не уезжают, и это ощущение перехода в другой мир будет у вас сохраняться всё время, пока вы не вернётесь к берегу.

Кто и когда построил часовню – неизвестно. Когда-то сюда был привезён и собран далеко не новый сруб, скорее всего амбара – по благородству пропорций молельни можно судить, какие амбары строили в Заонежье, – над ним поставили главку с крестом и стали использовать как часовню. Позже к молельне пристроили небольшую трапезную с колокольней и крыльцо. Часовня приобрела современный вид.

Обратите внимание на её главки. Обычно считается, что в православных храмах барабаны с главкой символизируют свечку с язычком пламени в виде луковицы. Здесь это сходство обнаружить трудно. Скорее – это крепенькие боровые грибы с чешуйчатым покрытием. Опушка из остроконечных дощечек под главками усиливает это сходство. Соседи заонежан – карелы, хотя и крещёные при Ярославе Всеволодовиче (отце Александра Невского), продолжали одушевлять деревья и считать еловые рощи священными. Главки своих часовен они вообще стилизовали под еловые шишки. (В Москве тоже есть одна такая главка на «Колокольне Меньшикова»). Другой, откровенно языческий, почитаемый ещё древним ариям солярный (солнечный) знак, вырезан на ветреницах, спускающихся от конька, и на концах («кистях») причелин крыши.

Пережитки язычества, культа Природы и Солнца характерны для заонежан. Они жили среди суровой, но очень красивой природы, плохо разбирались в догматах христианской веры и вполне обходились своим так называемым «бытовым православием». И это при том, что буквально рядом – на восточном и северном берегах Онего и на Выгозере кипели страсти раскола. Заонежане не участвовали в самом «расколе», произошедшем в срединной России, не участвовали в «общежитиях» раскольников, в их умствованиях, не воевали с царскими войсками, их разгонявшими, и не участвовали в массовых фанатичных самосожжениях староверов  в церквах при приближении царских войск.

Местные заонежские «батюшки» тоже не отличались склонностью к догматизму. В частности, в начале зимы, как только подмерзали болота, ручьи и озёра, к церкви на лыжах, или верхом пробирались мужики из дальних деревень и починков. Каждый из них нёс шапку своего новорождённого дитя, появившегося в период «распуты», когда лед еще только «вставал» и не было никаких путей и дорог. Священник «крестил» эту шапку. Крестьянин прятал её за пазуху и пускался в обратный нелёгкий путь. Дома он надевал шапку на новорождённого и таинство крещения считалось свершившимся. Попадёт ли батюшкам за эти вольности на том свете – вопрос дискуссионный, но что таким образом они спасли здоровье и жизнь множеству младенцев – это несомненно.

Причелины Подъельниковской часовни покрыты традиционной резьбой – сквозной и глухой с тремя ступенями. Присмотритесь к качеству их обработки. Каждая причелина состоит не из трёх сбитых или склеенных досок (это значительно облегчило бы работу, но сборная причелина не простоит под открытым небом 150-250 лет), а из цельной доски, значит, без помощи рубанка. Проведите по причелине пальцем – она на уровне Ваших глаз, и Вы не обнаружите ни одного задира или зареза. Такой уровень мастерства обычен для Заонежья. Здесь старые плотники так испытывали учеников:  давали молодому парню вытесать бревно, потом снимали с него штаны, сажали на бревно и возили туда-сюда. Если путешествие проходило гладко и без последствий, то поручали ученику более сложную работу. Совсем «молодые», конечно же, сбегались посмотреть на этот экзамен и у них даже мысли о халтуре не возникало, они сразу готовились учиться на Мастеров.

Чтобы вытесать бревно без сучка и задоринки надо долго, с детства, «ставить руку». Для таких работ нужны были и соответствующие инструменты. Конструкции различных плотницких топоров для разных работ отрабатывались веками, а ковали их заонежане из особо качественной нержавеющей стали, которую они издревле умели выплавлять в своих домашних «домнах». В наше время, совершенно случайно, недалеко от берега был найден один из тех топоров, еще Петровских времен, с клеймом – значит ширпотреб, столетия ему ничуть не повредили, он был насажен на новое березовое топорище и до сих пор исправно служит своему «находчивому» хозяину. Недаром кижское железо славилось на Руси.

Из южных стен часовни торчат концы брёвен – «выпуски». На них лежит удобная широкая длинная лавка. (Если лавки сейчас нет, то сесть можно и на сам выпуск.) Сядьте. Справа точно под рукой окажется другой выпуск – подлокотник. Обопритесь спиной на нагретые за день брёвна южной стены, осмотритесь вокруг и почувствуете, как вам здесь удобно и спокойно, с какой любовью именно к вам более 150 лет назад местные мужики рубили эту часовню.

Здесь легко и хорошо думается, и не о мирском и суетном, а о вечном. Невысокая аккуратная ограда из валунов, образующая внутренний дворик часовни, зрительно подчёркивает обособленность этого места от повседневности.

Здесь легче понимаешь систему верований русских и почему у людей так живуча тяга к различным религиям, храмам, священным рощам и т.п. Дело не только и не столько «в слабости человека, который был бессилен перед силами природы, стремился умилостивить их показным или искренним смирением и старался заручиться божьей помощью при достижении своих конкретных целей». Причины гораздо глубже. Местные крестьяне не чувствовали себя бессильными – достаточно отойти на несколько шагов в сторону и Вы наткнётесь на целую систему «ровниц» (или «заборья») – гряды камней, веками собиравшихся с полянок, где можно накосить немного сена. И не размашистой косой-литовкой, а местной «горбушей», которой можно косить только согнувшись, но только так можно было работать на этой резко пересечённой каменистой местности и окашивать валуны. А пахотная «орамая» земля требовала ещё большего труда. Из-за отсутствия естественных полей (степей, прерий) здесь вплоть до 20 века было развито подсечное земледелие с выжиганием и последующей раскорчёвкой делянок в лесах – в низменных чернолесьях с плодородной черной землей. Выжигались именно участки чернолесья. Каменистая и тощая земля, на которой растут сосновые боры, для земледелия не годится. После трёх лет, когда земля истощалась, её временно оставляли и выжигали рядом другую делянку, которая уже успела «отдохнуть», но и снова зарасти лесом.

Это – Труд. По сравнению с ним земледелие на настоящих полях и чернозёмах в средней и южной Руси  по признанию тогдашних  агрономов «кажется забавой» (!?). Кроме того, в условиях севера не всё растет, а если растет, то не так, как на юге. И именно эту землю, эту природу заонежане смогли преобразовать, приспособить для себя, смогли здесь не только выжить, но и жить полнокровной жизнью, относительно зажиточно и свободно, сохраняя богатую сложную культуру древней Руси и, в свою очередь, развивая её, создавать новые шедевры типа Преображенской церкви и этой часовни в Подъельниках.

Другая и, видимо, основная причина в природе самого человека. В том, чем он отличается от животных – в широте и неограниченности своих интересов, в их противоречивости, и в то же время в стремлении человека к Гармонии, в том целом узле противоречивых черт, который заставляет человечество всё время двигаться, метаться, заблуждаться, чего-то достигать, жить напряжённой духовной жизнью, но не позволяет остановиться, успокоиться, одряхлеть и умереть.

Просто «добывать свой хлеб в поте лица своего» душевно здоровому человеку недостаточно и противоестественно. Если он этим по своей воле или неволе ограничится, поведёт простую жизнь с удовлетворением ограниченного числа естественных потребностей, то рано или поздно потеряет внутреннюю устойчивость, почувствует дисгармонию, несоответствие своей жизни своей природе. Одни при этом впадают в тоску и пьянство, другие духовно умирают, третьи находят эрзацы, становятся воинствующими мещанами, впадают в религиозный, политический, денежный или другой фанатизм, четвёртые разрушительно и бессмысленно бунтуют, давая выход своему задавленному естеству.

 Заонежанам в этом смысле очень повезло. Они изначально имели высокую культуру, бережно передаваемую из поколения в поколение, были свободны во многих поколениях, относительно зажиточны и сыты – даже в неурожайные годы оставались рыба, грибы и ягоды, имели достаточно широкий приток информации извне из-за своих частых путешествий по России на заработки, и жили в очень красивом месте. Другой, очень важный фактор, –  все северяне изначально уважали себя. Они не были рабами («холопами»), живущими за чужой волей и от кого-то чего-то ждущими. Они привыкли надеяться только на себя, на свою волю, руки, голову, только в себе, в своей семье и в своих соседях находить опору.

Заонежане были вынуждены сами строить свою жизнь, без всякой надежды на чудесную помощь со стороны (барина, царя или бога). В отличие от более густо заселённых областей России у заонежского крестьянина в случае краха не было даже возможности уйти нищенствовать – подавать некому, да и пока дойдёшь от деревни до деревни в 30-градусный мороз, пять раз замёрзнешь. Нельзя было уйти и в монастырь – свой родной Климетский монастырь, основанный в 1520 году на юге Клименецкого острова, заонежане всем  миром совсем «затюкали» – дело доходило до драк с монахами, с разбитием в кровь физиономий.  Несмотря на прямое заступничество самого царя Ивана Грозного, а потом и царя Федора Алексеевича, монастырь захирел без оброков и богатых пожертвований, и влачил жалкое существование. Невелика была надежда, что «мир прокормит» – деревни были малодворными, и лишний рот сразу чувствовался. В деревни на зиму принимали только мастеров-ремесленников.  Они всю зиму валяли валенки, тачали сапоги  или шили на всю деревню одежду, повседневную и праздничную, тем и кормились.

Заонежанину, если он терял себя, отступать было некуда. Либо побеждай все напасти, блюди себя, чтобы и сам себя, и люди могли тебя уважать, либо... будет работать естественный отбор.

Много значит для человека и окружающая природа. Вода и Лес хороши сами по себе, но по отдельности они недостаточны и провоцируют у людей некоторые странности, что заметно по морякам и лесовикам. Но когда вода и лес соединяются в великой Гармонии, и человек живёт среди этой Красоты, то он невольно и сам себя перестраивает в соответствии с окружением.

