Байдарка на воде.
Первоисточник — сайт Антона Владимировича Родионова
Владимир Иванович Родионов (1930 — 1991). В 1953 году закончил Институт восточных языков. Переводчик и преподаватель японского языка. Путешественник, один из основателей водного туризма в СССР, участвовал в походах по Карелии, Кольскому полуострову, Саянам, Белому морю.
Дважды, в 1967 и 1968 гг. в одиночку на байдарке «Луч» пересек Белое море с Кольского полуострова на Соловецкие острова. История первого трансбеломорского похода легла в основу этого рассказа.
Г.Н.Дееву и А.С.Малошицкому
Сон сползает, как одеяло, и непонятно где - в ушах, в глазах или в пятках - рождается первое ощущение: день будет снова ясный.
Вверху пронзительная синева. Воздух пронизан невидимыми радостными искрами. Невероятно, как может быть такое дьявольски прекрасное утро, именно когда погода больше всего нужна... Что такое? Горизонт стал заметно ближе, и по нему пляшет рябь. Так все было хорошо, и на тебе! - ветер задул с северо-запада. И посвежел - вон волнищу какую в устье развел. Ну, да ладно, только бы не было хуже. Господи, благослови и пошли мне хорошей погоды! Еще немножко.
Четвертый день я тружусь в поте лица. Работаю на берегу, пока не сгаснут над дальними лесами алые облака. Прямо передо мною Варзуга, неудержимая, сильная, рвется к морю и отдает ему всю себя без остатка. Отдает навсегда. Варзуги больше нет - так страшно полно ее соединение с морем... Но чудо! - она по-прежнему неудержимо стремится к морю, и будет стремиться к нему вечно.
Справа, километрах в трех выше по реке видна Кузомень. За спиной у меня десяток домиков рыбоприемного пункта, а под ногами, как утверждают местные жители, Сахара. Мое робкое предположение относительно того, что в настоящей Сахаре, по всей видимости, меньше битых бутылок, встречает недоверие - неужели в Сахаре не пьют водки. Во всяком случае, если хочешь здесь, по соседству с Полярным кругом ходить босиком по горячему песку, смотри под ноги.
Временами я ревниво поглядываю на небо, пытаясь уловить малейшую смену его настроения. Но чем бы я не занимался, мои мысли упорно - и чем дальше, тем упорнее, - обращаются туда, где за маленьким, похожим на триангуляионный знак маячком на косе открывается бесконечность. То празднично лазурная, то вдруг мрачнеющая, она в последнее время меняется довольно часто. В сущности это очень просто, то, что я знаю. Это совсем просто, многие знали об этом и до меня. А между тем и сейчас живут люди у моря, и многие не подозревают, что оно живое.
Днем оно чаще всего спокойно смотрит на мир и мудро молчит. У него какая-то огромная тайна... Может быть, это часть главной загадки мироздания. Стоит только перейти черту горизонта и озарит сияющая, как утро, истина. Вечером море приносит тайну совсем близко и кладет на волны за мысом у поселка.
Итак, если рассуждать здраво, хотя это очень скучно, моя затея - вздор. Говорить о ней вслух, насколько я убедился,- почти неприлично. Обычно умный собеседник искренне недоумевает, по-дружески пытается меня разубедить, пожимает плечами, молча улыбается мне в лицо, показывает, что понял мой розыгрыш - нельзя же в самом деле об этом всерьез! - или лихорадочно пытается оценить, кто я: сумасшедший, хитрый авантюрист с тайными целями, человек, несколько задержавшийся на стадии детства...
Временами я и сам хочу это уяснить и снова, и снова пробую свою идею на непосвященных. Неужели никто, ни один человек не поймет, как это здорово, как ослепительно прекрасно и как просто... Стоп. Что просто? Если столько людей говорят, что это невозможно... Я ведь еще не пробовал - просто много раз проиграл во всех подробностях в своем воображении. Но я же хорошо подготовился... А может, это только кажется, что я подготовился. Не будем спешить. Еще раз продумает все по порядку...
Четвертый день я кропотливо собираю свой "Луч". По утрам нас с байдаркой окружает очень юная, весьма симпатичная компания.
— Дядя Володя, а это зачем?
— Дядя Володя, а это кудя вставляется?
— Дядя Володя, можно подержать круг? — две резвые козочки, успевшие между прочим перейти во второй класс, берут раздутые красные круги - основу моей будущей безопасности. Ну-ка, что они с ними будут делать? Раз! происходит чудесное превращение: из-под невиданных шляп лукаво сияют улыбки будущих женщин.
— Дядя Володя, а Сережка взял весло.
Я жутко добрый — я даю белоголовому Сережке помахать веслом, а потом еще доверяю подержать, прижать, наступить, пока я натягиваю, обматываю, приклеиваю... По совести говоря, мне очень нужна помощь. Впрочем, как я понял позже, для меня значительно важнее было само общество.
Милые ребята. Как с ними хорошо и просто. Они не задают глупых вопросов и — боже упаси! — не смеются в лицо. Они все понимают. Приехал дядя и привез с собой лодку; собрал ее и поплывет в ней через море на далекие острова. Он будет плыть, и плыть — а вокруг только волны и небо, и еще чайки будут летать вокруг. А берегов не будет нигде. И будут рассветы, такие, что прямо можно их будет потрогать, можно будет окунуть руку в розовые волны и разбрызгать их на тысячи, на миллионы солнечных искр. А потом в синей дымке едва различимые покажутся прекрасные далекие острова… Что же тут непонятного! И они задают мне единственный вопрос — самый главный:
— Дядя Володя, а вам не страшно?
— Нет, — отвечаю я. И это истинная правда. Мня смущает иное. Взрослые не принимают мою затею так просто, как дети. Сказки бывали в прошлом, будут в будущем, но чтобы так вот просто, на глазах!..
