2020 год. 19 июля десять лет, как с нами нет Валеры.

Читатели этой страницы, если в память о Валере вы разделите со мной воспоминание о нём в строках, посвящённых ему, так любившему паруса, то это было бы ещё одним замечательным признанием его вклада в парусный туризм и освещением лирической стороны его бытия.

Людмила Перегудова

Валере

Кто внезапно постиг, что пронзительна синь,
синь привычных небес, обнимающих нас,
тот в себе ощутил жизни мощный прилив,
благодарность за ночь, благодарность за день
и за миг впечатленья, роскошь общенья
с жизнью этой – земной.

А наступит пора, всех труднее она,
без печали пусть будет и светлой, когда
надо будет уйти. Потому что идём
пусть в неведомый мир и пока неродной –
но для встреч навсегда нет иного пути –
мы идём в эту синь.

Открывается дверь, захлестнула волна –
словно рядом капель, так весною полна.
Твой огромный букет – жёлтых капель каскад,
воедино с тобой будто солнцем объят.

И, застыв у дверей, засмотрелся букет
на сияние глаз – их теплом обогрет.

Сложноперистый лист вместе с воздухом ткан.
Нежно-рыхлая кисть распушилась, терпка,
будто чувства продлив человечьих вершин,
золотиста, светла, обнимает кувшин.

21 дня 7 месяца 2010 года.  Третий день.

Неудержим поток из глаз,
распахнутых для неба:
ты где, родной?.. где ты сейчас?
тебя увидеть мне бы!
По сини яркой облака
плывут и – мимо, мимо…
Я знаю, рядом ты пока,
дай знак, родной, любимый!

И надо мною птица вдруг,
не видная доселе,
широкий описала круг
и – вверх, и видно еле…
и вновь видна. За кругом круг
за ней глазами следом,
понятен знак любимых рук –
так обнимают небом.

Прости за слёзы, льются сами
в простор, ветрам открытый –
плывёшь, родной, под парусами,
тобой любимых в бытность.

Волною нежною ласкаю –
ветров тебе попутных.
Плывёшь, родной, в иные дали,
далёко ль до приюта?..

Уснул и не вернулся в явь из сна,
в руках твоих открытые страницы,
и видишь: одинокая сосна…
душа в тревоге стала возноситься,

осталась штора биться у окна,
а ты летишь над берегом, водою:
застывший остров – зелени копна,
и та сосна… объята пустотою.

Мой жизнерадостный двойник,
волнуя, смех твой солнцем
в частицу каждую проник,
и вольно мне живётся.

С тобой под парусом летим,
ветрам – привет! им верим,
и поворот нам – побратим,
не мили – радость мерой.

Призывно свищут соловьи
в кустах, и ветки низки,
в протоке льнут, схватить вольны,
обняв, трепещут близко,

и на большой воде лишь свист
нам слышен в тонких вантах,
и свежий ветер, как альтист,
меняет ритм азартно.

Судьба – таинственный родник,
дивлюсь – не надивиться,
Вале-э-эра! – выдохнула крик.
И длится миг сторицей.

Как тонки нити проводов
меж двух домов…
Но напряженье каково!
И – свет его!

Меж нами нити не видны,
и мы одни
в их натяжении в зенит –
струна звенит.

Как чист, высок хрустальный день,
прохладен – льдинкой к нёбу,
и вздох, как птицы лёгкой тень:
быть с облаками всё бы.

Их растворяет сини высь
и ветер – ложкой чайной.
Моё посланье, их держись –
мой адресат не тайна.

Фиалок свежесть в изголовье,
и щебет ранней птицы,
и невесомость послесловья –
не сон ли долгий длится?

Но силуэт родной – реальный,
мне солнце дарит фото,
палатка нынче наша спальня,
за полог вышла. Вот он:

в лучах короной – он достоин,
дороже нет на свете!
Мой сон берег, и чай настоян,
и смех звучит приветный.

Как не хватает мне поддержки!
Господи, веди меня.
Ты высоко поднял нас, дерзких,
вдаль за горизонт маня.

Ты одарил его так щедро,
Боже мой, зачем забрал?
Дела и помыслы Ты ведал,
Господи, к чему аврал?

Размах качелей был огромный –
сильный, потому и лих…
Пуста площадка, нет ей ровни.
Ветер на качелях стих.

Сверкающий бурун – кометой
и паруса крыло вдали.
А синь молчит – не шлёт ответа,
как ни старайся, ни моли…
Зачем разъяты? Знать бы, где ты…
Там есть понятие беды?

Одно понятно: в точке этой,
где тают скорбных лиц ряды,
твой дух из воздуха и света,
небесной сини и воды,
он – парусом в зените лета,
сверкающий бурун – следы…

Трещат поленья, пляшет пламя,
и тянет славно дымоход,
прохладный август, сад за рамой –
нет стёкол словно, синий свод.

Минуты кроткого покоя
гипнотизирует огонь:
окрашен он в цвета бегоний
и пламень скачет, будто конь.

Пластаясь, миг за мигом ниже,
совсем уходит, только жар
остался. Тлеет. Пепел вижу.
И снова впились сотни жал.

Всё те же стены дачи милой,
поленья рядом, август, сад –
не трогают, бессильны – мимо…
И синь всё та же. Где твой взгляд?

Слепят, сверкая между листьев,
лучи, вбежавшие в июнь,
и дух лесной объял, неистов,
и птичий гам, и свист фить-фью;

стволы мелькают вереницей,
трава стеною и грозит:
схватить способна, колко впиться,
ожогом резким – хлёст лозы;

но режут, режут воздух спицы,
с минутой каждою быстрей;
округа прыгает, резвится,
лучи, как птахи, вместе с ней.