Вот такие люди и ходили молиться в Подъельниковскую часовню. После недели тяжелого труда, решения десятков проблем – хозяйство было почти натуральным, крестьяне устраивали себе отдых. Мылись в бане, переодевались в чистое, оставляли дома всё мирское и шли в Храм, в святое место, пообщаться с высшим миром, в том числе и с самими собой, настоящими.

Когда у людей переделаны все дела, есть уверенность в себе и в завтрашнем дне и не надо никуда спешить, то в голову приходят разные мысли. Что есть Жизнь? В чём предназначение на Земле для меня лично? Что есть мы и наши домашние дела перед лицом Вечности? Как мы выглядим со стороны, не со стороны соседней деревни, а с точки зрения высшего Начала? Что есть Добро и Зло? Что есть Красота? Такие вопросы дома и в одиночку не решишь. Надо идти в Храм. И они шли в храм.

Внешне служба в часовне протекала так: прихожане заходили в часовню, крестились на образа. Местные иконы мало походили на Сикстинскую Мадонну Рафаэля. Заонежские иконописцы работали в более реалистической манере, выросшей из «новгородской» школы. Если рисовали лошадь, то это и была хорошая рабочая лошадь, а кряжистые бородатые святые подозрительно напоминали местных мужиков, хотя над их головами и сияли нимбы. Потом кто-нибудь из грамотных или памятливых мужиков брал «Часослов», клал его на подставку, вроде пюпитра, она и сейчас стоит в часовне, и читал при свечке соответствующие данному дню «часы».

После чтения «часов» некоторые прихожане оставались в часовне решать с Богом свои личные частные дела, а мужики выходили на свежий воздух, садились на лавочку у южной стены.   И говорили о Жизни…

Здесь стоит сказать ещё об одной загадке Подъельниковской часовни. Сейчас много разговоров о различных патогенных зонах и других аномалиях. Может их значение искусственно преувеличивается, может это химеры, рожденные сном разума, а может мы просто ещё не сумели их понять и изучить. Но Подъельники существуют реально. Мало того, что всё Заонежье стоит на стыке двух крупнейших геологических структур: Балтийского щита и Русской платформы, которые движутся в разные стороны, Подъельниковская часовня дополнительно стоит на локальной возвышенности. С запада – болото, с востока – озеро, и именно через этот небольшой хребет, возможно, происходит обмен энергиями между Землёй и Космосом. На вершине этой возвышенности растут гигантские ели, в десятке метров от часовни наши обычные лесные муравьи возвели гигантские муравейники, у людей в зоне часовни заметно меняется настроение. Если пригласить в Подъельники настоящего лозоходца, то не закрутится ли у часовни его инструмент пропеллером?

Наши предки, имея в запасе века, опытным путём находили такие, «Богом отмеченные» места, и ставили на них Храмы. Это началось ещё до появления христианства. Показательно, что часовня стоит не в самой деревне, а на значительном расстоянии от неё.

Теперь посмотрим на часовню как на памятник русского деревянного зодчества. По всем данным часовню, в её окончательном виде, построили сами жители деревни самодеятельным способом, без всякого надзора официальных властей. Поэтому и нет в ней никакого официоза. Подъельники были скромной малоземельной деревней. За ней начиналась настоящая хвойная тайга с каменистой почвой, совершенно непригодной даже для подсечного земледелия. Поэтому нет в часовне и намека на какую-то помпезность или хвастливое мещанство. Расположение Подъельников в шести километрах от Кижского Погоста исключало появление в них большого количества гостей или посторонних – некого было удивлять своим храмом. В результате, в чистом виде, без всяких наслоений, появилась часовня, построенная «для себя», для своих внутренних нужд.

Специалисты считают, что эта часовня, создававшаяся в период упадка культового деревянного зодчества Заонежья, сама по себе не блещет архитектурными достоинствами, а глубокое впечатление, которое она производит, объясняется лишь мастерством, с которым она вписана в окружающую её природу, её необычными для культового сооружения камерностью и уютностью. Но,  как всегда, не всё так просто.

Простота часовни не имеет ничего общего с примитивностью. Всё, что создавалось долго и с умом, в том числе и мастерство зодчих Заонежья, нельзя быстро и уничтожить. Подъельниковские мужики это подтвердили, использовав при постройке часовни и веками накопленный опыт, и отточенный вкус.

В своей книге «Логика красоты» профессор В.П. Орфинский рассказывает такой случай: он привёз в Подъельники американского архитектора Луиса Кана – родоначальника одного из течений в современной архитектуре – структуризма. Перед этим маститый зодчий с неподвижным, как маска, лицом осмотрел Кижский ансамбль, который хорошо знал по фотографиям и книгам, с таким же «лицом» поехал в Подъельники. И произошло чудо – пожилой человек как мальчишка захлопал от восторга в ладоши.  «И было от чего – часовня преподнесла урок потрясающей образности архитектурного языка, состоящего, казалось бы, из совсем незамысловатых слов-метафор».

Посмотрим на отдельные архитектурные решения и мы – неспециалисты.

Когда выходишь на поляну, то в глаза прежде всего бросается не сама часовня – она действительно смотрится очень естественно среди елей, а жёлтый окрас крыльца, необычный для леса, сразу создающий особое настроение солнечности и тонко сочетающийся с тёмными брёвнами сруба, с зелёными лапами елей и с многочисленными солнечными пятнами на стенах, крыше и на покрытой хвоей земле. Но часовня – это всё же серьёзное культовое сооружение, и чтобы языческое «солнечное крыльцо» не слишком с ним отождествлялось, местные строители, большие выдумщики по части крылец (ударение правильней ставить на первом слоге),  сделали его совсем в другом ключе, чем саму часовню, и не пристроили его к срубу, а как бы прислонили к нему. Достигнуто это значительным наклоном крыши крыльца в сторону от сруба. Это не естественное проседание крыльца от старости – конёк крыши горизонтален, а «проседать» и вовсе некуда – часовня стоит на скале.

В Подъельниках перед зодчими не стояла задача создать величественное сооружение во славу Бога (с этими елями самой Кижской Преображенке было бы трудно тягаться). Здесь естественным стало стремление к камерности, к уютности. Часовня построена подчёркнуто небольшой. Чтобы зрительно ещё больше уменьшить её высоту, у крыши сделаны большие свесы, а «потоки» безгвоздевой крыши опущены до высоты человеческого роста – всё соразмерно самому человеку – прихожанину.

Очень низким сделан и шатёр звонницы. Такие низкие шатры, похожие на шлемы воинов, делают соседи заонежан – карелы. Русские шатры гораздо выше и стройней. Но здесь этого было не нужно, и Мастера отказались от канона. Углы наклона шатра и очень широких полиц по низу и верху звонницы стали соответствовать уже не профилю елей в целом (здесь ели в целом и нельзя увидеть – они огромны), а углам наклона отдельных еловых лап.

Сложнее было со звонницей. Её высоту нельзя уменьшить – человек на ней должен стоять во весь рост. Местные мужики, не учившиеся ни в каких академиях, кроме местных, нашли в своих запасниках точный приём – значительно подняли высоту перил балюстрады. Зрительно звонница тоже стала казаться игрушечной, не выпадающей из общего образа.

Вся звонница значительно смещена к северу от продольной оси часовни, чтобы уравновесить пристроенное с юга крыльцо. Конструкция колокольни тоже необычная – шестигранная, хотя в Заонежье незыблема формула: «восьмерик на четверике» – восьмигранная колокольня на четырёхгранном срубе. Уменьшением числа граней удалось избежать лишних вертикалей и зрительного членения образа. Сруб колокольни рублен не «в обло» – с выпуском концов брёвен за углы, а «в лапу» – без остатка, брёвна сруба не круглые, а тёсаные в брус. Это потребовало дополнительной работы, но зато колокольня стала менее заметной, не довлеющей.  (А какой мощной и далеко не «застывшей музыкой», а буквально гимном могут быть срубы колоколен, рубленные в обло и с энергичным повалом, мы увидим, когда доберёмся до деревни Корба!). Здесь это было не нужно, так как нарушало бы выбранный стиль, поэтому было найдено другое решение.

В итоге строителям часовни удалось сделать почти невозможное – не только органически вписать рукотворное в нерукотворное, но и поменять местами понятия. Сделанная руками и интеллектом человека часовня кажется естественным творением самой природы, а ели буквально оживают и чисто по-человечески охватывают часовню руками-лапами, откровенно беря её под свою защиту.

Особую роль играет и не характерная для Заонежья невысокая ограда вокруг часовни из собранных тут же валунов. В отличие от карел, обожествлявших природу, у русских «преобразователей природы», даже на краю земли осознающих себя частью великой нации, отношения с природой более сложные. Заонежане во все времена гордились, что они «ни в лисях родились, не пням богу молились» (местное выражение). Ограда и внутренний дворик Подъельников позволяют создать некоторую дистанцию между Лесом и Храмом.

Не надо забывать, что часовня в своём окончательном виде, строилась в 19 веке, во время упадка заонежского культового зодчества, когда церковным властям и Синоду в союзе со светскими властями уже удалось задавить самодеятельность местных зодчих. Настоящее мастерство оставалось невостребованным. Плотники начинают утрачивать и некоторые профессиональные секреты. В частности, столбы звонницы Подъельниковской часовни сделаны упрощёнными – одинарными, как это делалось 300 лет назад, а не двойными, как на всех других часовнях «Кижского ожерелья». Есть и ещё подобные шероховатости.

Раньше, плотницкие артели и другие заонежане, жизнь которых была связана с дальними разъездами, приносили в Заонежье много новшеств, но применяли их очень осторожно, творчески перерабатывая, приспосабливали к своему заонежскому стилю, сохраняя и обогащая его. В конце 19 века, с быстрым развитием капитализма и с появлением забогатевших мужиков, время уплотнилось, думать стало некогда, появились черты прямых заимствований и мещанского стремления у части заонежан иметь «не хуже, чем у людей, и лучше, чем у соседа». А среди соседей был Петербург! С его мрамором, дворцами и Эрмитажем. Но быстро освоить другую культуру, которая тоже складывалась веками, невозможно. Эстетическая и внутренняя культура заонежан была значительно более древней и другой, чем  культура Москвы или Питера, но и заонежане промахивались.