Я строю оборону против разъедающих душу сомнений. Я отбиваюсь как могу. Если свести воедино все, что мне в разное время приходилось отвечать вопрошавшим и возражавшим, и к этому прибавить те блестящие ответы, пришедшие в голову несколько позже, гипотетическая пресс-конференция выглядела бы примерно так:
— Жена? Да, есть. Она знает, что я сумасшедший, и что мой случай безнадежный.
— Вы угадали. Я только что развелся с женой и решил несколько развеяться.
— Видите ли, я, можно сказать, непроходимый, дремучий урбанист… Как и вы, надеюсь. Столицу люблю слепой любовью. Обожаю все столичное. Правда, "Современнику" предпочитаю магазины. Безумно люблю ГУМ и подземные переходы… А метро! Где большее чувство локтя, что еще может сцементировать коллектив так, как в метро в часы пик! Но любовью, вы же понимаете, надо дорожить. Для любви иногда нужно что? Разлука, расстояние. А где по-настоящему оценишь подземный переход, как не в Белом море?
— Волны?.. Говорят, большие. Но у меня есть против них кое-какое средство.
— Как долго можно продержаться в холодной воде?.. Постараюсь отодвинуть свой конец в неопределенно далекое будущее.
— Нет, нет, я не Чичестер. Я очень уважаю сэра Френсиса, но, право, мои планы для меня нисколько не хуже.
— Нет. Должен вас огорчить - спортивные комиссары не будут фиксировать мои результаты. Освещение в прессе также не предусматривается. - Здесь следует отметить, что после этого некоторые из моих собеседников начисто утрачивают интерес к моему предприятию. В самом деле, будь это нечто стоящее, ну там почин какой-нибудь, рекорд или научное исследование - об этом обязательно написали бы в газетах. А раз нет - значит, пустое дело.
— Бомбар, вы говорите?.. Но я тоже не просто так, а во имя… У меня тоже научный эксперимент. Я собираюсь доказать справедливость гипотезы о том, что значительно проще, скажем, пересечь в байдарке Белое море, чем получить на это разрешение.
Пусть желающие попытаются меня опровергнуть, получив, например, для меня и моей байдарки разрешение на более солидное путешествие. Заметьте, что Белое море - лишь частный случай, причем такой, где легкость экспериментальной проверки обеспечивается независимостью второй части эксперимента - (переплыть) - от первой - (получить разрешение). Можем ли мы утверждать, что в науке и в нашей многообразной практике совершенно исключены случаи, когда для проверки новой идеи нужен эксперимент, для эксперимента нужно разрешение, разрешение же зависит от людей, достаточно компетентных, чтобы не понимать, что идея, лежащая в основе эксперимента - вздор… Бомбар безусловно великий человек, но вы теперь понимаете, сколь грандиозна также и моя тема.
— Женя, — сказал я одному своему приятелю перед отъездом, — ты ведь ходишь на концерты. А это будет грандиозный концерт. Представляешь, концерт для байдарки и Белого моря… Конечно, "концерт для байдарки с океаном" — звучит лучше, но так тоже ничего.
— Нет, — поглядев на меня долгим отделкадровским взглядом, покачал головой Женя. — Я никогда не хожу на концерты… И тебе не советую.
При изучении великих событий, побед, поражений, чрезвычайно важно бывает установить обстановку, в которой назревало, зарождалось,… а также фон, на котором будет протекать то, что назрело и зародилось. Итак, место действия и обстановка, в которой…
Нет, решительно современники не понимали меня.
Итак, я гордый и одинокий. Меня понимают только дети… Чорта с два! Конечно я чуточку горд — ровно настолько, сколько этого требует любое великое начинание. Но окажись совсем один против целого света, я бы раскис.
Как это и полагается, у меня тоже есть несколько друзей и единомышленников, взгляды которых также опережают свое время. Завтра - если я только выйду завтра - они будут провожать меня на этом берегу. Они полетят со мной через море в парусах, в оснастке, которую мы тщательно готовили вместе, и которая должна работать в море безотказно.
Вообще, что касается одиночества, то даже в большом городе, где можно ходить по земле только потому, что есть тротуары и перекрестки, и жизнь возможна только благодаря магазинам, даже в этом большом городе можно встретить человека, готового благосклонно рассмотреть, скажем, заявление о твоем марсианском происхождении.
В институте океанографии, где мои друзья организовали для меня консультацию, два уважаемых научных сотрудника с веселым любопытством слушали мои идеи, словно речь шла не о сумасбродстве, а о каком-нибудь красивом варианте решения некоей практической задачи. Кажется, им понравилась моя схема обеспечения безопасности. После подробной консультации о характере волн, ветров и течений в Белом море, на прощанье вместе с добрым напутствием я получил карту, которая будет теперь моей главной навигационной картой.
Нет, все-таки чертовски приятно в большом городе познакомиться с человеком.
Я заметил, что по мере удаления от Москвы мои контакты становятся как-то проще и легче. В отличие от столицы, где большинство знает обо всем чуть меньше, чем все, здесь, на побережье рыбаки свободны от столь обременительной осведомленности. Правда, они неплохо знают море. Как бы там ни было, моя идея неожиданно встречает здесь более благожелательной и, я бы даже сказал, уважительный прием.
А мой гостеприимнейший хозяин - просто чудо. Никита Григорьевич, прямо с парохода приглашавший меня остановиться у него, - капитан колхозной "доры", трехтонного суденышка, человек, немало в жизни повидавший, спокойный, очень скромный, с хорошим чувством юмора и отсутствием стремления поскорее его обнародовать. Он как-то с полуслова понял мои фантазии и мои томления и сейчас очень тактично и незаметно оказывает всякую поддержку.
У меня как будто все готово, и завтра, если не будет ничего чрезвычайного, я смогу выйти. Мы с байдаркой готовы к тому, что гигантская волна полностью накрывает нас, заливает, переворачивает и т.д. В этом случае мы самостоятельно возвращается в исходную позицию и продолжаем наш путь.