Гоню тропой велосипед,
поймаю! – весело – ты вслед

Принесши дань языческим богам –
напрыгавшись, упившись джазом,
вбираешь дух огня – даров к его ногам.
Дыханье ровное – не сразу.

Внимаешь хрупкому созвучию в тиши
друзей по кругу, трав, деревьев.
Симфония сквозь искорки спешит,
спустилась, приобняв доверье.

И высоко-высоко плачет вестник,
собою укрывая струнный пир,
и музыка приводит в равновесье
тобою потревоженный эфир.

А безымянный крепче окольцован,
и ветер на юру холодный – не уйти.
И не ищу привязанности новой,
что делать с нею, встретив на пути?

Не приживается никак разлука
на месте ощущенья силы и тепла
прикосновений – крепко-нежны руки.
И на ветру качается ветла.

По белому широкому лучу
на зов любви душа моя спустилась,
подобен луч блестящему мечу,
пробившему дорогу до светила.

Рождается огромное во мне,
настолько малой – сверху и не видно,
и волнами расходится вовне,
воистину, как в полюсе магнитном.

Такое же свершилось и с твоей
душою, предназначенной для встречи
взаимодополняющих полей,
слились чтоб души, кто бы ни перечил.

Волшба любви обоих в унисон,
как зов надвышний предков, сквозь горнило
их жизней до светила донесён –
оно потомка душу окормило.

Вчера, как радостные слёзы,
сверкнув, осталось позади,
и если день являлся грозным,
его умели осадить.

И вместе высились над бытом,
и смехом наполняли спор;
заботы шуткой перевиты,
и неизменно – чистый пол.

Легко сплетались наши строки,
случалось плавать далеко,
тонули в небе, бог нестрогий
терпел счастливых дураков.

Улыбки в кадрах многократны,
но дан один оригинал
отца и матери и братьев,
кино кто сколько б ни снимал.
Вослед ушёл мой Свет внезапно,
померкнул день, почти темно,
в тепле, но беззащитной зябко,
робея, смотрит луч дневной. 

…перебирать шкафы, бумаги –
тревожить прошлое о дне,
когда с душою стали наги,
и жарким днём дрожим во тьме.
Удар внезапен и, зияя,
чернеет брешь на месте крыл.
Не может быть, земля сырая,
чтоб только в камне парус плыл.
Живей живого: парус – в небо,
вода испытывает борт –
где капитан мой только не был –
и ветер с ним гоняться горд.

На душе пора морозная,
и глаза родни грустней.
Потрясает лето грозами,
безработицей друзей.

Я не плачу, это ливнями
быль моя течёт в июль,
прозаический и рифменный
удержать пытаясь руль.

Руль, без времени оставленный
капитаном лучших дней,
в лихолетье не раздавлен был,
говорит: гори, не тлей.

Не властны годы над печалью,
тоскую по тебе, родной,
шаги как будто различаю,
к тебе приникну – мы одно,
и словно медленно истаю
над бездной роковых излук.
Так нежность лебединой стаей
к тебе летит, свершая круг.

Прощались, веря: ненадолго,
ласкалась о причал вода,
твой грустный взгляд во мне осколком
лежать остался навсегда.

Ушла ракета от причала,
когда смогла б махнуть рукой…
О сожалении вещала
походка, облик дорогой…

И до последнего глядела,
как уходил ты – одинок,
но сердце – нет, не холодело,
взмах рук увидеть ты не мог.

Твой день рождения подходит,
и мой идёт вослед ему.
Рука в руке ты вёл сквозь годы,
пока с причала не свернул.

Разладился настрой душевный –
созвучен слякотной зиме –
и день, контрастом, в утешенье
включиться исподволь сумел:

в зените дня промёрзло солнце –
кололо искрами глаза –
сверкали радужные кольца,
и взгляд в сиянье увязал.

Лыжня затеяла круженье:
в тенях от елей снег синей,
чем на деревьях, в междуелье
сам воздух тоненько звенел.

Над каждой лапой возвышался
огромным облаком сугроб,
к земле стремясь, при виде шанса
срывался вмиг и оземь – хлоп!

От снежной пыли мы сбегали
скорей, чем выводок щенят.
Былые звуки зазеркалья
беспечным отзвуком звенят.

«До свиданья» не будет звучать у порога,
потому что свиданья не будет у нас:
опрокинулось небо, лишив диалога –
бездыханного слова промолвить не даст.

Обживая пространство в ином измеренье,
знаков сумму воздвигни – чтоб мне и тебе –
я приду, как управлюсь, приду непременно,
мы однажды найдёмся и в звёздной толпе.

После прощания эхом звучало:
«завтра увидимся». Это начало,
странность волнения и – неподвластно –
чувствую, будто бы огнеопасна.

Эхо стучится  – нервы полощет.
«Завтра увидимся» слышала площадь,
Красная площадь, сирень у театра.
«Завтра» стучало настойчиво дятлом.

Верю – видишь и чувствуешь:
неразлучны с тобою
в расстоянии, грустно лишь,
но дыханье – обоим.

Слёзы счастья – убранством,
благодарности слёзы,
дух сосновый, берёзовый
омывают пространство.

Сирень, скамейка в сквере у Большого,
объятья сумерек и шелест шин,
и хорошо, и ясно с полуслова,
и разговор оставить не спешим.

Так и пошли, пленённые друг другом,
объятьем вечера, сирени, рук,
неведомым повязанные туго,
и знать не зная горечи разлук.

… и день, и ночь букет сирени пышной
кистями тянется ко мне с холста,
напоминая, что поныне слышно
созвучье душ, и слушать не устал.