Отчасти это коснулось часовни в Подъельниках. Ни в какие ворота не лезет одна черточка – внутренние тёсаные Мастерами стены часовни были оклеены весёленькими обоями. Нам, свидетелям мощного ренессанса естественного дерева, обои на таких, действительно роскошных стенах, кажутся недоразумением, но остатки обоев можно увидеть и сейчас. В те времена даже мощные рубленые стены Покровской церкви в Кижах, сами по себе достойные стать экспонатом любого музея мира, были снизу изнутри покрыты штукатуркой и раскрашены «под мрамор». Ну, совсем как в городе! Богатым жертвователям, финансировавшим эти «боголепные поновления», светские власти давали медальки на шею, а церковники обещали жертвователям послабления на том свете.

Автор много раз бывал в Подъельниках: и один, и в составе групп, и ни разу отсюда не удавалось быстро уехать. Если и вас постигнет та же участь, то на этот случай можно дать несколько советов. Пообедать лучше всего на лугу к юго-западу от часовни. Всё, что останется от обеда, надо собрать в пакет и увезти с собой. Ни о каком огне здесь, конечно, не может быть речи. Если у вас есть примус или газовая плита, то надо вернуться на берег и пользоваться ими у самого уреза воды.

Желательно и не шуметь в святом месте.

Вокруг часовни много ягод: на востоке – малина, на севере черника и земляника, на западном болотце можно полакомиться ежевикой, а ближе к осени – клюквой. На юге, в обычном еловом лесу, ходко растут крепенькие белые грибы.

Если время позднее, и надо подумать о ночлеге, то лучше идти на север, на официальную туристскую стоянку на острове Еглово, или ещё дальше – на полуострове Заонежье легко можно найти поляну для лагеря. Однако, надо быть готовым к тому, что, несмотря на долгое плавание, вы не пересечёте ничем не обозначенную границу заповедника и останетесь на его территории. Во всех случаях в обращении с огнем надо соблюдать максимальную осторожность, с двойной страховкой. Утром, перед уходом, не забудьте убрать на стоянке все следы своего присутствия здесь.

 

ЧАСОВНЯ ПЕТРА И ПАВЛА В ДЕРЕВНЕ ВОЛКОСТРОВ

Если идти к Волкострову от Подъельников, то курс надо прокладывать почти прямо на восток. Два небольших острова, лежащих посередине плёса, остаются по правому борту. Часовня стоит в глубине залива на самом Волкострове. Правее неё, в небольшой закрытой бухточке, имеется хорошая стоянка для судов – берег здесь чистый, а для больших судов имеется пристань. Заметного волнения в бухте не бывает.

Далее наш путь идёт по тропинке вдоль южного берега бухты. Слева у воды – заросли малины, а справа – роскошный луг, но траву здесь регулярно косят и особо мять её не стоит, а впереди, на небольшом взгорке, стоит сама Петропавловская часовня – самая старая, самая большая и самая сложная по архитектурным решениям из всех часовен «Кижского ожерелья». По общему мнению специалистов она и самая красивая.

Заонежский стиль, жизнерадостный и нарядный, в то же время очень строг ко всякого рода «украшениям» и «красивостям». Расписные, кружевные терема здесь невозможны в принципе. И Волкостровская часовня сделана в заонежском стиле, но маленькие послабления всё же были допущены.


Часовня Петра и Павла в деревне Волкостров.  Фото А.В.Ополовникова.


Гульбище Волкостровской часовни. Фото А.В.Ополовникова.

Строилась часовня в два приёма. Во второй половине 17 века местные жители поставили здесь довольно большую и нарядную часовню, состоящую из высокой молельни и более низких сеней, которые потом стали трапезной. Вдоль северной и южной стен протянули галереи-гульбища с резными столбами и балясинами. Крыша у сеней и гульбищ общая, покрыта нарядным красным тёсом. Выше неё, вторым ярусом, устроена такая же крыша из красного теса над молельней. Над ней выступает небольшой восьмерик, рубленый в лапу, несущий барабан с довольно крупной главкой традиционной русской формы. Барабан и главка покрыты осиновым лемехом. Дополнительным декоративным элементом являются полицы из остроконечных дощечек, оформляющие границу между восьмериком и барабаном.

Обилием декоративных элементов, расположенных на разной высоте, старым мастерам удалось получить живую игру света и тени на белых крышах, на стенах сруба и, особенно, на ограждении и полу гульбищ. Это красиво.

В 18 веке часовню перестроили – с запада прирубили новые большие сени, над ними поставили колокольню со стройным шатром. Крыльцо устроили с севера. Южное гульбище продлили на всю длину нового здания.

Мастера, через 100 лет выполнявшие перестройку, сумели не только полностью сохранить старую часовню, но свое, уже гораздо более сложное сооружение, сумели создать в том же ключе, развив и усилив мажорные мотивы старой часовни. Следы перестройки практически незаметны, а общий новый образ получился настолько цельным, что остается только удивляться. Достаточно посмотреть, как точно высота и форма колокольни сочетаются со старым срубом часовни – не больше и не меньше, а именно так, как сделано. Несмотря на значительную разницу высот, колокольня и не подавляет старую часовню, и не отрывается от неё.

Здесь невольно вспоминается дошедшая до нас старинная северная подрядная грамота, в которой «мир», нанимая артель плотников для строительства церкви, даёт ей такое, исключительно точное техническое задание: «Рубить церковь… как мера и красота скажут»!

Хотя специалисты и отмечают, что ко времени перестройки Мастера стали тяготеть к более простым решениям – упрощёнными сделаны наличники окон, подрезы брёвен дополнительных кронштейнов гульбища выполнены не криволинейными, как «старые», а прямыми. Но что касается чувства меры и красоты, то мастера 18 века не уступали своим дедам.

Осмотрите часовню, не спеша. Походите вокруг неё.

У свежего неподготовленного человека обычно складывается не очень понятное впечатление.

По внешним признакам – это типичное культовое сооружение, но в нём нет никакого «благолепия», слишком уж явны нарядность и жизнерадостность, особенно в солнечную погоду. Даже обязательных для заонежских часовен елей нет рядом. Не приходится говорить и об уединённости места и отрешённости от мирской суеты – часовня стоит прямо в деревне. Нет даже намёка на «святость» места, как в Подъельниках, – никаких аномалий. Часовни и церкви иногда ставили посередине деревни, чтобы организовать её центр, но Петропавловка, хотя и господствует над всей округой, стоит к деревне как-то боком, а своим парадным южным фасадом с просторным «гульбищем» выходит не на улицу деревни, а на пустой луг. Во всём имеется явное несоответствие привычным понятиям.

Причина в том, что наши сегодняшние представления о Храме не соответствуют представлениям тогдашних жителей Заонежья. Попробуйте посмотреть на часовню как на центр общественной жизни деревни, на сельский клуб 17-18 века и всё сразу встанет на место. Автор в этом убедился, когда оказался у часовни в составе многочисленной группы. Как только у её стен появилось много людей, часовня буквально проснулась, заиграла. Ей явно требуется живое окружение. При этом прямые линии углов срубов и коньков крыш перестали казаться жестковатыми, а стали необходимым противовесом неорганизованному и пёстрому многолюдью.

Часовня была центром не одной, а трёх стоящих рядом деревень. Луг, с южной стороны часовни, служил им общей площадью. Во время праздников молодёжь устраивала на лугу свои игрища. С южной галереи-гульбища смотрели на них старики. А если вспомнить, что на Пасху каждый желающий мог залезть на колокольню и звонить в колокол, сколько душа пожелает, то картина будет полной.

Когда-то северные часовни одновременно выполняли роли храма, клуба и общественного центра. Сюда жители собирались и в горе, и в праздники, и для решения текущих общественных дел. Здесь же проходила вся земская деятельность, оживившаяся после «смутного времени» начала 17 века. Присмотритесь к гульбищам Петропавловской часовни, к развитым крыльцам Преображенской и Покровской церквей в Кижах – это же откровенные трибуны, которые и использовались по своему прямому назначению во время крестьянских сходов – «суёмов»

Такие Храмы, плохо воспитывающие единомыслие «рабов божьих», официальной церкви были не нужны, и церковь упорно боролась с ними, используя свои методы и мощь Государства.  Проще всего было с бесправными заонежскими староверами – их церкви и часовни без всякого объяснения причин закрывались. А.Ф. Гильфердинг, собиравший здесь в 1871 г. старинные русские былины, приводит такой разговор, состоявшийся среди красивой ухоженной деревни: «Что это такое за развалина?» – «Да это была наша часовня, а лет двадцать тому назад пришёл из Питера приказ, да приезжал из губернии чиновник, вывез наши образа, запечатал часовню, снял с неё крест (!) и запретил нам до неё дотрагиваться. Так она и стоит уже двадцать лет и скоро совсем развалится». Александр Федорович Гильфердинг свидетельствует, что «это не в одном месте, а то же самое почти в каждом селе: везде разваливающиеся часовни, запечатанные по распоряжению из Петербурга».

Раскол произошел в срединной России, заонежане в нем не участвовали, но многие раскольники побежали на Север, к Онежскому озеру. На восточном берегу Онего и севернее, на Выгозере дело доходило до фанатизма. А заонежские крестьяне оставались староверами скорее по инерции, по своей традиционной верности старине. «Как деды наши жили...» Местные староверы и никонианцы исповедовали одно и то же так называемое «бытовое православие», плохо разбирались, да и не стремились разбираться в догматах веры – характер у них был иной, да и других забот хватало.