Байдарка на воде.
Капитан "Альфа-Центавры".
Прощание.
Сегодня, возвращаясь после испытательного пробега под парусом, я увидел у нашего причала небольшое грузовое судно "Кооператор" и решил подойти поклянчить хороший блочок вместо своего, оказавшегося негодным. После короткой перебранки, где было вынесено предложение проткнуть мою "калошу" сразу, чтобы не пришлось спасать ее потом, я поднялся на палубу и предстал пред насмешливые очи молодого капитана. Через четверть часа я выходил из рубки с новеньким блочком, помятой могучими рукопожатиями ладонью и заверением, что вся команда будет болеть за "этого сумасшедшего".
Не знаю, что для меня сейчас ценнее — блочок или это напутствие.
На закате последнего, как мне хочется думать, дня на этом гостеприимном берегу ко мне подошел пожилой обветренный человек в морском кителе и фуражке с крабом. Должно быть он пришел из Кузомени — раньше я его здесь не видел. Долго осматривал он милое моему глазу и такое невзрачное для непосвященного судно, а потом как-то очень просто, будто обсуждал этот вопрос с достойным и равным, заговорил о том, что в сильный ветер в открытом море будет лучше и не стоит приближаться к наветренному берегу.
Чорт возьми, как много оказывается хороших людей на свете! Ей богу, у меня прибавилось сил.
История учит, что нередко великие события имеют начало совсем будничное и незаметное; иногда даже жалкое, а то и смешное. Правда о последнем история предпочитает не вспоминать, старательно отодвигая смешное от великого не меньше чем на шаг. Сами же деятели, начинающие великие дела, поначалу должны одиноко верить в то, что будут хорошо смеяться последними. Этому нас учит история.
Размышляя подобным образом, я старался в последние минуты перед отплытием укрепить свой слегка уставший в бореньях дух.
На берегу не было толпы провожающих. Холодный ветер, хулигански бросавший в лицо пригоршни песка, загнал по домам моих постоянных помощников. Я не мог даже проститься с Никитой Григорьевичем, который с утра ушел на доре куда-то на дальнюю тоню и все не возвращался. У байдарки крутились вывернувшиеся откуда-то трое пьяных. Один из них, выказывая понимание всей глубины и значительности момента, - глаза его пугающе светились огнем энтузиазма, - стал энергично предлагать свои услуги надуть на мне спасжилет. Второй, громко превознося доблесть моего духа, настоятельно требовал сфотографироваться на прощание. Потом, очевидно пожелав испытать меня в последний раз перед выходом, он все как есть, без утайки рассказал мне о белухах, которые и не рыбы, и не тюлени, а живут посреди моря и не прочь напасть на одинокого путника.
Видимо, оставшись в конце концов довольными степенью моей готовности, мои нечаянные провожающие оттолкнули меня от берега чуть раньше, чем я хотел. Я все же не забыл взглянуть на часы. Было 9 августа 16 часов 30 минут. Трансбеломорский поход начался.
Почти уверенно я поднял и закрепил парус. Вместе с ним взвился и радостно затрепетал "Веселый Роджер", купленный в "Детском мире", с голубем и надписью "Миру - мир".
Разумеется, я сразу же запутался в многочисленных концах. С берега, опережая друг друга, неслись советы.
Я должен был немедленно пресечь распрю, внезапно вспыхнувшую между концом плавучего якоря, веревкой, к которой была привязана большая кастрюля для аварийного отчерпывания, а также фалом и шкотом. Наконец конфликтующие концы поделили сферы влияния. Фал, топорщась, кое-как согласился занять место справа от моих колен. Шкот, натура более гибкая, уютно свернулся слева.
Между тем течение вынесло нас с байдаркой из устья и отдало морю. Стало как-то тихо и очень покойно. Теперь вперед, прочь от этой грешной земли — туда, где прыгают в волнах миллионы слепящих зайцев.
Надулся парус, мягко натягивая шкот, и под байдаркой весело зажурчало.
Выход в море
И раздвинулся мир. И хлынул свет. Очень много света и воздуха. Мириады солнечных стрел пронзают светящиеся облака и, задев какие-то невидимые струны, летят, музыка и отзвуки ее, как крик улетающих птиц подхватывают душу и, всколыхнув в ней что-то забытое, тянут подняться от земли и лететь, лететь вслед. Вот и сбывается забытый детский сон - просто, как всякое настоящее чудо. И совершается переход в новое измерение.
Молча лечу.
Где-то там, за горизонтом — точка моих стремлений. Не будь ее — быть может, стало бы пусто и страшно. Где ты, моя точечка? Сейчас посмотрим. При этом ветре надо учитывать снос — курс 210. О, оказывается совсем не так просто, найти ее, мою точку. Байдарка легко танцует, и вместе с ней танцует компас - обыкновенный маленький компас у меня на правой руке. Стремясь перетанцевать стрелку компаса, рука пускается исполнять сложнейшие пластические этюды. Завороженная стрелка на какое-то мгновение останавливается. Воспользовавшись ее минутной слабостью, я замечаю направление по облакам. Потом снова начинаю ее обхаживать, все такую же капризную.
Статистический подход вселяет определенную уверенность: моя точка там. Да, но как мне ее удержать? Облака уплывают. На зайца держать уже нельзя. За ним тянется этот вот, большой, с какой-то струей впереди. А там идет еще какая-то яркая индивидуальность. Возьму пока примерный угол на солнышко. Благо оно, притушенное мелкими барашками, не очень слепит.
По пузырям на волнах можно довольно четко определить угол сноса. Э, меня тянет куда-то не туда. Потихоньку ветер заходит к югу! Придется спускать парус и идти на веслах.
Как тихо. Качается мой челн. И чуть-чуть только плещутся волнишки. А земля все-таки удаляется. Сколько уже между нами? Километров семь, десять?