По мнению заонежан староверы отличались от никонианцев лишь несколько большей религиозностью, более строгим соблюдением постов, не курили, не пили,  не ели с людьми другой веры из одной посуды. (Что несколько конфузило староверов-сказителей Рябининых в  их поездках по российским и европейским столицам). А так как власти всячески притесняли староверов – лишали их земельных наделов, запрещали хоронить их на общих кладбищах и др., то нередки были переходы из раскола в никонианство, а иногда и наоборот. И староверы и никонианцы с одинаковым упорством продолжали строить свои родные часовни с шумными трапезными и с явно выраженным языческим духом. Кстати, Иван Трофимович Рябинин – второй представитель династии сказителей-былинников, каждое утро молился не только Богу, но и Священной сосне, росшей в его родимой деревне Гарницы. (15км. на юг от Кижей). Эту сосну в 1943 г. спилили на дрова финны-оккупанты.

Для борьбы с северными храмами применялись решительные меры. В 1826 г. вышел правительственный указ, которым повсеместно запрещалось строительство новых и перестройка старых храмов без предварительного согласования с духовными и светскими властями. Строительство самобытных заонежских часовен и церквей было запрещено навсегда. А по существующим храмам власти прошлись катком «боголепных поновлений» и разрушений. Художник И.Я. Билибин, вернувшийся из Заонежья в 1904 г., так писал: «Состояние старинных церквей самое плачевное. Находясь в руках некультурных людей, они варварски уничтожаются или искажаются «ремонтами» до неузнаваемости. К ним делаются пристройки самого неподходящего стиля, их грубо обшивают тёсом и затем окрашивают в ярко-белую краску, «чтоб походило на камень», отламывают галерейки (заонежские «гульбища»), опоясывающие многие из них, уничтожают богатые высокие крыльца. Иногда, после объезда известной местности архиереем десятки старых церквей приговариваются к уничтожению, как ненужный хлам».

Можно только догадываться, сколько прекрасных памятников народного культового зодчества мы тогда потеряли из-за «некультурных людей».

Лет 200 назад Петропавловка вряд ли была чем-то необычным, выдающимся, вызывающим много вопросов, как сейчас. Скорее, она была обычной. Произведения такого уровня мастерства не могут появляться на пустом месте. Помимо таланта зодчих нужна и общая высокая культура, и вполне конкретная сложившаяся Школа, чтобы было на чём учиться, с чем сравнивать, с детства воспитывать вкус и оттачивать мастерство.

Удивляет другое – как могла сохраниться Петропавловская часовня, вполне доступная для тогдашних властей? Может её спасло то, что она как бы притаилась «за углом», в тени Кижей, а у церковников и от кижских церквей было достаточно головной боли.

От часовни обычно не спешат уходить – место здесь действительно радостное, солнечное, а саму часовню можно рассматривать долго и, обходя ее, всё время находить что-то новое. Обратите внимание на наличники окон старого сруба – это старинная, отработанная до своего логического совершенства конструкция –  два кронштейна, врубленные в стену, сверху на них положена широкая наклонная сливная доска с прикрепленным к ней снизу «подзором». Все элементы покрыты крупной, хорошо читающейся резьбой – сливная доска треугольной, а подзор – городковой. Здесь в едином сплаве соединились: целесообразность, конструктивная простота и архитектурная выразительность – нестареющий классический канон. Однако, в Петропавловке и он был несколько нарушен – не было «целесообразности» в таком наличнике, так как крыши гульбищ надёжно защищают окна от осадков. Мастера выбрали эту конструкцию из-за её декоративных возможностей. Более того, если подойти поближе, то можно увидеть, что все грани крупной резьбы наличников дополнительно покрыты своей мелкой, более сложной  резьбой.

Кто-то ведь сидел и резал эти наличники. А работа эта небыстрая.


Фрагмент наличника окна Волкостровской часовни. Фото А.В.Ополовникова.

Скорее всего заонежане вообще не спешили жить, а просто жили. Не строили времянок, откладывая постройку дворцов на потом, а всё, что делали, делали по тогдашним своим возможностям, основательно, без спешки и халтуры – не теряя себя. В результате мы, их потомки, имеем такое наследство, которым можем гордиться. А будут ли наши потомки лет через 100-200 гордиться тем, что мы понастроили?

На восьмерике колокольни сохранились следы краски (охра). Заонежане раскрашивали свои часовни. Балюстрада и низ столбов – красного цвета, верх столбов – синего, красными были причелины. Для наших современников цвет и фактура естественного дерева, конечно же, предпочтительней любых красок, но не надо забывать, что заонежане жили не в современных «каменных джунглях», а среди леса и деревянных срубов. Для них яркая раскраска часовен подчёркивала особенность, неординарность этих сооружений. Яркие северные часовни, видимо, хорошо смотрелись зимой на фоне снега и серого неба.

Уходя от часовни, обратите внимание на загадочный конёк над её молельней. На Руси верхнее горизонтальное бревно, защищающее ребро крыши от осадков, называют «коньком» потому, что торцы его обычно обрабатывают в виде груди и головы коня. Многие плотники, особенно беломорские поморы, работали в реалистической манере и действительно вытёсывали головы коней со всеми деталями, включая гриву. Как правило, это были настоящие произведения искусства. Но заонежане тяготели к более абстрактным формам. Только двумя линиями – верхним и нижним подрезами  они создавали более обобщённые и выразительные образы. Такие коньки украшают в Заонежье даже амбары и бани.

Конёк молельни Петропавловской часовни примечателен тем, что по-разному  выполнен с двух сторон. Слева – классический «конёк», в нём есть упругость, сила и в то же время задорность, радость жизни. Справа, если уж и возникают какие ассоциации с конём, то некормленым, из последних сил выволакивающим из болота «волокушу» – местное изобретение для здешних дорог, где несостоятельны не только телеги, но и «летние» сани.

В чём здесь дело? Что хотел изобразить и достигнуть автор, в чем была его задача и сверхзадача?

ЧАСОВНЯ СПАСА НЕРУКОТВОРНОГО НА ОСТРОВЕ  КИЖИ

От Петропавловской часовни наш путь лежит на юг по проливу, отделяющему Волкостров от острова Кижи. Место здесь тихое и можно спокойно полюбоваться окрестными берегами.

На севере острова Кижи расположен музейный сектор «Карелы-людики» с часовней Трёх Святителей – самой большой из сохранившихся во всей Карелии. Её мощная шатровая колокольня очень напоминает старинные сторожевые башни. Скорее всего она таковой и являлась в 17 веке в порубежной карельской деревне Кавгора Кондопожского района.

Ещё южнее, на сглаженном участке срединной кижской сельги (невысокого хребта) находится сектор «Пудожская малодворная деревня» из трёх домов и хозяйственных построек. Пудожане, охотники и льноводы, являются ближайшими родственниками и соседями заонежан. Они имеют общую с ними родословную, живут на той же дороге из Новгорода в Поморье, но даже с воды видно, что это уже немного другая ветвь русского народа. Пудожане живут в тайге. Дома их очень похожи на заонежские, но проще и при том же объёме кажутся более массивными и суровыми – дом-крепость. Во внешнем декоре  набор деталей точно такой же, как у заонежан, но как-то меньше праздничности, жизнерадостности, открытости, так характерной для Заонежья. Образ жизни людей, место, где они живут, заметно сказывается на их характерах и эстетических вкусах,  привычках, а потом и в архитектурных традициях. Заонежанин, даже если бы захотел, не смог бы построить таёжный пудожский дом – не то подсознание, другая память предков.

Ещё южнее, свободно раскинулась вдоль дуги берега  кижская деревня Ямка, а над ней, на высшей точке острова, на Нарьиной горе стоит знаменитая «Виговка» – часовня Спаса Нерукотворного.

Приставать к Ямке можно с южной и с северной околиц. Южная стоянка лучше, здесь же находится магазин, в котором можно пополнить запас продуктов. От магазина надо идти вдоль берега по деревенской улице на север и в конце деревни найти тропинку к часовне.

Деревня Ямка музейная, почти все дома привезены сюда из других селений Заонежья и являются экспонатами. В них живут работники музея и немногие местные жители. Таким необычным приёмом музейной деревне со всеми её хозяйственными постройками удалось вернуть жилой вид. Нам, туристам, осматривая деревню, читая пояснительные таблички, не следует забывать, что деревня всё-таки жилая, что в ней живут люди, а мы только гости. Кстати, старые местные жители охотно идут на контакт, показывают и рассказывают всё, что знают. В сами дома заходить не стоит – там всё уже переделано на современный лад, даже с использованием древесностружечных плит (!).


Жилой дом в деревне Ямка. Фото А.В.Ополовникова.


Жилой дом в деревне Ямка. Фото А.В.Ополовникова.

Осмотр гражданских построек, как и Кижского Погоста, пока не входит в наши планы, для этого нужны другие путеводители. Но когда вы будете проходить вдоль озера по старинной улице деревни, по дороге, черной от шунгита, обратите внимание, что в ней нет двух одинаковых и даже похожих друг на друга домов. И это не музейный трюк. В Заонежье просто не было принято строить по шаблону. Здесь дома разнятся между собой как и люди. Каков человек, каков его характер – таков и его дом.

В этом наглядно проявляется классическая противоречивость человека, единство и борьба в нём консерватизма и стремления к новшествам. Все крестьяне закоренелые консерваторы. Из поколения в поколение они занимаются очень рискованной деятельностью, где результат зависит от множества непредсказуемых факторов. На севере земледелие – особенно рискованное занятие. И они не имеют права на проигрыш. Если крестьянин соблазнится каким-либо новшеством и потерпит неудачу, то, в лучшем случае, он потеряет плоды годового труда, а в худшем – это разорение и голод. Какую-то уверенность в завтрашнем дне ему дают только многократно, веками проверенные решения. По этой причине отвергаются даже такие новшества, разумность которых для данного конкретного случая очевидна. Александру Федоровичу Гильфердингу, заинтересовавшемуся этим вопросом, заонежские мужики с некоторым смущением объясняли: «Ничего не поделаешь, так деды и отцы наши делали». «Это довод, против которого заонежский крестьянин не принимает возражений. Как было при отцах и дедах, так должно оставаться и теперь. Понятно, какое это благоприятное условие для сохранения древних устных преданий и былин».

В то же время человек рождается Творцом – экспериментатором и новатором, что, собственно, и сделало его Человеком. Может эта тяга к творчеству, не находя применения в обычном крестьянском труде, так бурно проявилась у заонежан в зодчестве. Здесь уже можно было несколько рискнуть и что-то развить из накопленного предками.

Построить оригинальный дом гораздо сложнее, чем это кажется. Северный дом – это не терем, не дача и не игрушка. Это жилой, хозяйственный  и рабочий комплекс под одной крышей. Сарай, хлев и мастерская тоже входили в комплекс. В нём работать и жить строго регламентированной жизнью, в том числе и долгими морозными зимами, когда почти вся жизнь и работа проходили в доме.

В доме ограниченный набор элементов: жилая зимняя изба с печкой (в больших домах было несколько «изб»), горница, светёлка, хлев, сарай над ним, наклонный «взвоз», по которому лошадь с возом сена могла заехать на сарай (потом сено сверху вниз сбрасывалось скотине прямо в ясли),  и крыльцо. Планировка главного помещения – избы, расположение в ней печки, «прихожей» (от двери до первой потолочной балки), «красного» и «бабьего» углов, расположение обязательных трех окон и т.п. никаким изменениям не подлежала. Почти так же строго планировались и другие помещения. Сплошной стандарт, отработанный веками. И при этом каждый дом, особенно снаружи, оригинален. Помимо обычной для Заонежья изобретательности в компоновке стандартных элементов, в каждом доме можно найти целый набор оригинальных «мазков», которые превращают чисто утилитарное, максимально рационализированное сооружение в неповторимое произведение искусства.


Заонежский дом. Справа «взвоз» на сарай. Слева «гульбище», которое использовалось при закрывании и открывании ставен окон и трехарочный балкончик с окнами в «светёлку». Типичны формы «конька» и длинные резные «кисти» причелин.

Как ни странно, в наше время, когда сняты все психологические и хозяйственные запреты, берега Онего застраиваются скучными стандартными домами и дачами. Хотя и редко, но можно встретить даже элементы «шанхая». Пока не прерывалась преемственность поколений и сохранялась древняя устоявшаяся культура, ни один, даже самый распоследний бедняк не мог настолько не уважать себя и свою деревню, чтобы возвести в ней халупу. Даже слова такого в Заонежье не было.

Показателен в этом отношении предпоследний дом в деревне Ямка – так называемый «Дом бедняка». Мы к нему и направляемся. Он самый маленький и самый простой по конструкции. Это одноэтажный «брус» – все помещения вытянуты в линию. Длинной стороной дом выходит на улицу. Посередине простое крыльцо, далее просторные сени, которые служили прихожей, мастерской, кладовкой, током при обмолоте ячменя и ржи и для многих других целей. Направо вход в избу. Если вам удастся заглянуть внутрь, вы убедитесь, какая изба маленькая. Действительно, больше четверти её занимает русская печь (многоцелевой комбайн!) – вокруг неё, особенно зимой, сосредотачивалась вся жизнь семьи. Вдоль стен лавки, на которых сидели и спали, в «красном» углу небольшой стол со столешницей из берёзы, которую регулярно скоблили острым ножом до бархатистой гладкости, к крюку на потолке  подвешивалась колыбель... Потолок низкий. Малая кубатура позволяла экономить дрова. Они в Заонежье не дефицит, но на их заготовку и привоз уходит много времени, необходимого для более важных работ. Из сеней налево дверь в небольшой хлев для одной коровы и мелкой живности. Ни одной детали, без которой можно обойтись, во всём жёсткий, но достаточный минимум – практически современный рационализм, доведенный до абсолюта.

Но это не фасад дома (поэтому и крыльцо такое бедное). Фасад находится с северной стороны. Наш путь лежит именно туда, вокруг этого дома по тропинке, поднимающейся к Виговке. Задержитесь здесь на минуту, посмотрите на «лицо» дома, которым он в своей родной деревне когда-то выходил на улицу или на берег озера, и убедитесь, что его хозяину не было за него стыдно. Никакого украшательства, «богачества» или «многодельности» (здесь даже скоробогаты не позволяли себе пошлости) буквально несколько точных декоративных элементов и «бедность» превратилась в «уютность», появилось индивидуальное выражение скромной, не кричащей радости. Присмотритесь ещё, может вам удастся увидеть рядом с домом молодого русобородого мужика, который при крайне ограниченных средствах всё же смог построить своей молодой семье свой первый собственный дом.

Поднимаясь по тропинке на Нарьину гору, громче топайте ногами – в тихих местах острова Кижи водятся гадюки, они хорошо слышат землю кожей, испугаются и успеют убежать от вас. По-местному – «утечь». Змеи «текут» по траве как ручьи.

На Нарьиной горе всегда стояли часовни. Последняя из известных, Духовская, сгорела от удара молнии ещё перед войной 1941 г. Стоял вопрос о переносе сюда нового экспоната. Часовню Спаса Нерукотворного реставратор А.В. Ополовников нашёл в деревне Вигово, поэтому её часто называют «Виговкой». Хорошо сохранился только сруб с 16-тичастным расписанным «небом» внутри. Главки, колокольня, крыльцо были уже утрачены. Правда, недалеко от Кижей ещё стояла часовня в деревне Еглово, очень похожая на Виговку по конструкции и размерам, но она была в плохом состоянии и вскоре совсем разрушилась. Кроме того, она стояла у самой воды, на низменном берегу и не очень подходила для Нарьиной горы.

Встал непростой вопрос о реконструкции.

Здесь А.В. Ополовников принимает неожиданное для реставратора решение – он не воссоздаёт Виговку в её первоначальном виде (да и кто знает, какой она была?), а строит её практически заново по типу часовни из деревни Еглово, используя сохранившийся Виговский сруб с «небом» как основу. Строит в полном соответствии с канонами и традициями 17-18 веков. И с тем же уровнем мастерства. (А почему бы не быть Мастерам и в наше время?) Фактически Виговка родилась вторично. А когда она встала на Нарьиной горе, на своем действительно «родном месте», то стало ясно, какой незаконченный вид без неё имел сам остров.


Часовня Спаса Нерукотворного из деревни Вигово. Фото А.В.Ополовникова.

Конечно, Виговка в некоторой степени является «новоделом», но истинное мастерство всегда признаётся обществом – очень быстро Спас Нерукотворный стал вторым по значению символом острова Кижи, а по популярности у художников и фотографов он уступает только Кижскому Погосту.

Впервые по-настоящему автор увидел Виговку издалека с воды, в штормовую погоду под парусами плутая среди многочисленных островов, расположенных восточнее, которые так и называются – Уймы (уйма этих островов – 50). Островов и проливов много, ориентиров никаких, небо покрыто тучами, ветер в проливах «крутит» во все стороны, но выглянет в просвете силуэт Виговки – и всё сразу становится на свои места. Так на неё и шли. Как ни странно, Кижские церкви были видны реже и хуже.

Здесь проявилось третье значение заонежских часовен – они были не только религиозными и общественными центрами – но служили и маяками для плывущих по воде летом, идущих и едущих по льду – зимой. Такие часовни-маяки  строили по всему северо-западу России, в том числе на Валдае и на Селигере.

Когда мы пришли на Нарьину гору, чтобы воздать должное своему маяку – Виговке, то были поражены её малыми размерами, всего 3,63х8,45м в плане! И эта игрушечная часовня видна на много километров, по всей округе.

Виговка отличается удивительной цельностью образа, прочной спаянностью всех объёмов – она будто сделана из единого куска дерева. А.В. Ополовникову удалось найти точное сочетание вертикальных и горизонтальных линий – общая вертикальная устремлённость часовни совершенно не нарушается длинной двухскатной крышей, перекрывающей весь сруб. Какими способами это достигнуто – лучше судить специалистам. Но если вы заинтересуетесь, автор советует сравнить Виговку с Успенской часовней, стоящей рядом, внизу в деревне Васильево. Прежде всего, у них совершенно разные срубы:  у Васильевской часовни широкие и низкие сени стоят прямо на земле, а у Виговки узкий высокий сруб имеет солидный «подклет». (Для защиты от сырости и снега подклет нужнее был бы в Васильево.) Разными сделаны и звонницы. У Виговки мощный восьмерик, рубленый в обло с красивым повалом, естественно вырастает из основного сруба как его родное вертикальное продолжение. В Васильеве восьмерик настолько меньше ширины нижнего сруба, что кажется просто поставленным на него сверху. Мягкому сопряжению вертикалей и горизонталей сруба Виговки служат очень широкие полицы по низу звонницы. В Васильеве они много скромней – обычный декоративный элемент. Интересна главка на высоком шатре Виговки. Она небольшая, с крутыми линиями и, кажется, служит лишь для того, чтобы естественным движением взметнуть вверх вертикаль креста.

Особое значение имеет для Виговки крыльцо (на Севере чаще говорили «крыльце» с ударением на первом слоге, напоминая о происхождении этого слова – крыло). Часовня – это всё же не маяк, не памятник, а храм. Храм – для людей. И именно просторное крыльцо, на котором так любят фотографироваться туристы, придаёт часовне уютность, человечность. Той же цели служат широкие нарядные резные причелины и резные детали крыльца. Когда находишься рядом с Виговкой, то её никак нельзя назвать «холодной», скорее наоборот. При взгляде с близкого расстояния горизонтальная крыша крыльца, расположенная ниже крыши сруба и под прямым углом к ней, значительно смягчает вертикали всего сооружения, его чеканные линии. При взгляде издалека общий вид, четкий силуэт часовни сохраняются за счёт того, что крыльцо буквально слито со срубом – прочно прирублено к  нему.

Чтобы не членить лишними линиями южный фасад, вход на крыльцо Ополовников сделал не с юга, как было в часовне в д. Еглово, а сбоку, вдоль стены.

Если вы спуститесь с Нарьиной горы в деревню Васильево, чтобы ещё раз взглянуть на Успенскую часовню, где мы уже были, а также на уникальный и замечательный во всех отношениях «Дом Сергина», достойный особого рассказа, то возвращаться в Ямку лучше по «Нижней» дороге, огибающей гору с юга. Тогда вы сможете увидеть на фоне северного неба совсем другой, чем вблизи, буквально чеканный силуэт Виговки.