Ну, что ж, пошли на веслах. Сколько раз ты ходил по озерам. Представь себе, что это большое озеро, и - вперед! Терпеливо работай веслами… Да, но озеро грандиозное.
Начинает встряхивать; волнишки откуда-то пошли покруче. Ветер свежеет. При каждой непривычной волне я лихорадочно правлю вразрез ее. Неужели так придется бороться весь путь? Ну, что ж, я давно морально готовился к этому. Наверное это и есть та самая "частуха", о которой меня предупреждали местные, - частые крутенькие волны. Постепенно я приноравливаюсь к ним. Байдарка неплохо берет их и под углом.
Я размеренно гребу, прерываясь периодически, чтобы снова и снова обратиться к маленькой капризной стрелке; слежу за волнами и за байдаркой. Изредка вспыхнет вдруг мысль: неужели это правда, неужели сбылось - я один в море, и завтра, и послезавтра, и может быть еще целую неделю вокруг меня не будет никого. Чувство праздника притушевывается настороженностью. Что дальше предложит море? Как поведет себя байдарка? Все ли я предусмотрел? Ведь уже нельзя будет выйти на берег и исправить. Вся жизнь и весь мир в последующие несколько дней сойдутся в этой зыбкой среде.
На горизонте справа столбом поднимается к небу дым. Горизонт мой теперь довольно близок — я сижу низко в воде, — и дым приближается сравнительно быстро.
Очень приятно. Давайте встретимся. Я теперь тоже судно.
Огромный с моей позиции пароходище оказывается морским буксиром "Мурманрыба". За ним послушно тянется высоко нагруженная лесом фантастических размеров баржа "Индига". "Мурманрыба" на всякий случай гудками просит не соваться наперерез. Ложусь на параллельный курс и слегка помешиваю веслами море. Пытаясь определить что мы такое, нас с байдаркой с любопытством разглядывают несколько человек, вышедших на левое крыло мостика. Я приветственно машу рукой. В ответ взлетают руки на "Мурманрыбе". Такой же салют с мостика "Индиги".
Я прокричал свой курс и попросил передать привет моему капитану с "Кооперации". В ответ мне желают счастливого пути и сочувствуют по поводу противного ветра.
Дым, постепенно пропадая, уходит влево, к Баренцеву морю, а я иду через море к своей заветной точке.
Небо сереет. Несколько раз принимается накрапывать мелкий дождичек. Приходится напяливать московский тоненький прозрачный дождевичок. Лучшего у меня нет. Новые впечатления и свежие, как ветер, который их рождает, мысли заполняют меня до предела, и я без скуки работаю до десяти - до половины одиннадцатого. Берег, удалившийся по моим расчетам километров на двадцать, не меньше, сейчас чуть виден туманной полоской.
Я устал и хочу есть. И надо, наконец, устраиваться на ночлег. Подумать только — первый ночлег в байдарке в открытом море. Какой-то он будет?
Плавучий якорь — одна из основ моей безопасности — работает в точности так, как я себе и представлял. Байдарка разворачивается носом к ветру и, оставаясь на месте, спокойно качается на волнах.
Достаю из левого бортового мешка хлеб, копченую колбасу, плавленый сырок, луковицу, сахар и, не спеша наслаждаюсь первой в море трапезой. Свежо; пить не хочется.
На ночь я облачаюсь в толстенный свитер из деревенской шерсти — самое теплое, что у меня есть - и начинаю укладываться.
Пристраиваю голову на то, что до сих пор было моим сиденьем и вытягиваю ноги. Сверху накрываюсь полиэтиленовым тентом. Он спасает от ветра. И через некоторое время под ним становится почти тепло. Получается сыроватый парничок. Плечам моим, я не рискнул бы назвать их богатырскими — тесно. Наконец я нахожу какое-то компромиссное положение и, уговорив шею и руки, что им удобно, начинаю дремать.
Я совсем не сплю. Так мне кажется. В отяжелевшей голове, сменяя друг друга, облаками проплывают обрывки мыслей.
Временами я вдруг отчетливо осознаю, где я. Тогда, подобно комиссару Мегрэ, которого только что разбудили, я быстро мобилизуюсь, поднимаю голову и инспектирую ночлег. Дует легкий ветерок. Мое ложе в порядке - по-прежнему на якоре, поплавки которого раскачивает небольшая зыбь. Вокруг ни намека на судна, угрожающее распилить меня во сне. Небо на севере розовое с сероватой отделкой. Может быть завтра повезет с погодой.
Несравненное все-таки преимущество подобного рода путешествий в Белом море, по сравнению, скажем, с Черным, — это отсутствие темноты.
В первый раз я поднимаю голову что-то около часа, потом в три. Ужасно хочется согреться и поспать, вместе с тем хочется, чтобы скорей прошла эта длинная светлая ночь, чтоб утром встать отдохнувшим и идти дальше.
Часов в шесть холод заставляет окончательно подняться.
Я вспоминая слышанные в Москве прогнозы, не оставлявшие мне никакой надежды, и констатирую: утром десятого он был еще жив!
Дует сырой ветер. Вокруг белесая муть, и берег окончательно исчез.
От холода, скованности, не разогнанной за ночь, а может быть, навеянной ночью, меня слегка мутит. Есть не хочется совсем. Выбираю банку яблочного сока.
Куда-то запропастился нож с набором всяких, часто бесполезных по причине мягкого металла принадлежностей. Чем же открыть банку? На груди у меня нож в ножнах, взятый на случай, если надо будет срочно резать и рубить. Придется ковырять им.
Я берусь за ножны и рукоятку — жест этот со стороны должен выглядеть весьма эффектно - нож не вынимается. Еще более эффектно я хватаю его из ножен — он, как в какой-нибудь хорошей оперетте, не выхватывается. За ночь он прочно приржавел.
Не смутившись, я действую по законам жанра: достаю из кармана пассатижи и выбиваю ими покрытый позором и ржавчиной нож.
Жаль, что я единственный зритель этой сцены.