Западный фасад дома Сергина (д. Васильево). Фото М.И.Фёдорова.

Часовня Спаса Нерукотворного смогла стать «Виговкой» в значительной степени из-за места, на котором она стоит. Для старых мастеров место, на котором будет стоять часовня, всегда имело исключительно важное значение. Постройка часовен и начиналась не с фундамента или заготовки брёвен, а с выбора места (вспомните Подъельники). Именно место, окружающий ландшафт в значительной степени определяли вид часовен. Действительно, трудно представить на месте Виговки любую другую часовню из «Кижского ожерелья».

Туристы любят Виговку ещё из-за того, что с Нарьиной горы открываются отличные виды во все стороны и намного километров. Запаситесь для этого случая фотоплёнкой и батарейками.

Прощаясь с Виговкой, можно поклониться и её автору – Александру Викторовичу Ополовникову. Он наш современник, жил в Москве. Это – Мастер, который выполнил огромный объём работ по реставрации главных Кижских церквей и часовен, и сверх того – смог сам создать Виговку, ничем не уступающую творениям старых Мастеров.

Возвращаясь к лодкам, вы пройдёте мимо «Поклонного креста», стоящего на развилке «Нижней» и «Верхней» дорог острова Кижи. Самим дорогам более 500 лет. А крест поставлен в честь изгнания Наполеона из Москвы. Сейчас в Заонежье поклонных крестов («крестов-часовен») нет – все разрушились. А раньше их часто ставили в честь памятных событий и на перекрёстках дорог, чтобы отогнать нечистую силу и чтобы идущие могли отдохнуть или укрыться от дождя под его крышей.

От поклонного креста видна вся панорама деревни Ямка. По ней можно составить некоторое представление о том, какими были заонежские деревни лет 100-200 назад. Надо только иметь в виду, что никаких сенокосов, выпасов и лошадей-попрошаек, нагло пристающих к туристам, на острове Кижи не было. Плодородная унавоженная земля использовалась только под поля и огороды. В 1916 г. здесь на одно хозяйство приходилось лишь 1,2 га пахотной земли. Поэтому под сенокосы и для выпаса скота интенсивно использовались окрестные острова. Не удивляйтесь, если обнаружите, что какой-либо небольшой остров по всему периметру берега завален камнями – значит здесь был сенокос и веками крестьяне выкидывали с него камни к воде. Иногда и в глухом лесу можно найти каменные кучи, а то и целую систему каменных «ровниц». Здесь тоже были сенокосы или поля, но во время войны 1941 г. и финской  оккупации они заросли «деревьями в руку толщиной», да так и остались, не смогли возродиться после войны.

«Новый порядок» здесь насаждали финские войска. Они не так зверствовали, как немцы,  не строили виселиц, но тоже были – не подарок. Чтобы  исключить появление партизанского движения, они сразу согнали местное население в концлагеря, оставшихся в самых глухих деревнях посадили под домашний арест и устроили для заонежан тотальный трудовой фронт под конвоем. Зарплата на постройке оборонительных (от России) укреплений – стакан немолотой ржи в день. Тогда никто не стремился «финнам в плен сдаться».

ЧАСОВНЯ КИРИКА И УЛИТЫ В ДЕРЕВНЕ ВОРОБЬИ

От деревни Ямка наш путь лежит на юг вдоль восточного берега острова Кижи. Далее, через небольшой пролив, к Большому Клименецкому острову. На его северном берегу, в глубине широкого залива расположена деревня Воробьи, а над ней, на холме, стоит часовня Кирика и Улиты.

Во время всего плавания (4,5км.) вы можете любоваться Кижским ансамблем с востока. С этой стороны теперь мало кто его видит, о чём можно только сожалеть. Ансамбль красив со всех сторон. По заказу «мира» он  специально строился «всефасадным», чтобы крестьяне, собиравшиеся к нему по праздникам из всех окрестных деревень, со всех сторон, еще издали могли любоваться им.

Мастера поставили две церкви и колокольню не в ряд, а по треугольнику в плане, поэтому, при движении наблюдателя, взаимное расположение церквей всё время меняется – то они выстраиваются в ряд строго по ранжиру, то две церкви сливаются вместе, объединяя свои многочисленные купола, а колокольня почтительно отходит от них в сторону. Осмотр Кижей не входит в наши планы – для этого нужна отдельная поездка, но один нюанс можно отметить. При взгляде издалека, с воды, нижняя прямоугольная часть Преображенской церкви кажется излишне высокой – нарушается впечатление пирамидальности. Однако вряд ли так было изначально. В старину вокруг кижских церквей стояла своя деревня, называвшаяся  Посад. Дома и деревья закрывали нижнюю часть храмов – и все смотрелось,  как надо.

Хотя мы осматриваем только памятники «Кижского ожерелья», но от самих Кижей нам не уйти – они зримо присутствуют во всём, что построено в Заонежье, и чем ближе к ним, тем явственней. Особенно это заметно по часовням в деревнях Воробьи и Корба.

Воздействие Кижей не только в их грандиозности, хотя и это важно, а в мощи и уровне творческой энергии и мастерства. «Нет и не будет храма краше!!!»

Мы, потомки, можем восхищаться Кижами и вполне обоснованно гордиться ими, но каково было местным старым мастерам?

Делать хуже было нельзя – не позволяла Гордость Мастера. Превзойти? Трудно. И по финансовым соображениям и в чисто художественном плане. Авторы Преображенки явно не страдали недостатком таланта, но и они построили Преображенку не сразу, а шли к ней всю свою долгую жизнь. Очень повезло им и со временем, они учились и творили на рубеже 17 и 18 веков – во время самого мощного за всю историю России подъёма народного культового деревянного зодчества.

В России известно несколько пирамидальных многоглавых храмов, предшественниц Преображенки. Самая последняя по времени постройки (1706 г.) Покровская церковь в деревне Анхимово (юго-восточный угол Онего). Она поразительно похожа на Преображенку – тот же пирамидальный образ, изначально на ней было 25 куполов,  почти та же высота, и вообще – нет в Кижской Преображенке решений, которые не были бы отработаны до этого в Анхимовской церкви.

Автор, лично видевший Анхимовскую Покровскую церковь (в 1962 г. она сгорела, официально от удара молнии, а на самом деле от шалостей молодёжи с огнем – рядом находился Белоусовский участок строительства Волго-Балтийского канала), может свидетельствовать – она, несмотря на более поздние «боголепные поновления» и обшивку скучным тёсом, производила очень сильное впечатление, буквально – ударное.

Но, по мере более спокойного и неспешного осмотра, вглядывания, не возникало впечатления бесспорного Абсолюта, как у Преображенки. Появлялись, хотя и мелкие, вопросики, мнения-сомнения. В частности, по меткому, хотя и несколько резкому выражению профессора В.П. Орфинского, относительно небольшие «...главки, далеко отстоящие друг от друга, топорщились как перья взъерошенной птицы».   Слово сказано – перья топорщились.

Анхимовская церковь для своего времени была выдающимся, новаторским произведением, но Мастера, конечно, тоже видели её недостатки. И хотя двум главным авторам Анхимовской церкви (фамилии их: Буняк и Невзоров) к тому времени уже исполнилось по 80 лет, не могли они успокоиться, не доведя своего замысла до идеального воплощения.

Им повезло – подоспел заказ на Преображенскую церковь и в таком выигрышном месте как остров Кижи. Одно к одному.  Кто этого заслуживает – тому и везет. Через 6 лет после Анхимовской церкви Россия получила шедевр.

Авторство Кижской Преображенской церкви документально не установлено, может это даже не старики Буняк и Невзоров, но тогда это непременно были их более молодые соратники, вместе с ними прошедшие весь долгий путь к вершине. Да важны ли  фамилии строителей, коль для них уже есть имя – Мастера.

Конечно, никто, согласно легенде, не забрасывал топоров в озеро после постройки Преображенки, может только символически, но многоглавых храмов в Заонежье и окрестностях больше не строили. После рождения шедевров всегда возникает некоторый творческий кризис. Слишком уж высоко была поднята  творческая планка, а копии и поделки не для Заонежья.

Лишь через полвека Мастера возвели Покровскую церковь Кижского погоста с её уникальным для всего русского культового зодчества «девятиглавием», достойную стоять рядом с Преображенкой. Её называют «Северная королевна». А ещё через 20 лет, в 1774 году накапливающийся творческий потенциал буквально взорвался «взлетающей» Успенской шатровой церковью в деревне Кондопога (западный берег Онего, Чупа-губа). Это произведение такой чистоты и такой мощи, что всё, что было построено на Руси шатрового до неё: часовни, церкви, башни деревянных крепостей – всё сразу стало лишь ступеньками, ведущими к совершенству.

Однако к Успенской церкви мы поедем позже. Сейчас у нас на пути часовня в деревне Воробьи, тоже «пострадавшая» от соседства с Кижами.

Стоит она в соответствии со всеми тогдашними канонами – на вершине холма, в окружении высоких елей (правда, сейчас они засыхают), довольно большая деревня из двенадцати домов располагалась полукругом вокруг часовни по склонам холма. Часовня состоит из двух совершенно самостоятельных, построенных в разное время и, возможно, в разных местах срубов: молельни и трапезной с сенями. Оба сруба имеют свои отдельные крыши. Молельня уже и ниже трапезной.


Часовня Кирика и Улиты в деревне Воробьи.

Первое, что бросается в глаза при осмотре часовни, исключительная, даже непривычная для Заонежья скромность её декоративного убора. Только самый необходимый набор канонических элементов, но и они выполнены подчёркнуто просто – скромна резьба столбов звонницы, невысок шатёр, просты до предела причелины и наличники окон, и уж совсем скромно выполнено крыльцо – на простых выпусках-кронштейнах (сравните с Волкостровом), с ограждением, состоящим лишь из неброских перил – почти как в «Доме бедняка» в Ямке!