Борьба с ножом и яблочный сок поднимает мой тонус, и я решаю выбирать якорь.
Взглянув на компас, я обнаружил, что в него попала вода, и стрелка прилипла к стеклу. Долго стучу левой рукой по стеклу, одновременно тряся правой, - все это чтобы стрелка на миг отделилась и тут же прилипла снова. С большим трудом мне удается таким путем выяснить, что ветер дует с юго-востока, почти в лоб. Берусь за весло и, стараясь держаться под определенным углом к волне, терпеливо работаю, отвоевывая у моря новые километры. Судя по пузырькам на воде, я иду не так быстро, но и не так уж медленно. Подсчитываю в уме скорость, получается что-то около трех километров в час.
Вспоминается старое правило канадских рыбаков, которым руководствовались два англичанина, успешно пересекшие в лодке Атлантический океан. Напутствуя их, рыбаки советовали в любом случае сосредоточиться на том, чтобы хоть немного продвигаться вперед. Сейчас это мне очень годится, ибо разнообразия вокруг немного: низко надвинувшееся невыразительно небо и ритмичные серые волны навстречу. Временами идет дождь. Мой дождевик сделал то же, что до него уже однажды сделал заячий тулупчик - и тоже в плечах.
Одинокая доска впереди в волнах как прощальный привет земли.
— Привет! Ты тоже странствуешь одна. Ну, счастливо тебе! Я иду дальше.
Время идет. Проходят часы. Тоненькой струйкой просачивается мысль: где-то есть другая жизнь, жизнь на твердой земле, где можно ходить, а можно сидеть в доме с крепкими стенами и глядеть в окно. Неужели совсем недавно я ходил по этой земле… Да ведь это же было вчера! И скоро я снова буду ходить по этой земле? И встречусь с друзьями… А может быть реальны только волны и это сырое низкое небо, а все остальное мираж…
Какая-то властная команда сверху отключает грезы: будь начеку! Да, сейчас реальность — волны. Ты долго будешь в этих волнах. Чтобы потом выйти на твердый берег, смотри сейчас в оба.
Байдарка, кажется, прочна — даже не скрипнет — и хорошо берет эти волны. Мачта прочно сидит в своем гнезде. Все хорошо… Пока - Тьфу! Тьфу! Тьфу!
Волны.
Ветер постепенно усиливается. Волны навстречу растут. Ничего. Жми вперед!.. А куда жать? Опять и опять смотрю на компас; стучу и трясу. Замечаю на глазок угол курса, требуемого по отношению к волнам. - Иного способа удержать направление сейчас нет. За это время ветер успевает развернуть байдарку бортом к волне. С большим трудом возвращаю байдарку обратно. Корма все время выскакивает из воды, и руль действует плохо. Проверка курса периодически повторяется, повторяется схватка с волнами и ветром — чорт бы его побрал — чтобы вернуться на прежний курс.
Да простит меня редактор, да простит меня взыскательный читатель! Я не хочу уклоняться от истины. Я вдруг заметил, поймал себя на том, что ведя против ветра и волн также идеологическую борьбу, я выпускаю навстречу им хотя и несколько однообразные по содержанию, но энергичные, взрывающиеся на лету формулы. Бывшие в ходу у некоторых жителей Варзуги, они, оказывается, четко записались где-то в глубинах памяти и теперь неудержимо стремятся вырваться на волю.
Никогда не был сторонником подобной словесной аранжировки, и вдруг такое дело. Быть может, несколько извиняет меня то обстоятельство, что на десятки километров вокруг (пора бы уже привыкнуть говорить: "миль"!) нет никого, кто услышал бы меня. Позже я понял, что это было конечно же обращением к самому себе, средством не дать себе раскиснуть, не потерять инициативу. И слава богу, что меня никто не видел. Ибо со стороны, для непосвященного глаза тем более, это выглядело, пожалуй, более чем эффектно. Волны продолжали расти. Теперь они шли под углом друг к другу одновременно с двух сторон. Иногда сталкиваясь, вспучиваясь гребешками над байдаркой и щедро добавляя воды к тому компрессу, в котором я сидел. Я вспомнил, что мореходы обычно склонны преувеличивать высоту волн, и попытался дать им цену без запроса. Мне казалось, отдельные горы были около двух метров. Правда, здесь на просторе они были довольно пологие.
Я дьявольски устал и почти не продвигался, хотя в принципе еще можно было идти вперед. Часов в двенадцать я бросил плавучий якорь и стал отчерпываться. Мой добрый якорь - недаром я так долго его обдумывал, делал и переделывал - полностью оправдал себя и здесь. Байдарка ритмично взлетала и опускалась, качаясь с носа на корму. Можно было спокойно отсиживаться. Есть по-прежнему не хотелось. Я сидел нахохлившись и думал: а не повернуть ли по ветру, если все это затянется. И вспомнил я разом московских друзей, которые мне помогали, вспомнил всех тех, кто так или иначе морально меня поддержал. Вспомнил гостеприимного Никиту Григорьевича, вспомнил незнакомого старика в синем кителе и морской фуражке, который вечером накануне отплытия говорил со мной как тренер, советовал мне остерегаться в сильный ветер берегов и не приставать с наветренной стороны; вспомнил тех из туристов, кто искренне и горячо желал мне успеха.
Но больше всего мне вспомнилась команда маленького "Кооператора" во главе с веселым капитаном, вспомнились крепкие рукопожатия, улыбки и слова напутствия: "Мы верим в тебя. Мы будем болеть за тебя. Помни, что мы с тобой!"
Странное дело, ведь в сущности это блажь, пустяк, игра, которую можно прервать, если она надоест. Выходит, что нет, это теперь уже не просто игра, а нечто большее, если столько разных людей проявили заинтересованность. Они увидели в этом что-то серьезное. Они верят мне. Они, наверное, сейчас думают обо мне. И я должен быть на высоте.
Какая все-таки фантастическая сила — слова. И как часто мы об этом забываем, - сорим словами, обесценивая их. Словом можно портить и разрушать, принизить человека, бывает, что словом можно убить. Но, словом можно поднять человека, и он словно проснется от спячки и почувствует прилив сил, о которых он раньше не подозревал, и пойдет совершать на удивление другим и самому себе…
Я буду держаться, сколько возможно. Это нужно мне. Это нужно им.
Байдарку стало болтать из стороны в стороны. Видимо меняется ветер. Так и есть. Ну-ка, попробуем идти под парусом.
* * *
Было холодно, бесприютно, тускло. Душа нахохлилась и не хотела шевелиться. И все-таки был маленький сдвиг. Байдарка, понемногу высвобождаясь от цепенеющей качки, шла живей, живей вперед. Я взялся за компас и вытряс из него показания. Надо посчитать скорость байдарки, учесть направление ветра и снос. Побренчав данными и пошмыгав посиневшим носом, моя вычислительная машина с непонятной уверенностью сообщает, что следует считать за "вперед". Но все равно, прочь сомнения. Очень приятно отбросить колебания и подчиниться авторитетному решению. Судя по всему, ветер постепенно меняет направление и повсеместно переходит на нашу сторону.
Байдарка шла теперь достаточно резво. Вода шипела у бортов. И отсыревшая душа, правда еще не воспарила, но понемногу стала выделять пар.
Трудно сказать, в какой момент и под влиянием чего, что-то в тебе радикально меняется. Я вдруг заметил, что небо над головой посветлело, и впереди появились разрывы. Мир снова стал раздвигаться. Все правильно - моя вселенная пульсирует, и теперь она будет беспредельно расширяться. Байдарка в полном согласии с ветром, который задул в корму, рванулась и полетела.
Молодец, моя красавица. Леди "Альфа Центавра". Вот когда ты показала, на что способна. Я всегда знал, что тебе можно верить.
Волны подхватывают, поднимают и у-ух! — могучим броском отправляют нас вперед. Ничто не скрипит, не трещит и не угрожает. Байдарка кренится ровно настолько, насколько нам с ней допустимо - по фальшборт и не больше. Ну, вот и мои расчеты по части остойчивости - тьфу, тьфу, тьфу! - оказались верными.
Парус, рука, все тело испытывают радостное напряжение.
Э-эх! Негаданно, нечаянно
Пришла пора дороги дальней.
Ну, что ж, друзья, отчаливай…
Парус и я. Мы даже не работаем. Мы просто летим.
… Отвязывай конец причальный.
Ревет норд-ост, не видно звезд,
Боже, какой великолепный полет! Такого не было еще никогда.
… Та-та, та-та, не поминайте
лихом.
Поднимаю паруса!
Я лечу у самой воды. Стремительно лечу через море… Молнией догадка: я же гениален! У меня выросли крылья. Низко проносятся облака, и я лечу с ними в пространство. Я в одном измерении с Облаками, с Пространством…
Пошляки! Что они мне говорили… или молчали — это все равно — про смысл?.. Все эти, кто снисходительно улыбался. Я и так слишком много ходил по асфальту. Разве нет в этом смысла - однажды оттолкнуться от земли и с облаками лететь через море!.. Интересно, что сейчас бы сказал мой… Ну, да бог с ним! Со мной здесь мои друзья, и я с ними. И еще со мной едет мой Кент (он не должен промокнуть — я его тщательно упаковал). Он-то знает толк в таких штучках. И кое в чем еще почище.
А ветер продолжает меняться, и я ложусь на другой галс. Волны уже не подхватывают корму, а накатываются на правый борт.
Вот когда приходит полная уверенность в хорошей остойчивости моего маленького мореходного суденышка. Время от времени надвигающаяся пологая гора пучится кверху и вскипает. В этом, оказывается, есть свой ритм. Я начинаю его улавливать. Вот эта волна вскипит в стороне, вот эта - довольно близко, следующая хлестанет в байдарку. И когда она накатывается, я резко открениваю байдарку на противоположный борт. Барашек оказывается под днищем и смиряется. Умница байдарка — как Ванька-встанька, тут же выравнивается. Вот что значит правильно загрузиться. Чорт возьми, какой я все-таки умный, какой я хороший. Это неважно, что через море мы идем в первый раз — когда-то же надо в первый раз переплывать море. Зато уже много лет, еще с Саянских рек мы знаем, чего мы можем ждать друг от друга…
В этот момент волна через борт плюхается мне на колени. Ух! — сердце чуть не вдребезги. То ли кипяток, то ли лед.
На этот раз воды вполне достаточно — изящная моя яхта, словно ткнувшись носом об забор, резко сбавляет ход, и теперь уже как какая-нибудь презренная лайба, нализавшаяся вместе с боцманом, грузно переваливается с боку на бок. Вот и все, теперь надо бросать плавучий якорь и отчерпываться. А так хорошо шлось. Кто знает, как ветер поведет себя дальше. На еду, и то жалко тратить время.
Легко сказать — отчерпаться. При малейшем движении тысячи свеженьких лягушек страстно прижимаются к моим затекшим членам. Но и они тушуются и сникают, стоит мне только приподнять и подставить бодрящему ветру хорошо насиженный компресс.
Наконец байдарка осушена до пределов, вполне приличествующих положению, и выбран якорь, и курс зацеплен за дальние облака. Вперед.
Далеко сквозь невидимые просветы в облаках бьют косые лучи солнца. И вдруг - именно вдруг - словно поднялась завеса тумана: впереди справа я увидел землю.
Освещенные солнцем, чуть прикрытые дымкой высокие желтые осыпи берегов. А верх ровно срезан. Неужели я вышел к земле? Так скоро?! Что это за земля — Соловкам вроде быть рано. Или меня так сильно отнесло. Но куда, в Кандалакшский залив? Жаль. Нет, все-таки это тоже неплохо. Все равно получится солидный кусок. Жаль, конечно, что сбился с курса и не вышел к моим островам… Хотя, постой, еще ничего не ясно… И все-таки здорово! Опять буду на твердой земле. Сверну к берегу и пойду вдоль него, отыщу какое-нибудь жилье.