Конечно, ни о какой бедности или недостатке фантазии у строителей часовни речи быть не может. Здесь проблема и даже своеобразная драма была в том, что часовня строилась в прямой видимости Кижей, и какую бы часовню Мастера не построили, её невольно бы сравнивали с ними. Местные мужики, видимо, были очень самолюбивыми и проницательными, и понимали, что построй они даже что-то в духе Волкостровской часовни, Кижи всё равно сделают её «бедной». С ними не потягаешься. (С двумя другими близко расположенными часовнями этого не происходит: Спас Нерукотворный, одиноко стоящий на своём мощном постаменте, воспринимается не как самостоятельная часовня, а как украшение и удачное завершение самого острова Кижи;  Васильевская часовня упрятана в низинку и заставлена домами – уютный домашний храм).

Воробьёвская часовня стоит на господствующей высоте, посередине деревни, высокие ели дополнительно подчёркивают её доминирующее положение, и всё же Мастера смогли решить задачу постройки часовни рядом с Кижами. К ней подходят такие характеристики, как скромность, благородство пропорций, хороший вкус и точное чувство меры, но никакого ощущения «бедности» или потуг соревноваться с Кижами. Даже наоборот, Кижи здесь очень тонко обыграны. Хорошо видимые, они и служат единственным действительно роскошным украшением часовни. Более того, при взгляде от часовни, на расстоянии более километра, Кижские церкви кажутся «небольшими» и лежащими как бы «внизу», а часовня стоит на вершине холма и рядом – большая и высокая.

По мнению автора, лишь в одной детали – в оформлении крыльца, местные мужики немного «переиграли». С южной, закрытой от Кижей стороны, они могли бы сделать что-нибудь более привычное, заонежское, и тогда их профессиональные приёмы не были бы заметны непосвящённому.

Воробьёвская часовня менее знаменита, чем другие, её меньше рисуют и фотографируют. Но, интересная деталь: специалисты, очень по-разному оценивающие остальные часовни «Кижского ожерелья», единодушно считают её одним из ценнейших памятников заонежского деревянного зодчества.  Им –- виднее.

Можно сделать и небольшой эксперимент:  посмотрите на часовню с юга, мысленно отбросьте сруб молельни, а главку с неё перенесите на восточную часть трапезной – не напомнит ли вам оставшаяся часть Виговку с её чеканными пропорциями?

Мастера, возможно, видели этот ход, тем более, что срубы трапезной и молельни когда-то стояли по отдельности, но была бы здесь Виговка на месте? И, главное, часовня строилась всё же для местных жителей, именно как деревенская часовня, и в виговском варианте она оказалась бы маловатой для такой большой деревни.

При осмотре часовни иногда спрашивают: «А зачем вообще надо было строить здесь часовню, когда рядом Кижи?». Действительно, по большим праздникам местные жители плыли или ходили по льду молиться в Кижи, но каждую неделю не находишься. Крестьяне народ занятой и умеют ценить время. Кроме того, каждой деревне был нужен свой собственный общественный центр для решения своих внутренних проблем и для своих местных праздников. Не надо забывать и об озере – два раза в году, во время так называемой «распуты», когда встаёт или тает лёд, Онего становится непроходимым, и все островные деревни оказываются полностью отрезанными друг от друга.

ЧАСОВНЯ ЗНАМЕНИЯ БОГОРОДИЦЫ В ДЕРЕВНЕ КОРБА

Следующей на нашем пути будет знаменитая часовня в деревне Корба. Её, наряду с Виговкой, чаще других изображают на различных иллюстрациях и картинах. Она уникальна во многих отношениях, в частности, это единственная часовня «Кижского ожерелья», которая была построена сразу. Остальные строились и перестраивались по несколько раз. Перестройки храмов вообще характерны для Заонежья – даже Покровская церковь Кижского Погоста по некоторым сведениям сначала строилась как обычный шатровый храм и лишь потом, возможно уже в процессе строительства, мастера нашли её достойное завершение – уникальное девятиглавие. Церковь при этом не только сама стала одной из красивейшей на Руси, но и сильно сработала на общий образ Кижского ансамбля –  «несравненную сказку куполов» по выражению И.Э. Грабаря.

Пока мы идём к Корбе, можно рассмотреть интересную саму по себе  проблему «перестроек». Массовый характер они приняли после окончания Северной войны со Швецией. Заонежье перестало быть порубежьем, его перестали разорять разные захватчики и разбойные шайки. Жизнь под защитой сильного государства наладилась, население стало быстро увеличиваться. Для решения мирских дел потребовались общественные помещения, в качестве которых использовались трапезные часовен. В больших деревнях часовни превращали в церкви путём пристройки к ним алтарей. Постепенно часовни и церкви становились «лицом» и гордостью каждой деревни. В 18 веке в местную  моду быстро вошли звонницы, делающие культовые сооружения гораздо значительней и интересней.

На примере перестроек можно подметить несколько родовых чёрточек заонежских зодчих.

С одной стороны, они очень цепко держались за срубы старых часовен, в которых молились их отцы и прадеды, никогда не ломали их, а что-то к ним пристраивали – это труднее во всех отношениях, тем более что нижние, наименее долговечные венцы срубов всё равно приходилось заменять новыми. Видимо, сказывалась традиционная русская «верность» – у нас даже церковный раскол произошёл под знаменем верности старине, а не Реформации, как на Западе.

С другой стороны, заонежане убедительно доказывают, что в зодчестве они смелые экспериментаторы, уверенные в себе творцы. Именно в 17-18 веках здесь появляется большое количество прекрасных церквей и часовен, каждая из которых была уникальной.

Раньше в Заонежье говорили: «Что ни мужик – то плотник». А плотники народ очень своеобразный – результаты их труда стоят у всех на виду по 100 и более лет и обсуждаются всеми желающими. Строитель и его дети-внуки вынуждены слушать похвалу или хулу их творениям.

Когда плотников много, и когда они вольно или невольно соревнуются между собой, то неизбежно появляются Мастера. А Мастер по своей природе дерзок, он не может довольствоваться только тем, что освоил наследие предков, ему надо превзойти их, превзойти вообще всех, и всё известное ему. Заонежанам и здесь крупно повезло – им было известно очень многое – начиная с древних новгородских традиций и кончая современной им Питерской архитектурой. Ни о каком провинциализме и речи быть не может. Это для остальной России Заонежье оставалось медвежьим углом, а сами заонежане с плотницкими артелями ходили по всему северо-западу России, в Москву, в Астрахань и даже в Сибирь, где остались образцы их творчества, и, конечно, в Петербург с его архитектурным великолепием. В то же время, у себя дома, не испытывая давления заказчиков, моды и т.п., они сохраняли свой собственный стиль. Обратите внимание, как заонежане применили петербургские трехарочные балкончики для украшения своих жилых домов – сделали их в одном ключе со своими родными гульбищами, полностью использовали их декоративные возможности, а вот прорубать двери на эти «балкончики» сочли излишним. Вот и перестаёт быть загадкой появление в Заонежье шедевров. А на пустом месте, без устоявшейся Школы и долгого фундаментального образования, без многочисленных грамотных критиков даже потенциально талантливые люди редко поднимаются выше уровня самоучек-скорохватов.

Но нет гладких дорог, и на старуху бывает проруха. У заонежан тоже случались казусы. Если после плавания по ближнему «Кижскому ожерелью» у вас останется время,  и вы пойдёте по «Дальнему Заонежью» и «Обонежью», пройдите вдоль западного берега полуострова Заонежье на север – места там удивительно живописные, и теперь уже ненаселённые. Через 35 км направо, на восток, будет пролив в большую Вегорукскую губу. В губе, немного к северу от пролива в леспромхозовском посёлке Ламбасручей есть магазин, там можно пополнить запас продуктов, а при необходимости уехать на автобусе в г. Медвежьегорск, автобус отходит утром в 06ч.

В южном углу залива стоит полуобитаемое село Вегорукский Погост с сохранившейся, хотя и очень плохо, Никольской церковью.

В начале 18 века здесь построили обычную симпатичную часовню с трапезной – сейчас это второе и третье помещения церкви, считая с востока. Молельню покрыли красным тёсом, оживившим её вид, поставили над ней небольшую главку, сохранившуюся доныне, а с запада к трапезной пристроили лёгкое «висячее» крыльце.

Часовня получилась чисто заонежской, достаточно оригинальной и, видимо, нравилась местным жителям. Поэтому, когда в 1763 г. разросшейся деревне для самоутверждения потребовалось что-то более значительное, они не стали её трогать, а возвели рядом могучую колокольню – монументальный восьмерик на низком четверике.

(Последний раз автор был у этой колокольни в 1988 году. Она еще стояла, но заваливалась, и ходили упорные слухи о ее скорой реставрации).

Эта колокольня интересна тем, что такую же конструкцию, пропорции и почти такие же размеры имела Кижская колокольня, предшественница современной, гораздо более стандартной и скучной. Колокольню с часовней соединили лёгкой, тоже «висячей» галереей. Получилось не бесспорное сооружение – подчёркнуто лёгким крыльцу и галерее не удавалось соединить в единое целое слишком разновеликие объёмы часовни и колокольни, но всё же часовня смотрелась и была на уровне местных эстетических требований. В таком виде она простояла более 100 лет. В 1877 г. потребовалось перестроить часовню в церковь. К сожалению, это было уже время упадка заонежского культового зодчества – официальной церкви уже удалось пресечь самодеятельность местных зодчих при возведении храмов. Всюду насильственно насаждались стандарт и «благолепие». Соответственно и перестройку провели по чиновничьим правилам – с востока пристроили типовой пятистенный алтарь, разрушили легкомысленные крыльцо и галерею, на их месте возвели скучные сени, вход прорубили с западной стороны колокольни, растесали все проходы и получили прямую анфиладу помещений длиной аж 31м! Тогда же, или чуть позже, обшили стены церкви тёсом (появилось много лесопилок и тёс стал дёшев), а крыши и главки покрыли жестью. Так и родилась теперешняя церковь.