Ожидание внезапных неизвестных пакостей, которое, оказывается, всю дорогу таилось где-то под спудом, разом выплеснулось наружу и куда-то улетучилось. Куда девались остатки туманной слякоти. Шире грудь, все двери и окна настежь! Этот ветер с влагой всех океанов как раз для вольных птиц. Ладья моя легка и надежна. И в ней даже вполне удобно. Самый раз шкот в зубы — и фотоаппараты наружу, вон из резинового мешка! Ух, как лихо вал подкидывает сзади. Нам эта скачка по волнам — привычное веселье. Всю жизнь ходили мы в набеги на ладьях.
Неотразимый, как король контрабандистов, с чувством собственного достоинства я смотрю налево - через глазок "Зенита", неторопливо щелкаю направо — в тучи и набегающую волну. Ветер рвет шкот, хорошо, весело рвет.
Странно, я иду уже около часа, а солнечный берег не приближается. Ведь до него километров семь… ну десять, не больше. Левый край его как-то размылся и отчасти куда-то девался. Туда больше не падают солнечные лучи. Но ведь это берег. Вот же четко видна долина, что режет его посередине. И справа что-то изменилось. Почему без солнца берег куда-то пропадает? Неужели это… Нет, ведь я же ясно его вижу…
И тут часть берега в середине стала гаснуть, растворяться, слилась с облаками, и открылся проход, уходящий в такую дальнюю даль, что дух захватило. Мгновенно сместились пространственные представления. Не было больше берега, а были лежавшие пластом где-то на самом краю неба, искусно подсвеченные из-за невидимых кулис рыжими лучами облака.
Холодно сверкая, катятся суровые валы, устойчивый норд-вест гонит тучи-скандинавы. Значит, я опять, песчинка в вихре, где-то посреди моря. Желанный берег неопределенно далеко. Ну и хорошо! Значит, меня никуда не снесло. Так и должно быть, готовься плыть много дней. И утри нос хорошенько. И радуйся, радуйся, чорт возьми! Море улыбнулось тебе и рассказало одну из самых волшебных своих сказок.
Все-таки я дьявольски устал: с утра ничего не ел. Надо идти, пока такой ветер. Буду идти сколько смогу.
Штиль.
Приятно качает. Держать направление легче: облака, украсившие вечерним золотом, ушли в вышину и плывут медленно. Большими кусками глядит ясное небо. Завтра, что-нибудь с обеда надо хорошенько смотреть, не покажется ли земля. Дай бог на завтра хорошую погоду, хорошую видимость, и чтобы ветер был мой. И чтобы можно было немного отогреться на солнышке. Жаль только, что все богатства останутся со мной - нельзя, чтобы это было все на одного. Погодите, братцы, мы соберемся, и я все вам расскажу. Вы все поймете и почувствуете. Вы мне так верили. Вы же и сейчас вместе со мной… Герка, ты верил, как никто. Тебе первому. И про берег… Берег и вереск… Помнишь, карельский вереск… Вересковый мед… Малютки медовары… Бросали со скалы… А волны били в берег… Били волны… Смотри, идет волна. Не выпусти шкот, — чорт! Только не через борт… Борт… С тобою борт о борт придем мы в порт… Порт у Пея…
Ха, ха! Вот это номер! И об этом расскажу. Никогда бы не поверил, что буду один посреди моря со шкотом в руке дремать спокойно, как в такси.
Уже далеко не так светло. Вот бы завтра солнце… Однако одиннадцать! Даже поесть нет сил.
Позади волны засветились рубином (пошли, господь, хорошую погоду!). Одиннадцать! С семи до одиннадцати на веслах и под парусом - я совсем неплохо потрудился. Баста. Даже есть не буду, нет сил.
Брошен якорь, спущен парус. Кое-как отчерпавшись, привычно укладываюсь и пытаюсь согреться. На этот раз я полностью вверяю себя своему ложу.
Ничто меня не тревожит, спать среди моря мне не впервой. А спать безумно хочется, но свежий воздух так пронзительно свеж, а постель и одежда совсем не так сухи. И потянулась ночь, как испанская пытка. Я не знаю, сплю я или не сплю. Если сплю, то мне снится все то же, что я никак не могу согреться.
Несколько раз я просыпаюсь от холода и смотрю на часы, когда кончится эта пытка. Оторвав от "подушки" тяжелую голову, пытаюсь понять намеки неба насчет следующего дня.
В пять утра я не выдерживаю. Убеждаю себя, что ночь кончилась и вполне прилично начать новый день. Ветер как будто не сменился. Волна все также качает мою колыбель. Из-за тучек проглядывает заря, суля надежду на солнечный день.
Наверное тому виной вчерашняя усталость и навязчивый сон про то, что я не могу согреться, но я никак не могу унять дрожь, все во мне сжалось, и у меня болит сердце.
Я снова раздваиваюсь, как это не раз было вчера. Один я решительно хватаю другого себя за шиворот, и с несколькими энергичными выражениями, оставшимися у меня с Кольского, встряхиваю и даю под зад пинка. Я воссоединяюсь и с трудом встаю. Ужасная слабость и тошнит. Раздваиваюсь. Одно мое я, показав другому кулак, на языке дяди Семена коротко разъясняет: никакой морской болезни, никакой тошноты!
Надо завтракать. Как трудно двигаться.
Великолепная вещь на море — фруктовые компоты. Но надо еще пить: ведь неизвестно, как сложится день. Чтобы потом не тратить время, лучше сразу принять дневную норму. Канистра "для пищевых продуктов" менее чем за двое суток легко превращает воду в непищевой продукт. Вода разит каким-то маслом, и после двух глотков половину завтрака я отдаю морю. У меня нет сил даже хорошенько подумать на тему о законопроекте, по которому директора фабрик ширпотреба в обязательном порядке должны будут пользоваться изделиями собственного выпуска.