Видно, долго чесали затылки вегорукские мужики, дивясь на своё творение. Даже в период «упадка» заонежане оставались заонежанами – уважали себя. Потеряв позиции в культовой архитектуре, они в это время бурно развивали гражданскую архитектуру и строили красивейшие на Руси дома. Кроме того, всего в 50км стояли Кижи – мощный и чистейший камертон для всего Заонежья, рядом с которым любая поделка режет глаз.

Заонежанам изобретательности не занимать, и они нашли-таки выход. Если смотреть на церковь со стороны деревни, то видна лишь колокольня – вполне достойный вид. С юга и востока, со стороны леса, на церковь никто и не смотрит. Оставался самый уязвимый, выходящий на воду, и по местным понятиям парадный северный фасад. Коль его скучный вид нельзя было исправить, то мужики решили его вовсе закрыть – между водой и стеной церкви они насадили плотный ряд елей. С воды стала видна только верхняя часть колокольни – гордость деревни.

При осмотре церкви изнутри можно увидеть следы старой драмы – на восточной стене церкви, где по канону висели иконы, сохранились следы выстрела в упор. Стреляли из обычного дробовика и даже не дробью, а бросовым деревенским железом – рублеными горелыми гвоздями. Кто занимался здесь богоборчеством сейчас установить невозможно. Скорее всего это был какой-нибудь местный молодой и не очень уверенный в себе мужик, но свободолюбивый. Таким последним отчаянным способом он выдавливал из себя «раба божьего».

Этот случай трудно приписать заонежским большевикам-комиссарам. На заре советской власти это были умные и грамотные люди, хорошо понимающие значение культуры и преемственности культур для безболезненного развития общества и устойчивости нового строя. Первым Наркомом просвещения (с 1917 г. по 1929 г.) был Анатолий Васильевич Луначарский.  А это о многом говорит.

Разрушая до основания мир насилья, они считали, что бездумно разрушать культурное наследие, доставшееся от старого строя, не только не нужно, но и недопустимо.

В марте 1917 г., ещё в период так называемого «двоевластия», в Петрограде в большом количества была распространена большевистская листовка:

В О З З В А Н И Е
Совета рабочих и солдатских депутатов.

Граждане, старые хозяева ушли, после них осталось огромное наследство. Теперь оно принадлежит всему народу.

Граждане, берегите это наследство, берегите картины, статуи, здания – это воплощение духовной силы вашей и предков ваших. Искусство – это то прекрасное, что талантливые люди умели создать даже под гнетом деспотизма и что свидетельствует о красоте, о силе человеческой души.

Граждане, не трогайте ни одного камня, охраняйте памятники, здания, старые вещи, документы – всё это ваша история, ваша гордость. Помните, что все это почва, на которой вырастает ваше новое народное искусство».

 В 1918 г. Революционный Исполком Олонецкой губернии, в которую входило Заонежье, едва захватив власть, издал Декрет: «Памятники церковной и гражданской старины, имеющиеся в пределах Олонецкой губ, имеют величайшую ценность... Многие из них представляют результат подлинно народного пролетарского творчества, показывая, как народ наш во времена гонения и гнета из простых и грубых на вид материалов умел создавать истинно правдивые изображения одушевлявших его верований, надежд и светлых воззрений на лучшую будущую жизнь. Посему предписывается всем гражданам Олонецкой губернии беречь, сохранять и заботиться о таковых памятниках старины».

 Вернемся к вечному. От Воробьев до Корбы около 4,5км по судовому ходу. Хорошим ориентиром служит узкая низменная коса на восточном берегу, заросшая частым еловым лесом. Такие непролазные дебри в Заонежье и называют «корбами». Корбой зовется и языческий бог местных лесов – его праздник здесь до недавнего времени отмечали в первое воскресенье июля по старому стилю, конечно, не в церквах.

Немного севернее часовни построена хорошая деревянная пристань, к ней можно пристать на яхтах и моторках. Если лодка резиновая и боится гвоздей, то пристать лучше к самой часовне – она стоит на самом берегу. При сильном навальном ветре на мелкосидящей лодке можно зайти с севера в небольшой залив и пристать к косе с востока.

Если у вас есть время, то автор рискнет рассказать об одном казусе, связанным с Корбой и случившимся  со мной лично.

Первый раз Корбинскую часовню я увидел не в натуре, а на картине в Кижском киоске, и сразу понял – это ОНО. Как в известном случае, когда люди находят гриб и начинают спорить – белый это или нет, но когда находят действительно белый, то ни у кого никаких вопросов не возникает.

Картина была куплена, повешена дома на стену и всю зиму находилось перед глазами.

Чем дольше мы на нее смотрели, тем больше поражались удивительному совершенству всех пропорций часовни. Чем глубже копали, тем больше убеждались, что это Настоящее. Правда, нашли один маленький диссонансик, нарушающий мелодию. Спорили. Разобрались – главка над молельней казалась чуть-чуть легковатой. Встал вопрос – что это? Недосмотр Мастера? Вряд ли, при такой квалификации ошибок не делают. Возникло даже подозрение – а не сделал ли Мастер это «чуть-чуть» специально, чтобы сбросить зрителей на грешную землю и таким способом помочь им осознать совершенство всего остального?

В следующем году мы шли через Онего прямо к Корбе. Пришли, увидели. Никаких «неверных мазков», врала картина. Часовня – Гармония в Абсолюте.


Часовня Знамения Богородицы в деревне Корба Вид с Ю-В, лето.


Часовня в д. Корба. Вид с Ю-З, зима. Фото Б.П.Бойцова.

Корбинской часовне, единственной из всего «Кижского ожерелья», повезло – ее видело более миллиона человек, правда, мельком, с борта теплохода и лишь с одного фасада, выходящего на озеро. Появилось расхожее, но очень точное выражение, что она служит «прелюдией к Кижскому ансамблю». Действительно, это произведения одного уровня таланта.

Мастер, в 18 веке построивший часовню, неизвестен. Он был явно один – коллективные, мирские постройки другие. Он явно прошел Кижскую школу – здесь, как и в Кижах, видна привычка ничем не ограничивать подъема планки требований, стремление к абсолюту. Мастер, наверное, долго вынашивал свой замысел, совершенствовал и отшлифовывал его – слишком уж отработаны все детали.

А может это был не старый, а молодой талантливый Мастер? Но после постройки Корбинской часовни местные мужики стали его несколько побаиваться и не давали ему больше подрядов? Других сохранившихся часовен этого стиля в Заонежье нет.

Часовня была не совсем привычной, не совсем заонежской. Автор в течение нескольких лет опрашивал десятки человек, впервые видевших «Корбу» вблизи, и просил дать ей определение несколькими словами. Конечно, невозможно определить Корбу несколькими словами, тем более сразу, но пара слов все же выплыла – «классическая», «строгая». Все остальное в Заонежье, в том числе и часовни, скорее «теплые», человеколюбивые, сделанные людьми и для людей – вспомните Подъельники, даже чеканный Спас Нерукотворный и тот по-человечески трогателен своим сочетанием смелости и малости.

Мастер, строя Корбинскую часовню, тоже делал ее вроде бы для людей, вроде бы Храм божий, куда люди ходят молиться, но по-настоящему он служил лишь своему богу – Красоте. Так и получился несколько иной Храм.

Так или иначе, случайно или нет, но даже родная деревня Корба постепенно «ушла» от часовни. На месте когда-то ближайших к ней домов теперь растут деревья «в руку толщиной» и малина, а деревня стоит в стороне. Как действительно относились местные жители к своей часовне автору достоверно выяснить не удалось. Но бесспорно одно – неординарность ее они хорошо понимали. Она осталась единственной часовней в округе, которую никто никогда не решался перестраивать. (Лишь в начале 20в ее обшили тесом и жестью, которые удалили при реставрации).

Есть еще один момент, в котором Корбинская часовня отличается от всех остальных. Все часовни «Кижского ожерелья» стоят на своих родных местах и интересны не только сами по себе, но и тем, как они вписаны в окружающий ландшафт. В разных местах это делалось по-разному, но всегда удачно, с тонким пониманием природы и ее воздействия на человека, и всегда с глубочайшим к ней уважением.

Корбинская часовня и здесь стоит особняком. Она тоже вроде бы «вписана» в природу, и даже традиционные для заонежских часовен ели растут рядом – они стеной стоят за её северной стеной. Но посмотрите на часовню с воды, с запада, а еще лучше с юго-запада, сравните часовню с елями, и увидите, что Мастер не «вписывал» ее в природу, а негромко, без всякой аффектации состязался с Природой в мастерстве. Какую же уверенность в себе надо иметь для этого. Квалификация Мастера сказалась и в выборе места для часовни – не рядом на взгорке, а в низменной части косы, где ели никогда не смогут вырасти большими и подавить часовню своей массой. Они всегда будут равновелики ей.

К сожалению, теперь редко кому удается попасть внутрь часовни. Внутри она другая – по-настоящему  старинная, древняя и неожиданно уютная. Ключ от часовни обычно хранится у одного из местных жителей – «сторожа»

Использованная литература:

  1. В.А.Агапитов. «Путешествие в древние КИЖИ».
  2. А. Витухновская. «Музей-заповедник «Кижи».
  3. И.Костин. «Острова сокровищ».
  4. М.И. Мильчик, Ю.С. Ушаков. «Деревянная архитектура русского севера».
  5. А.В. Ополовников. «Русское деревянное зодчество».
  6. А.В. Ополовников. «Сокровища русского севера».
  7. А.В. Ополовников, Е.А. Ополовникова. «Дерево и гармония».
  8. А. Ополовников, Г. Островский. «Русь деревянная».
  9. В. Орфинский. «Логика красоты».
  10. И.П. Тюриков, А.И. Фролов. «Кижи».
  11. Ю.С. Ушаков «Деревянное зодчество русского севера».
  12. К.В.Чистов. «Ирина Андреевна Федосова».
  13. «Кижское восстание 1769-1771. Документы».  Научный редактор Я.А. Балагуров.

Составитель путеводителя глубоко благодарит многих других авторов неупомянутых книг и статей о Русском Севере, всех живых и, к сожалению, уже покойных рассказчиков-заонежан, мысли и слова которых собраны в этом путеводителе для Читателей.