Но нет в мире ничего целительнее утреннего морского ветерка. Отлежавшись немного, кряхтя, поднимаюсь, ставлю парус и выбираю якорь. Уже семь - я потратил целых два часа.
А утро голубое. В волнах вспыхивают искорки. Солнышко осторожно раздвигает легкие барашки облаков. Ветер слегка изменился - приходится идти так круто к ветру, как только возможно. И ослабел ветер - скорость уже не та. Но все-таки километров пять в час мы делаем.
Легко идет байдарка. Солнышко начинает пригревать. Можно даже подсушиться. Если снять штормовку, то под ветерком на мне, пожалуй, высохнет и свитер. Правда, это будет за счет некоторой отдачи собственного тепла. Но уж немножко можно и потерпеть. А погода сегодня — подарок. Перестань дрожать. Смотри и наслаждайся. Вот он, во всю ширь распахнулся голубой и солнечный мир. Только для тебя одного. Ведь этого невозможно почувствовать на корабле. И невозможно почувствовать среди людей. И этого не будет на берегу. Берег. Берег — символ. Берег неизведанный. Берег неясный. Щемяще желанный… И все-таки на берегу этого не будет. Это никогда не повторится. Только сейчас и только здесь. Мгновенье, ты прекрасно! Я плыву через Море. Я плыву туда, за горизонт.
Временами ветер совсем слабеет, солнце пригревает, и я опять клюю носом.
А море синеет, и небо синеет. Солнце сместилось и бьет в левой глаз. Вот, когда хорошо держать направление. Облаков нет. Самая легкая дымка. Волны маленькие, плавные, и горизонт - мой горизонт - сегодня далек. Он очень четкий. Только слева по курсу на нем лежит тоненькая, едва различимая туманная полоска. Наверное, остатки вчерашних туч. А может, и полоски никакой нет - просто так кажется на солнце.
Нет, все-таки там явная полоска. Но почему она никуда не движется и никак не меняется? Не земля же это. А может быть именно так, облачком на горизонте, мореплавателям открывается земля? Полоска раздроблена на несколько частей. Постой, постой, да ведь это в самом деле земля.
— Земля?
Я чуть приподнял парус и глянул из-под гика. За парусом, как положено, в синей дымке, но четче и ближе, куполом лежал на море явный кусок земли.
— Земля.
Земля! Земля!!!
Виктория! Виктория! Победа! Я вижу мою землю! Я пришел к земле! Я переплыл через море!
И разом в душе моей грянули трубы, и душа ринулась к небесам. И должно быть с небес отозвался ликующий хор. Солнце вспыхнуло в полную силу. И небо раздалось до самых краев вселенной.
Разом увидел я огромное обжигающее пространство; самая дальняя его даль, где сходятся параллели, отмечена чуть видной глазу черточкой. Я переплыл море.
Как она прекрасна, возникающая в голубом эфире, открытая мной земля. Ах, какое это имеет значение, что кому-то она хорошо известна. Никто не увидит ее такой, как увидел я. Я открыл эту землю.
— Ваши ощущения? — слышу я в эту минуту голос незримого интервьюера.
— Счастье. Заливающее до краев, переполняющее счастье. И жаль, что никто не может ощутить его вместе со мной. От этого счастье становится более острым и терпким. И тут же горьковатой искоркой пронзает ощущение быстротечности и неповторимости.
Да, но все-таки что это за земля? После краткого спора с самим собой, в котором обе спорящие стороны обращаются за поддержкой к карте, я выясняю, что "купол" — полуостров, выступ Летнего берега, куда мне пока не надо, а полоска — Соловецкие острова. Мои острова. Удивительно, как точно я вышел на них. Заметить исторический час… Одиннадцать.
Тихо бежит мой кораблик. И полоска становится четче. Теперь она отрывается от горизонта и неподвижно повисает над морем.
Кораблик бежит все тише. Ветер еле тянет, меняет направление и теперь едва заметно дышит в лицо. Что ж, он славно поработал. Спасибо ему. Море расслабленными движениями плавно колышет мою зыбку. Но сон не состоится. На вахту заступают весло и руки. Что это, кажется, пальцы отказываются слушаться? Ничего, ничего. Вот так. Вперед. Раз, два… Медленно и верно, медленно и верно.
Интересно смотреть, как наплывает земля, как меняется конфигурация. - Медленно, очень медленно, как распускается цветок. Сначала полоска разделена на несколько островов, потом они сливаются.
А вон там, справа, должно быть, корабль идет в сторону Кеми. Долго он виден там. Потом от острова к нему тянется перешеек, и он вдруг оказывается просто возвышенной частью острова. Остров еще очень далеко, но пожалуй, уже можно сказать, что он лесистый.
Время идет. Иду и я, но только очень медленно — медленнее, чем время. Бросаю весло и наслаждаюсь тишиной. Море спокойно. Изредка только, словно сюда доносится вздох океана, едва заметный приходит вал, слегка приподнимет байдарку, опустит и покатится дальше.
Надо бы пообедать. Но кто знает, не задует ли сильный ветер в лицо. Очень бы не хотелось иметь еще одну холодную ночевку на виду у острова. Обойдусь пока сахаром. А сил уже не так много.
Вот сейчас сделаю сто пар гребков и отдохну. Интересно, какая получается скорость. Сто пар гребков - это метров триста. Еще и еще — вот и километр. Слава богу, нет ветра, море чуть дышит в лицо. Спасибо тебе, море — ты обошлось со мной ласково. Я почти дошел. Все-таки идти еще часа три. Земля одну за другой сообщает о себе подробности. Вон, слева — это, несомненно, Анзер, величественно протянувшийся километров на пятнадцать.
На Соловецком берегу.
Соловецкий монастырь.